– Рассмотрение персонального дела комсомолки Лактионовой переносится на завтра, на три часа дня! – уныло объявил секретарь. – Явка обязательна! – добавил он, посмотрев на начальника.
Секретарь горкома, справившись с портфелем, спустился со сцены и, топая сапогами, прошел через зал к выходу.
– Выговор получил, – чуть не плача, жаловался партийному руководителю театра комсомольский вожак. – За что?
– Надо было объяснить, что фойе – это вестибюль… – посоветовал секретарь парткома. – Помещение перед зрительным залом, – поправил сам себя Седельников. – А то товарищ Панков подумал, что фойе – это подвал.
– Подвела ты нас всех, Лактионова! – потерянно сказал секретарь.
– У меня завтра спектакль… «Бедность не порок», – в отчаянии напомнила Галина.
– Ты не о спектакле думай! – взмолился секретарь. – Ты о себе хорошенько подумай, Лактионова! Завтра тебя исключат из советской жизни! – и он пошел мимо нее в кулису.
Вслед за ним прошмыгнули Сазонтьева, равнодушный Седельников и подслеповатая, осторожно ступающая по незнакомым сценическим доскам женщина-стенографистка.
Как-то незаметно опустел зал. Галина стояла на сцене одна, если не считать рабочих, монтировавших позади нее декорацию.
– Галя! – позвали ее снизу.
Она посмотрела вниз: у оркестровой ямы стояли Таисия и Паша Шпигель – ее сокурсники.
– Вы чего? – устало спросила Галя.
– Мы тебя ждем, – сказала Таисия.
– Зачем? – не поняла Галина.
Таисия заплакала.
– Мы хотели тебе сказать, что мы с тобой! – тоненьким голоском объяснила она. – Что нам тебя очень жалко!
– Ой, Таська! – попросила Галина. – Так выть хочется, а тут еще ты мокроту разводишь!
– А ты повой! Поплачь! Не сдерживай себя! Легче будет! – обрадовалась своей нужности Таисия.
С гримерного столика полетели в квадратный чемоданчик круглые картонные коробки с пудрой, медовые краски для наложения линий и морщин на лице, жестянки с гримом и тенями, расчески, шпильки для волос, обрывки копировальной бумаги, вата и прочие, вдруг ставшие ненужными актерские мелочи.
– Страшно, Таська! – плакала Галина, утрамбовывая рассыпающиеся вещи в чемоданчик. – Мне очень страшно! Я не хочу, чтобы меня вычеркивали из жизни! Бежать надо! – вдруг поняла Галина.
– Куда? – изумилась Таисия. – Куда ты убежишь, несчастная?
– Не знаю, – призналась Галя. – Может, в Самару? Там новый театр построили на берегу Волги. Я не знаю! Мне страшно!
– Завтра же собрание и спектакль! – напомнил Паша.
– А вдруг меня арестуют? – тихо спросила она. – Прямо на собрании? – Галя посмотрела в полные ужаса глаза Паши. – Арестуют? – спросила она, ожидая ответа.
– Нет! – замотал головой Паша. – Не арестуют!
– Почему? – с надеждой спросила Галина.
– Если бы тебя хотели арестовать, то арестовали бы сегодня! – уверенно ответил Паша.
– Пашка прав! – обрадовалась Таисия.
– Что же делать? – жалобно спросила Галина, ища ответа в глазах своих друзей.
– Мы тебя будем защищать! – твердо сказал Паша, ободренный своей способностью логически мыслить. – Я выступлю на собрании!
– Может, мне все-таки уехать? – повторила Галина. – На время… Может быть, пока меня не будет, здесь все как-то уладится?
– Нет, Галька! – решительно покачала головой Таисия. – Нельзя тебе никуда уезжать! Тебе завтра надо быть на собрании, а вечером на спектакле! Кто бежит, тот и вор!
– Меня завтра из комсомола исключат, – напомнила Галина, – из советской жизни вычеркнут… возьмут и вычеркнут… – Галя показала рукой, как вычеркивают. – Была Галя Лактионова, и нет ее!
– Надо покаяться! – загорелся вновь пришедшей идеей Паша Шпигель. – Признать ошибки! Сразу же, как только собрание откроют, сразу же покаяться!
– В чем? – тусклым голосом спросила Галя. – Знала бы в чем – покаялась!
