Это была лукавая уступка. Я понимала, что при такой колоссальной нагрузке мне банально не потянуть защиту, которая к тому же требовала серьезных финансовых вложений. А без диссертации на кафедре меня никто долго держать не будет. А тут вроде, и неуспеха избежала, и мужа послушалась, заработав плюсик к «облико морале» православной жены и матери (сколько же мусора было тогда в моей голове!).

Новая работа захватила меня по самые уши, но я переоценила свои силы и, как следствие, через несколько лет выгорела. Я просила передышки и вразумления, и Господь послал мне сына. И я снова была рада возможности ничего не решать, а свалить все на беременность, которая помогла уйти с интересной, но изматывающей работы.

Впрочем, поначалу я здорово испугалась – а если моей любви не хватит на всех? А если родится мальчик, а я совсем их не понимаю? В том, что я ношу мальчика, я почти не сомневалась. Это удивительно, непостижимо и необъяснимо, но я всегда чувствовала, кто у меня под сердцем: дочь или сын.

Некоторые знакомые, приметив мой округлившийся животик, удивленно пожимали плечами, силясь понять, чего нам так неймется – на дворе очередной кризис со всеми вытекающими, а мы тут опять рожать вздумали. К счастью, таких было немного – верующие люди все-таки относятся к чадородию иначе.

После переезда я снова начала петь на клиросе в новеньком крохотном храме, который открылся рядом с домом. Служили там только раннюю литургию по воскресеньям и большим праздникам, но для меня и это было большим утешением.

Именно тогда сынок впервые меня удивил. Стоило мне взять фальшивую ноту (что для меня не такая уж и редкость), как я тут же получала ощутимый пинок изнутри. Регент подтрунивал надо мною, приговаривая, что хоть так я научусь петь верно.

На хоры надо было забираться по почти отвесной лестнице и после протискиваться через узкий люк. В конце моей беременности певчие начали устраивали шуточные пари: сначала о том приду я или нет, а потом пролезу ли я в этот люк или застряну.

Недели за три до предполагаемых родов они звонили каждый день с единственным вопросом: «Как дела?». На это я неизменно отвечала: «Еще не родила. Как рожу – так скажу». После литургии на праздник Петра и Павла все дружно сказали, что, если не рожу, чтобы на следующую службу даже носа не показывала – надоело им переживать за меня. Посмеялись и отправились по домам.

И вот сижу я вечером в кресле и довязываю свитер дочке. Из-за сильных отеков в последние месяцы я ходила с большим трудом и практически целыми днями сидела и вязала как одержимая – непреодолимая тяга к вязанию стала моим «беременным бзиком». Научилась вязать шапки, носки и варежки, о чем мечтала несколько лет. И когда мне осталось только собрать уже готовые детали, все и началось.

Но все было не так! Обычно схватки у меня стартовали неизменно в 5:30, а тут восемь вечера, да еще и воды отошли! Такого не было никогда. Я в полном смятении и страхе позвонила своему врачу, задав самый дурацкий в мире вопрос: «А может это не ОНИ?» На что она мне бодро сказала: «Вызывай скорую». Скорая приехала через 20 минут, а пешком до роддома было бы идти от силы минут пятнадцать. Из-за этого никак не хотели брать в машину мужа, но он еще тот жук – сумел уговорить.

А меня охватил панический ужас! Когда я зашла в родовое отделение, меня уже слегка потряхивало. А тут еще врач читает мою карту, в которой отсутствует отметка окулиста (а по мне и без врача видно, что проблемы со зрением нешуточные). Начинает меня ругать, а я рассказываю, как в прошлую беременность окулист кричала на меня, что я безответственная мать, если с такими проблемами еще и иду рожать, поэтому в этот раз визит к ней я проигнорировала. В конце концов доктор с моих слов записал мой глазной диагноз и отвел меня в палату.

Через время пришел другой дежурный врач и тоже начал меня ругать за попустительское отношение к своему здоровью. А я смотрю – доктор-то знакомый! Год назад по его приглашению я приходила в роддом для беседы с отказницей. Я возьми и брякни: «А мы с вами встречались, помните?» Он так смешно напрягся и даже, кажется, слегка испугался, пытаясь меня вспомнить. До меня дошла двусмысленность фразы и я, прыснув, напомнила ему про отказницу. Вздох облегчения! После этого он стал намного мягче и даже заботливее. А потом и вовсе сказал, что роды будет принимать сам.

