– Господин Ирн-шин, что-то случилось?

Господин Ирн-шин торопливо покачал головой, улыбка его стала шире, глаза сделались такими любопытными, точно ничего интереснее Уна в своей жизни он не видел.

– Ун! Задумался вот, не узнал вас, – протянул он, – так рано темнеет, а зрение уже не то... Но я рад вас видеть, мой мальчик! Встретил на днях Тию, подумал вот, давно не беседовал с вами. Все ли хорошо?

Встретил Тию! Хорошо хоть, не сказал, что "случайно". Конечно же, господин советник поехал посмотреть на нее. Нравилось ему что ли, смотреть на их мучения?

Ун сам не понял почему, но ему захотелось провалиться сквозь землю, только бы этот раан его и дальше не видел. И почему он не пошел в другую сторону? Почему не сделал вид, что не заметил господина советника? Понятно же, что нет у господина Ирн-шина никаких важных новостей. Если бы были – он бы шофера в контору отправил, а не сидел бы здесь и не ждал.

– У нас все хорошо, – проговорил Ун шепотом, – я очень благодарен за вашу помощь.

Глаза господина Ирн-шина сверкнули благодушным самодовольством.

– Очень рад, мой мальчик! Я волновался поначалу, как вы привыкнете к новой жизни, и счастлив теперь что все мои опасения были напрасны. Как ваша матушка? Не стал спрашивать у вашей сестры, чтобы не ранить ее лишний раз.

Только подумайте, какая забота.

– Болеет, – ответил Ун с неохотой.

– Хватает ли ей содержания или нужно больше? – небрежно бросил господин Ирн-шин, став неожиданно серьезным. Ун чуть не подавился воздухом. С чего бы этому важному императорскому советнику беспокоиться о таком? Впрочем, глупый вопрос. Конечно, он и сестры у него на особом контроле. Может быть, ему их доверили. Может, он даже за них поручился, кто там скажет. Может быть, этот раан все о них знает. Вот только, если он все знает, почему Тии пришлось идти и просить о деньгах для матери? Почему он просто не мог дать их сразу? Зачем ей было переживать это унижение?

– Я благодарен вам за заботу, – сказал Ун, поглубже закапывая возмущение, – пока что мы справляемся.

– Прекрасно-прекрасно! Подойдите-ка поближе, мой мальчик. Я должен кое-что вам передать...– господин Ирн-шин поманил его к себе, второй рукой копаясь во внутреннем кармане пиджака.

Ун не хотел подходить. Он ведь не собака, чтобы его вот так небрежно подзывали. Но потом вспомнил, кто перед ним. Не просто доброхот, но доброхот, который может уничтожить его и сестер, если завтра встанет не с той ноги и в плохом расположении духа. И он послушно подошел вплотную к автомобилю.

– Наша общая знакомая, – господин Ирн-шин подмигнул, наконец выудив из-под полы пиджака конверт, – очень волнуется за вас. Хочет, чтобы вы все-таки заглянули к ней. Надеюсь, вы не станете пренебрегать ее скромным приглашением.

Ун взял конверт и уставился на него как дурак. Он знал, от кого это письмо, точно знал, и потому еще меньше верил собственным глазам. Он был так удивлен, что даже не запомнил, что там сказал прощаясь господин Ирн-шин, похлопывая его по плечу.

В конверте оказался аккуратный листок светло-синей бумаги. Приглашение. Ун перечитал его несколько раз, пытаясь найти подвох и понять, нет ли здесь какой-то ошибки. Но нет. Оно было адресовано ему. Идти в дом госпожи Диты? Чтобы у этой доброй женщины были потом неприятности? Но как не прийти, если она зовет? Он вспомнил, как в их первую встречу она протянула руку и погладила маленькую макаку. Без страха, без волнения. Нет, эта раанка не из тех, кто чего-то боится, особенно – чужого мнения.

Ун все еще сомневался, но сестры настояли, что идти просто необходимо. Кару так и вовсе повисла у него на руке и не отстала, пока он не пообещал, что сходит и что обязательно вернется с новостями.

Следующим вечером, Ун быстро шел вдоль оград, охранявших покой толстостенных особняков. В этом районе было слишком много домов, и заплутать тут ничего не стоило, но он хорошо помнил дорогу, и скоро оказался на месте, чувствуя себя отчего-то полным дураком.

