Когда он отводит взгляд, я провожу рукой по его напряженному бицепсу и спускаюсь к предплечью, стараясь не обращать внимания на грубую текстуру засохшей крови, затем просовываю руку под его ладонь на своей груди и переплетаю наши пальцы.

Осторожными и обдуманными движениями я прижимаюсь к нему, а другой рукой расстегиваю шнуровку на пуантах. Я снимаю их, позволяя леггинсам упасть на пол, а затем легко подаюсь вперед.

— Пойдем, — говорю я, каким-то образом сдерживая дрожь в голосе.

Он отступает назад, позволяя мне соскользнуть со стола. Я держу его пальцы между своими, пока веду его через танцевальный зал в коридор. Отсюда до моей комнаты по меньшей мере пять туалетов, и я направляю нас к ближайшему из них в конце коридора.

Я не включаю свет. Я оставляю нас в кромешной тьме, опасаясь, что яркий свет спровоцирует его. Честно говоря, я даже не уверена, что делаю и почему… но боль, засевшая в груди, не позволяет мне просто уйти от него в таком состоянии.

Отпустив на мгновение его руку, я открываю стеклянную дверь душа и включаю душ. Три современные душевые насадки зашипели, и я сунула руку под струи дождя, чтобы проверить температуру, разглядывая прожилки на каррарском мраморе.

Когда я поворачиваюсь лицом к Люциану, его остекленевший, отрешенный взгляд сбивает дыхание. Я подхожу к нему медленно, как олененок к волку. На его смокинге нет ни одного участка, которого бы не коснулась кровь. Я начинаю с верхней пуговицы, продвигаясь вниз, чтобы расстегнуть его рубашку.

Я никогда раньше не раздевала мужчин. Мои руки дрожат. Желудок подпрыгивает от ощущения свободного падения. Я в ужасе стою перед ним в лифчике и стрингах, такая уязвимая, но не уверена, что он вообще знает о моем присутствии.

Только поэтому мне хватает смелости расстегнуть застежку его брюк и опустить молнию.

Однако это не сексуальный вопрос, и я подкрепляю себя напоминанием об этом, когда встречаю отстраненный взгляд его глаз. С твердой решимостью я поднимаюсь на ноги и стягиваю его рубашку с плеч. Испачканная одежда спадает с его рук и падает на кафельный пол, обнажая шрамы и татуировки Люциана, накаченные мышцы его рук и торса.

Тепло липкой паутиной затягивает мою грудь, пока я спускаю штаны с его ног. По рассеянности он помогает мне снять его обувь, и вот он уже стоит передо мной в одних черных трусах-боксерках.

Сделав укрепляющий вдох, я делаю шаг в кабинку, и, лишь слегка коснувшись его руки, он следует за мной внутрь мраморного и стеклянного корпуса. Пар уже покрыл стекло и сгущает воздух вокруг нас, пока мы стоим под теплым дождем воды.

Мой взгляд падает на белую мраморную раковину, на ржаво-красный цвет и лужицы, которые стекают в сток. Горло болит, и я сглатываю боль, потянувшись за куском мыла.

На мои нервы обрушилось столько неприятностей. Я никогда не принимала душ с мужчиной. Никогда не мыла его. Никогда не стояла перед мужчиной полуголой, промокшей и напуганной. Хотя мы все еще скрыты нижним бельем, этот акт настолько интимный, настолько чувственный, что, когда я намыливаю его предплечье, в моей крови гудит живой ток.

Люциан наблюдает, как мои руки движутся вверх по его руке. Я намыливаю его плечи, слишком хорошо понимая, как ощущается его кожа под моими ногтями, как я прохожусь по царапинам. Замешкавшись, я делаю небольшую паузу, прежде чем провести мылом по его груди. Ощущение зажившего шрама, пересекающего его грудь, и чернил, едва скрывающих его, вызывает у меня спазмы в глубине живота.

Мои пальцы скользят по его груди, нежно прорисовывая чернильные линии, затем мой взгляд перемещается вверх, к тонкому шраму, рассекающему его подбородок. Не задумываясь, я скольжу рукой к его лицу, чтобы провести по этому любопытному шраму…

И что-то пробуждается внутри него. Дымка начинает рассеиваться, его мышцы напрягаются под моим прикосновением. Он перехватывает мое запястье, и его голубой эгейский взгляд устремляется на меня.