Правда, то ли он переволновался, то ли перестраховался, но так сильно надавил на живот, что малыш буквально вылетел наружу. Сначала я услышала испуганный возглас акушерки: «Уф, поймала!», после его вопрос: «Ты меня видишь?» и только потом радостное: «Мальчик! Час-ноль-пять!»

Без лишних вопросов мне положили сына на грудь, и он мертвой хваткой вцепился в сосок. И вот если бы я сама своими глазами не видела его в тот момент, то вполне могла бы предположить, что мне подсунули чужого младенца. Все девчонки у меня рождались изящными крошками с длинными смоляными локонами, а сейчас у меня на животе возлегал натуральный блондин богатырского телосложения.

Было так жалко с ним расставаться, но мне обещали его принести еще раз после окончания всех необходимых процедур. Удивительно, но меня совершенно не трясло. Может все дело было в раннем прикладывании?

Не помню, как перелегла обратно на кровать в родовой, но помню минуты неописуемого блаженства, когда мне принесли маленький сверточек и сынок снова цепко взял грудь. Через полчаса медсестра пришла его забрать, а я чуть не со слезами стала умолять его оставить, словно у меня забирали его навсегда.

Наутро пришла неонатолог. Осматривает сына и вдруг говорит:

– А я думала, вы тогда пошутили.

– Не поняла, – отвечаю.

– Ну когда вы дочку рожали, я спросила, придете ли за сыном, и вы мне сказали, что непременно.

– Вы меня, наверное, с кем-то путаете, я очень давно рожала.

– Да, давненько. А лежали вы в этой же палате, только вот на той кровати у окна.

И в эту же минуту я вспоминаю, что да, действительно лежала в этой же палате у окна, и действительно на родовом столе бодро обещала прийти за сыном. Но как?! Ка это можно было запомнить?! Я даже лица врача не помню, при том, что она у меня единственная, а таких как я за эти годы у нее была не одна сотня.

На мои охи и ахи врач только улыбнулась и пожала плечами:

– Просто помню и все. И рада, что вы сдержали обещание.

Выписали нас домой вовремя, но с проблемой – кефалогематомой, которая возникла из-за стремительных родов. Из-за нее сын практически не спал ни днем не ночью. Я только спустя годы узнала, что малышей с такой проблемой нельзя укачивать. Но что я делала, когда сын начинал плакать? Разумеется, качала, из-за чего малыш «расходился» еще больше, а я никак не могла понять причину его надрывного крика.

К тому же первые полтора месяца его жизни совпали с нашим очередным переездом. Осенью дети должны были пойти уже в новую школу и мне надо было успеть собрать все вещи к сроку. Как я тогда не тронулась умом, упаковывая бесчисленные коробки на фоне бессонных ночей, – не понимаю. Кричал сын, кричала я, кричали дети. Вообще, кажется, что в то время кричали все вокруг.

Переезд принес бытовое облегчение. Я радовалась теплому туалету и воде из крана, пусть даже по часам. Но, самое главное, у нас появилась машинка-автомат, которую нам оставили прежние хозяева. Вот это был настоящий восторг! Я иногда «залипала» у окошка, не в силах оторвать взгляд от крутящегося в барабане белья. Но самое главное – это была НАША собственная квартира!

Несмотря на то, что в скором времени мы решили все медицинские проблемы, я по-прежнему периодически спала полулежа-полусидя с сыном на груди, потому что успокаивался он только в таком положении.

Мы пошли в новый храм, который занимал небольшое помещение в общежитии и был устроен более чем скромно. Мне там решительно ничего не нравилось, начиная от убранства и заканчивая священником. Но главной проблемой был сын. Стоило мне подойти к дверям, как он просыпался и принимался что есть мочи орать. Все прихожане уже посмеивались: «Услышали крик – значит Герасевичи пришли». Коля плакал почти все время, поэтому мы быстро подходили к помазанию или ко причастию и сразу покидали храм.