«Разыскивается опасный преступник, – прочитал Семён под олеографией, – виновный в совершении терактов в пяти губерниях. Приметы: бледен, худ, борода густая и чёрная. Особые приметы: часто заговаривается…»

– Идёмте. – Степан Трофимович потянул Семёна за рукав. – Мы опоздаем!

– Куда? Куда опоздаем? – спросил тот, подстраиваясь под шаг спутника.

– Нам на Николаевский вокзал надобно. Его поезд – Его, понимаете? – поезд уже должен был прибыть. И ежели мы не успеем… Другого шанса нам уж не видать.

Только тут Семён вспомнил, зачем его спутник прибыл в Москву. Надо было как-то сказать ему правду, или в крайнем случае просто сбежать, но Семён никак не мог набраться храбрости, и всё шагал за ним, подбирая слова. В какой-то момент он уже почувствовал, что готов признаться во всём Степану Трофимовичу, но тот вдруг остановился.

– Вот он! – еле слышно сказал Степан Трофимович. – Глядите!

Семён посмотрел. Они стояли сейчас с краю толпы, а перед ними, через площадь, виднелось здание другого вокзала. Вся площадь была забита народом, яблоку негде упасть. Полицейские в серых шинелях бороздили эту толпу, толкаясь локтями и всматриваясь в лица. А там, на другой стороне площади, кто-то вышел из-под крыши вокзала, и толпа вдруг загудела.

Тысячи рук сорвали шапки с тысяч голов. Еле видный отсюда, человечек на той стороне выделялся яркой синевой своего мундира и блеском золота на эполетах.

Толпа пришла в движение. Стоявшие ближе всех к царю стали падать на колени. За ними падали те, кто стоял дальше, за ними – следующие, и так далее. Целая волна из человеческих тел пошла через площадь.

– Они здесь, – радостно воскликнул Степан Трофимович.

– Кто? О ком вы? – не понял Семён.

– Те, кого мы известили здесь, в Москве. И в других городах! Мы известили, известили людей ещё в день вашего приезда в Ярославль, в Ярославль. Мы позвали их принять участие в переломе истории! Мы не можем знать, не можем знать, многие ли пришли, но я вижу, что здесь есть люди из… из наших! О, телеграф – чудесная вещь!

Семён проследил за взглядом Сергея Трофимовича и заметил в толпе людей, не снявших шапок. Тут и там, он видел таких всё больше и больше. Они держали руки в карманах, их лица были бледны и полны решимости – в отличие от лиц большей части толпы, на коих написаны были страх, восторг и благоговение. Вот волна прошла по площади, и все встали на колени – но кто-то падал, как перед святыней, а кто-то лениво вставал, просто чтобы не выделяться из толпы.

– Они здесь! Они пришли! – взволнованно говорил Степан Трофимович, тряся Семёна за рукав. – Мы всё же сделаем это, сделаем это!

Его голос возвысился, губы задрожали, по лицу покатились слёзы. Он зашагал вперёд, крепко держа Семёна за руку. Тот пытался вырваться, но у него не выходило. И вот они уже шли через площадь, а люди вокруг вновь вставали с колен, чтобы увидеть царя.

– Мы пройдём через толпу, через толпу, – сказал бледный от напряжения Степан Трофимович. – И тогда вы сделаете, вы сделаете…вы сдела-е-те…

Его лицо вдруг вновь перекосило. Он старался взять себя в руки, но не мог.

– Вы сделаете… В-вы сделаете…

Как ни страшна была ситуация, Семёну стало жаль его. И жаль, что рядом не было той девушки, Наташи, которая смогла бы парой слов унять этот недуг.

– Вы сделаете, – повторял Степан Трофимович, пристально глядя в глаза Семёну и не отпуская его рукав.

– Эй! Это не тот ли, кого ищут?! – услышал Семён чей-то голос.

Выглянув из-за плеча Степана Трофимовича, он увидел двух городовых, через толпу проталкивающихся к ним.

– Р-разойдись! – кричали они. – А ну!

Народ не обращал на них внимания, все с жадностью вглядывались в царя.

– Идёмте, нам нужно уходить! – зашипел Семён.

Степан Трофимович, всё так же повторяя одни и те же слова, сделал несколько шагов за ним. Городовые не отставали. Один из них дунул в свисток, прорезавший глухой гам толпы звонкой трелью.

– Идёмте же, скорее! – закричал Семён.