Мое сердце ударяется о грудную клетку, кровь грохочет в ушах.

Предупреждение громко звенит в маленьком промежутке воздуха между нами — перед тем, как он наносит удар. Гром гремит в его груди, его глаза затуманиваются, как во время бури, когда он хватает меня за руки и прижимает к мраморной стене.

Холод щиплет кожу, но я едва замечаю его на фоне огня, разгорающегося повсюду, куда устремлен его горячий взгляд. Я затаила дыхание, ожидая, что он скажет что-нибудь, что угодно, чтобы освободить меня от этого неизвестного лимба и того, что должно произойти.

Он напряженно молчит, пока его хватка на моих бицепсах ослабевает. Затем, с грубым прикосновением, на которое способен только мафиози, он проводит тыльной стороной своих забитых чернилами пальцев по чувствительной плоскости моего живота.

Дрожь пробирает меня до костей, а по плоти пробегают мурашки. Костяшки его пальцев тянутся вверх, пока его большой палец не задевает шов моего бюстгальтера. Я впиваюсь зубами в нижнюю губу, чувствуя, как он нежно и в то же время жестко ласкает мою грудь, а затем его палец проскальзывает под бретелькой и зацепляет ее, стаскивая с моего плеча.

Он обнажает одну грудь, и все мое тело вспыхивает огнем.

Я стою среди ливня, проливного дождя, погружающего мое тело и душу на самый низкий уровень безнравственности и греховного искушения, и все из-за того, что эти голубые языки пламени сжигают мою кожу.

Возвышаясь надо мной, Люциан пропитывает каждую молекулу воздуха, делая невозможным ни один вдох, не пропитанный его пьянящим ароматом мужчины и одурманивающим одеколоном. Каждый шрам и дюйм испещренной чернилами кожи стоит передо мной как стена доминирующей силы.

Он придвигается ближе, его рот нависает над пульсом на моей шее, как у вампира, готового обнажить клыки. Его нога скользит между моими бедрами и упирается в чувствительное место соединения бедер, посылая пульсацию прямо к моему клитору.

Мыльная вода скользит по его плечам и капает на меня. Его рука обхватывает мою грудь, обрабатывая в пене мой напряженный сосок. По нервным окончаниям разливается жар, в сердцевине зарождается глубокая боль, и я закрываю глаза, чтобы не поддаться ее натиску.

Другая его рука скользит от моей талии к пояснице, где он просовывает пальцы под хлипкий материал моих стрингов. У меня перехватывает дыхание, он оттягивает резинку в сторону. Низкий гул, доносящийся из его горла, вибрирует во мне, и я падаю слишком быстро, безумие плотской потребности проносится по моему телу и уничтожает всякую логику.

Я едва успеваю положить руку на его пресс, как он отпускает мою грудь и запускает жестокие пальцы в мои волосы. Схватив мокрые пряди в кулак, он разворачивает меня и прижимает грудью к неумолимому мрамору. Он отпускает меня только для того, чтобы схватить мои руки и прижать ладони к стене, где он держит меня в плену, а мое тело опадает в такт его неровному дыханию.

Затем его рука оказывается в моих волосах, он оттягивает мою голову назад, обнажая шею, и впивается зубами в мое плечо, вызывая у меня горловой стон.

— Ты так легко сдаешься? — Сердитый тенор его голоса останавливает мое дыхание.

Я не знаю, как ответить — оскорбленная тем, что он назвал меня легкодоступной; раненная его отказом.

Я в ярости от того, что позволила себе так легкомысленно попасть в руки человека, который всего за ночь до этого связал меня в винном погребе, чтобы унизить.

— Ты напал на меня, — наконец говорю я, жарко дыша на стену. — Я пыталась помочь тебе.

Он опускает свой рот к мочке моего уха.

— Соблазнив меня?

— Я не… — Я замираю, раздраженная своей оборонительной позицией. Пусть он думает обо мне что хочет, какая разница? Речь идет о выживании, а не о том, чтобы показаться слабой.

— Мы используем то, что есть в нашем арсенале, верно? Я что, должна была позволить тебе задушить меня? — Он издает невеселый звук.

— Может, тебя это завело, — обвиняет он. — Может, тебе нравится грубость. Ты была мокрая, когда впилась в мою руку своей киской.