Ун слышал, что на юге еще водились стаи настоящих диких макак, что приплод у них там больше и что некоторых зверей даже можно встретить на улицах городов, как каких-нибудь соренов. А если так, то, наверное, остались в тех краях и красные волки? Ун хотел задать этот вопрос вслух, но осекся. Отец говорил, что судьба у местных родиться в Благословении императора, вырасти здесь и умереть, даже не увидев земли исконной Раании. О каком юге им думать? Тот и остальные только посмеются, расскажут потом всем, что сын управителя верит всяким сказкам.

– Надо бы уже возвращаться, – сказал Ун, открывая дверь очередной теплицы, и замер, чуть не прикусив язык. Прямо перед ним, держа в полосатых лапах ящик, стоял зверь. Спутанная грива спускалась на морду и пряди колыхались от тяжелого дыхания. Позади него еще несколько макак – самцы и самки, все наряженные в рабочие грязные костюмы, – медленно выпрямлялись, отвлеченные от копания в высоких деревянных грядках. Их цепкие хищные глаза неотрывно смотрели на Уна и ему за спину – на его друзей. Кто-то, кажется, Тот тихо вскрикнул.

Макака с ящиком в руках был высоким, мощным зверем, Ун никогда не видел таких высоких раанов. Даже его отец был бы на добрую голову ниже этого существа.

Зверь что-то зарычал сквозь спутанную гриву, медленно поворачивая голову к своим сородичам. Те, держащие в неумелых лапах настоящие лопаты и какие-то еще инструменты, названия которых Ун не знал, медленно сходили с грядок, ворча и посматривая друг на друга вопросительно. Их было целых пять, с высоченным зверем – шесть. И никого рядом. Никакой охраны. Ун стоял неподвижно, как замирает мышь перед котом, надеясь стать невидимой. Ему казалось, что все происходит не с ним и не здесь. И ни к нему медленно приближались эти пятеро, щуря дикие глаза, издавая свои лающие, злые звуки.

Одна из самок приподняла губу, обнажив верхние зубы. Огромных клыков и правда не было. Но то что можно принять за улыбку у разумного, нельзя было путать с предупредительным оскалом макак.

Они подходили все ближе, ближе и ближе, но вот не то Ис, не то Мит пришел в себя, невозможно было узнать перепуганный голос, и закричал:

– БЕЖИМ!

Кто-то дернул Уна за плечо, потянул за собой, и это оказалось последней каплей. Ноги, дрожащие, ослабевшие подкосились. Он полетел назад, упал, сбил кого-то, получил пинок по уху, такой силы, что в голове зазвенело, и перед глазами все поплыло, двоясь и дрожа. Он видел только огромную расплывчатую фигуру, ставшую вдруг ближе, попытался встать, но колени задрожали сильнее, попытался ползти, но собственное тело вдруг сделалось слишком тяжелым, движения выходили медленными и неуклюжими, как у перевернутой на спину черепахи.

«Когда на тебя нападает собака, – вспомнил он чьи-то слова из далекого детства, – то надо защитить лицо, шею и живот».

И Ун сжался в комок, заслонившись от зверя и не находя в себе сил сдерживать дрожь, которая колотила его об землю. Он мог поклясться, что уже чувствует, как челюсти макаки распахнулись и знает, где именно сейчас они вопьются и вырвут из него кусок..

И он заплакал навзрыд, не от боли, но лишь от ее ожидания, и оттого, что не хотел умирать, что отдал бы все на свете, лишь бы сегодня его мир не закончился. Он так любил их всех! Он хотел поспорить с сестрами, встретить строгий взгляд отца и оказаться в надоедливых объятиях матери. Как он мог не ценить это все? Как мог?!

Выстрел заставил его вздрогнуть каждой клеточкой тела и замереть в один момент. Он лежал неподвижно и слушал, как что-то хлопнуло, как дико завизжала над ним макака. Ему вторили визги и рявкающий крик:

– Отошли! Отошли, твари!

Ун качнулся, заваливаясь на бок, медленно оторвал скрюченные от напряжения пальцы от лица, стуча зубами, , и увидел тяжелые черные армейские ботинки, приближающиеся, выбивающие из земли теплую, весеннюю пыль. Он медленно повернул голову, насколько мог, и увидел рядом с собой ящик, запачканный блестящей, темной красной кровью, еще не впитавшейся в дерево. Но это была не его кровь.

