Вздремнувший старик весело говорил, что страдает бессонницей. А те два «бессовестные господина», которые весь вечер сидели, как «пни», и те, мгновенно просветлевшие, внезапно заговорили между собой о том, с какой начать водки: с простой или померанцевой.

Марья Ивановна всегда имела желание рассаживать за ужином своих дорогих гостей, группируя их «по европейски», то есть таким образом, чтобы около каждой дамы (будь то хоть сама волшебница Наина) обязательно сидел кавалер (только, само-собою разумеется, не муж, не родной брат и не глухонемой), который, как и подобает благовоспитанному джентльмену, накладывал бы своей соседке, не излишествуя, конечно, подаваемые кушанья, остерегаясь при этом облить соусом новое ее платье, занимал бы ее, в промежутки между проглатыванием кусков, более или менее умным разговором и, пожалуй, даже слегка-бы ухаживал, находя свою соседку очаровательной или по крайней мере (при абсолютном безобразии) необыкновенно симпатичной. Подобное невинное ухаживание допустимо, конечно, только в том случае, если ваша супруга не сидит vis-à-vis, обладая при этом остротой зрения копчика и тонкостью слуха мыши.

Такое желание милейшей хозяйки обусловливалось не только стремлением оживить ужин, но и более возвышенными альтруистическими чувствами. Что там ни говори, а соседство с дамой, особенно, если она не трещит без умолка как сорока, не лишено некоторого эстетического и при том облагораживающего удовольствия. Это во-первых. А во вторых, когда вы разговариваете за ужином с барыней, то, разумеется, не предадитесь излишествам и невольно забудете да и просто стеснитесь дуть, словно бы квас, хозяйский лафит, бутылка которого стоит три рубля, и то «по случаю», как уверяет радушный хозяин.

И до лафита-ли вам, когда вы и без того несколько опьянены беседой о задачах родительского кружка да еще с очень миловидной и бойкой барыней, которая собирается прочесть (уж материалы все собраны) интересный реферат о том, что детям, страдающим насморком необходимо, со всех точек зрения, давать не один, а два, три и даже четыре носовых платка. Марья Ивановна, как умная женщина, отлично понимала эту психологию, да и вообще считала себя тонким психологом, так как в прошлую зиму прослушала две лекции по этому предмету.

И несмотря однако на несомненный организаторский талант милейшей хозяйки, несмотря на ее решительный темперамент и знание человеческого сердца, все ее старания придать ужинам, так сказать, более возвышенный характер на почве духовного общения кавалеров и дам, разбивались, как волны об утес, о постыдную косность мужчин. С упорством, достойным лучшего применения, они отстаивали разделение полов (и именно за ужином), свидетельствуя таким образом о своей отсталости и как бы о своей боязни дам.

И Марья Ивановна (как вероятно и большинство хозяек, у которых бывают журфиксы) должна была прийти к грустному заключению о том, что в Москве, несмотря на обилие милых, просвещенных, ученых и замечательных людей, очень мало настоящих кавалеров, дорожащих женским обществом во время трапез, и что, вообще говоря, и мужья и жены несравненно интереснее, умнее и оживленнее, когда они порознь, а не вместе. Решительно следовало бы приглашать их отдельно, если бы это было возможно сделать без опасения прекращения дипломатических сношений.

Вот хоть бы взять милейшего Ивана Ивановича. Уж на что он папильон («Куда хуже моего!» — снисходительно оценивает Марья Ивановна своего благоверного). Несмотря на свою седину, брюшко и полсотни с большим хвостиком лет на плечах, он так и льнет к дамам и, когда разойдется, то очень мил и остроумен и просто таки незаменим на журфиксах, а сегодня и он весь вечер просидел в кабинете, и его маленькие умные глазки блестели циническим негодованием по поводу турецких зверств, о которых он говорил вместо того, чтобы блестеть прованским маслом, когда он беседует о красоте как об отвлеченном понятии с мало мальски смазливой женщиной. Не бойсь, старый ферлакур поджал хвост и не смеет подойти ни к одной даме. Вольно-ж ему, дураку, было являться с женой… Она могла бы и не приезжать.