Трусливая часть его души надеялась, что ворота будут закрыты, слуг дозваться не получится и придется возвращаться, но у калитки стоял Бас. Ун кивнул слуге, тот кивнул в ответ и открыл ему, не задав никаких вопросов. Во дворе бок к боку теснились автомобили, значит, общество собралось не маленькое. Тем лучше – в толпе легко затеряться, тем более когда вокруг одни незнакомцы. Друзей, к счастью, он здесь завести не успел, да и не стремился никогда к этому, ведь приходил сюда за другим – посмотреть на госпожу Диту. Точнее говоря, приходил, надеясь, увидеть ее.

Поднимаясь по мраморной лестнице, Ун вспоминал себя прежнего и с трудом удержался от нервного, горького смешка. Какая же ерунда и какие мелочи его волновали! Если бы он только знал, что будет дальше!..

Ун прошел через первый зал с камином и большим зеркалом. Здесь, как и всегда, народа было немного. В следующем же раанов поприбавилось. Никаких знакомых лиц в толпе Ун не заметил и решил держаться поближе к стене, делая вид, что рассматривает картины. Он долго стоял перед каждым полотном, хотя никогда не понимал ни натюрморты, ни портреты, ни сюжеты с влюбленными, носившимися по паркам и берегам ручьев. Ун смотрел на них, переходя от яблок с подстреленной уткой к несчастному раану, протягивавшему руки к отвергнувшей его девушку, и не чувствовал ровным счетом ничего, и не знал, что должен почувствовать. Вот картины о раанских героях совсем другое дело. Там есть над чем подумать и что вспомнить. А это все – слишком легкомысленное, даже и для эпохи вечного мира.

Правда, была тут одна картина, которая впечатляла его и раньше, а теперь и вовсе приковала к месту. На широком квадрате холста художник в безжалостных подробностях изобразил лесной черно-красный пожар, от которого спасались десятки животных. Среди них был олень – и именно ему автор придал черты невыразимой, почти разумной муки. И в этом выражении была сказана вся грядущая судьба зверя: он будет бежать из последних сил, но в конце концов запнется где-нибудь, и огонь настигнет его и сожрет, оставив только обугленные кости. И олень знает об этом, но все равно бежит, надеется на что-то.

Ун хмыкнул про себя. Что ж, была судьба и страшнее его.

Он пошел дальше.

Обычно госпожа Дита добывала для своих гостей какую-нибудь диковинку или сама выкидывала возмутительный фокус, например, вроде того раза, когда вышла к собранию в мужском костюме, но сегодня в ее доме было как-то поразительно тихо. И хорошо.

Уну не хотелось суеты, приятно было погрузиться и потеряться в приглушенном море разговоров. Вот в соседнем зале начали что-то бурно обсуждать, и это раздражало. Хотя говорили не только там.

Ун посмотрел назад. В зале, откуда он пришел, тоже началась какая-то взволнованная суета. Он огляделся, заметив, как рааны отводят глаза. Они что, смотрели на него? Нет, конечно, показалось. Это все паранойя. В конце концов, надо было принять, что мир не вертелся вокруг него, а у других были дела куда важнее, чем думать о каком-то клерке.

Ун пошел дальше, но теперь нет-нет, да поглядывал на гостей, и не мог отделаться от чувства, что они провожают его любопытными, пристальными взглядами. И эта тишина вокруг была какой-то неестественной. Там, где он проходил, она вдруг перерождалась в негромкие, но оживленные беседы.

Нет, все-таки госпожа Дита никогда не оставляла своих гостей без развлечения. Просто самому развлечению не обязательно было знать, какова его роль. Отвратительная догадка ударила больно, захотелось выбежать прочь, но Ун вовремя спохватился и смог сохранить выражение прежней отрешенности, хотя и почувствовал, как краснеет. Он не подаст виду, что знает. И вообще он свободный раан, хочет приходит, хочет уходит, и не станет теперь ползать и стыдливо стелиться по полу под их взглядами. Пусть не надеются.

Ун повернулся к какой-то картине, но рассмотреть ее толком не смог – перед глазами все расплывалось, оставались одни лишь цветовые пятна. И лица гостей слились для него в бесконечный поток таких же неясных пятен. Только один раз он выловил из общей невыразительной массы кого-то знакомого. Ним-шин стоял возле стойки с нелепой вазой, и отвернулся, когда заметил, что Ун смотрит на него. Или это был кто-то другой? Ун не всматривался, и вспомнил об этом знакомом лице, только когда уже шел домой по темной улице и когда свежий воздух прочистил ему голову. Тогда же он вдруг понял, как долго пробыл в доме госпожи Диты, и что теперь почти бежал.