Но Степан Трофимович только покачал головой.

– Вы сделаете, – повторил он. – Вы сделаете.

Он достал откуда-то маленький револьвер, сунул его в карман Семёну и подтолкнул механика вперёд. Достал из-за пазухи ещё один револьвер, крепко сжал его в руке.

– В-вы с-с-сдел-л-лаете, – сказал он в последний раз, а потом повернулся, вскинул руку с оружием и почти в упор выстрелил в грудь ближайшему городовому.

Как только хлопнул выстрел, толпа пришла в движение. Тут и там люди выхватывали из карманов револьверы и палили по городовым. Люди вокруг завизжали. По площади стали расползаться облачка белого дыма, запахло порохом. Треск от выстрелов слышался со всех сторон, а толпа принялась давить саму себя. Семёна сжали со всех сторон так, что он не мог вдохнуть. Потом вдруг люди расступились, а через секунду толпа вновь сомкнулась и проглотила его, отрезав и от Степана Трофимовича, и от городовых.

Люди толкались, пинались, старались убежать, при этом – кто куда. Семёна швыряли из стороны в сторону, но он всё же устоял на ногах и старался пробиться вперёд. Куда вперёд – он и сам не знал. Вся эта площадь с треском выстрелов, дымом и тысячами людей превратилась в настоящее болото, в лабиринт, выбраться из которого не представлялось возможным. В какой-то момент перед Семёном возник толстый городовой с красным лицом и налитыми кровью глазами. Он почему-то ткнул в Семёна револьвером, и тот присел, вскрикнув. Раздался выстрел, и рядом упала баба с разбитой пулей головой. Ещё раз вскрикнув, Семён бросился в сторону. Городовой разрядил весь барабан, пытаясь попасть в него, но каждый раз промахивался. Люди вокруг кричали от боли или падали замертво, когда их настигали шальные пули. Крики вырывались из общего оглушающего гула и вновь тонули в них.

А потом вдруг что-то грохнуло. Грохот перекрыл весь шум толпы. И тотчас же народ стал напирать ещё сильнее.

Трижды Семён спотыкался о мёртвые тела, и лишь один из мертвецов был городовым. Больше прочих на площади умирали не полицейские и не демократы, а те, кто пришёл посмотреть на царя.

Сколько прошло времени, Семён не понимал. Казалось, он выбирался из толпы уже не один час, когда, наконец, перед ним возник край площади.

Семён побежал, не глядя вокруг, боясь остановиться, и всё ему казалось, что вот-вот его подкосит пуля. Но никто в Семёна так и не попал – то ли мазали, то ли в него и вовсе не целились.

Выскочив на очередную улицу, Семён чуть не угодил под лошадь.

Отшатнувшись, он упал на мостовую, а извозчик придержал лошадь и крепко выругался.

– Извозчик! – крикнул Семён не своим голосом. – Отвези меня на Моховую!

– Сам себя вези, чёрт! Не видишь, что ли, что вокруг творится?

Семён вскочил, выхватил из кармана револьвер и ткнул дулом в извозчика:

– Отвези, сказал, а то убью!

Извозчик побледнел:

– Н-не убивай, добрый человек! У меня жена, ребятишки малые…

– На Моховую меня! – крикнул Семён, запрыгивая в экипаж.

В движение пришёл весь город. Люди словно того и ждали, чтобы кто-нибудь начал беспорядки. Пока Семён ехал, он то и дело слышал по городу треск выстрелов, гром взрывов, видел мёртвые тела городовых… и не только городовых. Улицы превратились в лабиринты ада.

Извозчик скулил и ругался сквозь зубы, больше от страха, чем от гнева, но всё же довёз Семёна. Выпрыгнув из коляски, механик вспомнил, что надо бы расплатиться, но коляска уже укатила. Семён хотел поправить картуз, и обнаружил, что его нет. Осмотрел мундир и увидел кровь на рукаве.

Пощупал руку – нет, кровь чужая. Снял мундир и с отвращением бросил его на землю. За мундиром выбросил и револьвер. Уж больно противно ему было оттого, что пришлось угрожать оружием извозчику. И лишь после этого он вошёл в корпус.

Коридоры были пусты. Шагая к аудитории, Семён чувствовал, что весь его путь был проделан зазря – вот сейчас он зайдёт в аудиторию и не увидит выступающих. Конечно, их там нет, думал он – теперь все дома, запирают двери и занавешивают окна.