«Спасен», – подумал Ун, сжался в комок, уткнулся носом в колени и снова заплакал.

Глава XI

Ун столкнулся с капитаном Нотом в коридоре, и пожалел, что излишне поспешно явился на зов отца. Капитан корпуса безопасности посмотрел на него с такой дикой холодной злобой, что все оскалы и рычание макак показались сущей мелочью. Ун видел его улыбающимся и приветливым, видел испуганным и исполнительным, видел грозным, но никогда не мог представить, что в этих желтых глазах может быть столько ненависти.

Ун невольно сделал небольшой шаг вправо, поближе к стене, и отвел взгляд, когда они разминулись, но успел заметить, как сжался кулак капитана – большой кулак, привыкший бить, покрытый старыми, беловатыми шрамами. Нужно было бы поздороваться, но язык прилип к небу. Так сильно было ожидание, что капитан Нот сейчас схватит его за шкирку, что Ун даже не сказал ничего секретарю в приемной и забыл постучаться, прежде чем войти в кабинет отца.

– Вы хотели меня видеть, – заговорил он так нерешительно, точно только-только учился раанской речи.

– Да, хотел, – бесцветным голосом ответил отец, сидевший за столом со скрещенными на груди руками. – Как твое ухо, Ун?

Ун коснулся перевязанного правого уха.

– Почти не болит.

– Вот как, славно. Ты видел мать?

Ун потупил глаза, и губы у него задергались.

– Я заходил, маме сегодня лучше, – пискнул он.

Меньше всего на свете он хотел стать причиной ее нового нервного потрясения, но вот уже второй день она без сил лежала в своей спальне, то и дело впадая в забытье, и Мола и Аль, кухонная служанка, попеременно сидели подле нее, успокаивали и кормили с ложечки в редкие моменты просветления разума.

– Я обещал не поднимать на тебя руку и не стал звать к себе вчера. Думаю, дня должно было хватить, чтобы ты все обдумал и сделал правильные выводы. Ты у меня не глупый, Ун, – голос отца звучал пугающе снисходительно, – ты и сам понимаешь, что мог умереть. Зверье могло тебя загрызть, забить, сожрать. «Друзья» тебе бы не помогли. Они вообще оказались быстрыми. Охрана поймала их, когда они уже пробежали две улицы.

Кресло заскрипело по дорогому паркету, отец встал – великан, окруженный огромными шкафами и важными бумагами – оправил пиджак, обошел стол и подошел к Уну, положив тяжелую ладонь ему на плечо

– Они говорят, это была твоя идея.

Ун почувствовал, как щеки у него краснеют, встрепенулся, посмотрел прямо в глаза отца. Как доказать, что идея была не его? Нет, он не проявил благоразумия и совершил страшную ошибку в самом конце похода (и почему только проклятая доска не была вкопана в землю?!), но ведь...

– Не сомневаюсь, что они врут. Но в чем-то это даже страшнее. Нельзя позволять другим втягивать себя в их глупости. Тем более нельзя позволять им прикрываться своим именем. И именем своей семьи. Думаешь, они просто так тебя позвали? – спросил отец. – Наверняка надеялись, что если что-то пойдет не так, то я все это стану покрывать. Чтобы сохранить лицо. Дети! И рассуждают по-детски. Ты мой сын, Ун, и спрос с тебя больше, чем с других. Потому ты предстанешь перед собранием братства и ответишь за свою глупость. И это закончится плохо, мой мальчик, – пальцы отца крепче сжали плечо Уна. – Ты будешь оклеветан и признан виновным. Потому что нет никаких доказательств, и есть только твое слово против их слова. Скорее всего, тебя даже лишат звания в братстве. А если нет – так только из уважения к доверенному мне императором, да будет он славен, чину и долгу. Но я надеюсь, что решение примут суровое. Иначе, похоже, этот урок ты не выучишь. Я же наказывать тебя не стану.

Он отпустил Уна и медленно отошел к окну, выходящему на красивый сад, разбитый на широком заднем дворе дома.

– Повторю, Ун. Я не считаю тебя глупым и верю, что ты все поймешь сам. Или уже понял. В любопытстве нет ничего дурного. Беспечное любопытство же – смертельно опасно.