«Несчастная страдалица!» — все-таки мысленно соболезнует Марья Ивановна даме, которая могла бы и не приезжать, толстой и плотной барыне, похожей на бочонок, не имеющей ни малейшего вида страдалицы, — и с насмешливой улыбкой смотрит на Ивана Иваныча, который почему-то лебезит перед женой, направляясь с нею в столовую.

Хотя Марья Ивановна и улыбается обычною своею очаровательною улыбкой, усаживая возле себя двух дам, но втайне возмущена. Опять все по-прежнему. Опять не только солидные, но даже и легкомысленные мужчины и при том холостые, как мосье Петров, доктор из Абиссинии, писатель Радугин и многие другие, стремительно направлялись к тому конца стола, где обыкновенно сидел хозяин и где стояли два графина водки и тарелка с селедками, и занимали места друг около друга, очевидно предпочитая (о бессовестные!) соседство с очищенной и померанцевой соседству с дамами, хотя между ними были положительно интересные, как например, пикантная брюнетка, требующая серьезной благотворительности, бойкая референтка о носовых платках, томная барышня, собирающаяся поступить на трагические роли, докторша, высокая блондинка с золотистыми волосами, похожая на англичанку, и, наконец, сама хозяйка, настоящая Юнона, несмотря на свои «около сорока». Что же касается до остальных, то и они были более или менее симпатичны…

Положим, несчастный Радугин улепетывал от молодой авторши. Злодейка таила ехидное намерение досказать за ужином окончание своей повести и с этой целью звала собрата сесть рядом, но Радугин, не будь дурак, представился глухим и уже сидел между двумя мужчинами, как за стенами крепости, и аппетитно улыбался, глядя, как милый хозяин разливает по рюмкам водку.

Но другие? Так-таки никто и не думает сесть около дам и они будут, так сказать, предвкушать удовольствие будущего женского клуба?

По счастью нашелся один не бессовестный. Это — Иван Иванович.

Он не даром озирается, будто бы отыскивая себе свободное место, а в действительности высматривая местонахождение своей «бедной страдалицы». Оно найдено — вон там, недалеко от хозяйки, — и почтенный папильон второй молодости торопливо садится около одной из дам, руководствуясь в своем выборе не только чувством изящного, сколько отдалением ее от своей супруги. Выпив рюмку водки, он немедленно же заводит разговор о красоте как отвлеченном понятии и, скашивая уже замаслившийся взор на весьма реальные формы своей моложавой и не совсем отцветшей соседки, находит, что она восхитительна.

И Марья Ивановна довольна. Нашелся, по крайней мере, один настоящий кавалер. И строгая вообще к мужьям, отклоняющимся от стези долга, она в эту минуту готова даже простить милейшему Ивану Ивановичу все его бесконечные вины перед «несчастной страдалицей».

— Вот икра, mesdames… Вот сиг… Вот омары… Пожалуйста! — любезно предлагает она, указывая своею красивою белою рукой в кольцах на тарелки с закусками, и сама оглядывает: все ли гости уселись.

Это еще что такое!?

Даже и «молодые люди» (двое из них помощники ее мужа), обязанные быть при дамах, даже и этот юнец-студент, доведенный Евлампией Михайловной до психопатического состояния (до того она, отделавшись от проклятого чая, жалела студента, что у него в Москве нет ни папы, ни мамы, ни дяди, ни тети, ни брата, ни сестры, — направляются не к дамам, а к той половине стола, где сплошь сидят мужчины и уже пьют по второй рюмке водки и, по видимому, начинают уже находить темы для обмена мыслей.

Это уже через-чур!

— Евгений Николаич… Аркадий Васильич… Мосье Гусев… Мосье Иванов! — окликает Марья Ивановна.

Молодые люди останавливаются и виновато смотрят на хозяйку.

— Занимайте места около дам… А то все нас оставили.

Делать нечего. На то они и «молодые люди», чтобы ими распоряжались.

И они садятся около дам.

Что же касается до юнца-студента, то его, совершенно сконфуженного и растерянного, Евлампия Михайловна сажает подле себя и, в качестве истинного друга, выражает свои горячие чувства тем, что накладывает на тарелку студента такое огромное количество колбасы (которую он терпеть не мог, просидевши как-то целый месяц на одной колбасе), что несчастный решительно приходит в ужас при мысли, что всю эту порцию необходимо съесть.