– Все равно уезжать нельзя, – отвечал своим мыслям Паша, – ты куда ни приедешь, везде справки потребуют, характеристики…
– Никто тебя не вычеркнет! – не очень уверенно убеждала подругу Таисия. – Твое лицо по всему городу расклеено! Тебя все знают! Песню твою в народе поют!
– Алексея Михайловича тоже все знали, – тихо напомнила Галина. – Будь что будет! – решила она, закрывая концертный чемоданчик.
– Ты куда? – насторожилась Таисия.
– Домой, – устало ответила Галя.
– Галька! Не делай глупостей! – погрозила ей пальцем Таисия. – Чемоданчик тебе зачем? Оставь чемоданчик здесь!
Галя поставила чемоданчик на гримерный столик.
– Сколько злобы в людях, сколько ненависти! – удивилась она. – Я секретаря этого… городского первый раз в жизни видела, слова ему не сказала, а он ноздрями шипит, как Змей Горыныч, и смотрит на меня так люто, как будто я враг ему! Такой враг, которого и убить не жалко! А с Алексеем Михайловичем – это ошибка! Не может он врагом народа быть! Он людей любил… и люди его любили! – добавила Галина.
Паша приоткрыл дверь, высунул голову в коридор.
– Пойдем, Галь! Я тебя домой провожу! – взмолился он.
– Пойдем, – согласилась Галя, – только, Пашенька, не провожай меня! Дай мне одной побыть!
На улице Таисия вцепилась в Галину руку:
– Вот еще! – возмущалась она. – Не оставим мы тебя одну в таком настроении! А злоба, Галька, это от зависти! Посуди сама… в театре никто в кино не снимался, а ты еще в училище главную роль сыграла, Джульетту репетируешь, Глафиру в «Волках и овцах» играешь, у Арсеньева на хорошем счету, конечно, всем завидно! А как же иначе? – задыхаясь от быстрой ходьбы, тараторила Таисия. – Но они, Галечка, актеры, завидуют по-хорошему! Они на самом деле радуются твоим успехам… а-а-ах! – вдруг вскрикнула она.
– Что с тобой? – отвлеклась от своих мыслей Галина.
– Каблук сломала! – в отчаянии поведала Таисия.
Каблук – это было серьезно… В те нищенские времена, когда обувь купить было невозможно, непостижимым путем доставшаяся пара туфель носилась до состояния полного распада, а если таковой не наступал, то туфли передавались по наследству или же дарились ближайшей подруге, и по той же «дефицитной» причине и во времена Гражданской войны, и в период наступивших репрессий перед расстрелом у приговоренных в первую очередь требовали снять сапоги. Потому каблук – это было серьезно.
– Как же ты так? – укоризненно спросила Галина, помогая подруге добраться до гранитной тумбы у дворовой арки.
– Как-как! Оступилась! Вон… – Таисия гневно кивнула на тротуар, – яма на яме! Тут сам черт ногу сломит! Жалко, Пашку прогнали, он бы заколотил, – пожалела она, печально разглядывая каблук с торчащим из него гвоздями. – Как же я в гости пойду? – окончательно расстроилась она.
– Возьми мои, – великодушно предложила Галина.
– А ты? – обеспокоилась Таисия.
– Я как-нибудь доковыляю, – успокоила подругу Галя. – Дом-то рядом.
– Я должна тебя проводить до самых дверей! – напомнила Таисия. – Так что бери свои туфли обратно! – она прервала обувной обмен – Галька! – вдруг попросила Таисия. – Пошли со мной! Там летчики будут! Развеешься! Ну, пошли, ну, пожалуйста! Герой Советского Союза Костецкий будет… – привела Таисия главный аргумент.
– Мне сейчас только героев не хватает, – усмехнулась Галя. – И потом у нас туфли одни. Так что шагай, товарищ Таисия, ты одна к Герою Советского Союза, полярному соколу, товарищу Костецкому! Выпей там горького вина за помин души бывшей актрисы Театра имени Ленинского комсомола, бывшей комсомолки Галины Лактионовой!
Галина надела Тасины сломанные туфли, встала и спросила:
– Кстати, а как правильно называются жительницы города Самара: самарчанки, самарки или самаритянки?
– Что ты такое говоришь? – расстроилась Таисия. – Ни в какую Самару ты не поедешь, и никакая ты не бывшая и бывшей никогда не будешь!
– Да? – удивилась Галина. – Это почему?
– Потому что ты красивая, Галька… и талантливая! Очень талантливая! Слишком талантливая даже для Москвы, а уж для Самары … – она махнула рукой.