И неимоверно радовал то, что теперь Ун не просто не отсиживался в стороне, но был на самом острие происходящих изменений. Не один, но один из многих, несущих справедливое возмездие.

Глава IX

Портрет Императора висел над полкой с грамотами и рядами пустых разноцветных баночек. Сложно найти для него более неподходящего место, но по-настоящему великого правителя невозможно принизить такой мелкой гнусностью. Даже если сменить его парадный красный мундир на бедный костюм, все равно останется выправка, благородство в чертах лица, пара круглых пятен на щеках, аккуратно заостренные уши и яркие зеленые глаза, взгляд которых не давил, но приковывал к месту.

Ун посмотрел на портрет, потом на бывшего владельца аптеки и его жену. Серошкурые горбились, таращась в пол. Дрожащими губами, сбиваясь и глотая слова, они медленно повторяли слова клятвы смирения и вины.

– ... и с этого дня каждым своим дыханием я буду доказывать, что моя верность империи и его величеству безгранична, и когда придет время…

Что за печальное зрелище! Даже не печальное – жалкое. Ун старательно выпрямился. Инструктор, рядом с которым он стоял, зевнул в кулак, кажется, уже в третий раз.

Аптека, занимавшая первый из двух этажей дома, была тесноватой для целой толпы учеников, и здесь становилось душно, но Уну отчего-то показалось, что их наставник зевает совершенно не из-за этого. И его можно было понять: послушай такое бурчание серошкурых пять минут – и можно уснуть стоя.

– ...таково слово и клятва. И пусть имя мое будет забыто и проклято, если… если я нарушу его.

Серошкурые замолчали. Мужчина шумно выдохнул, круглобокая жена, мертвой хваткой вцепилась в его руку. Ее подбородок подрагивал, точно она сдерживала рвущиеся наружу слова.

«Все их клятвы просто уловка», – снова убедился Ун. И в который раз пообещал себе всегда быть настороже с этими скользкими существами.

– Что ж, вы все свидетели, – высокая раанка в аккуратном сером платье вышла из-за прилавка. – Теперь к делу.

Она легким жестом пригладила красные пряди, такие яркие по сравнению с тускло-черными волосами серошкурых, осмотрела отряд и их инструктора с плохо скрываемым раздражением.

– Его Величество почему-то решил положиться на вас. Так что не вздумайте тут позориться. Вы не мародеры и не воры. Сорены добровольно отдают все свое имущество в казну, чтобы подтвердить верность стране и новой клятве. Только попробуйте что-нибудь сунуть себе в карман – предстанете перед Высокой комиссией наказаний. Как воры, – подчеркнула она и как-то нехорошо взглянула на Уна. От этого насмешливого осуждения у него внутри все похолодело. «А ведь я вроде как главный в отряде. Неужели если что случится, то мне попадет за других?». – Все вещи укладывайте в коробки и несите вниз. Господа счетоводы, – она кивнула в сторону трех раанов, устроившихся за складными столиками у окна, – будут вести опись и распределение. Лекарства вы перебирать не будете, хватит с вас пары комнат.

Раанка взглянула на часы, аккуратно оттянув рукав платья, нахмурилась еще сильнее и покачала головой.

– Времени у вас до трех часов. Ну, что стоите?

Ун растерянно покосился на безразличного, погрузившегося в раздумья инструктора, потом встрепенулся и повернулся к своим товарищам, молясь про себя, чтобы голос его не подвел:

– За мной.

Взяв несколько картонных коробок, он пересек зал и начал подниматься вверх по лестнице, ведущей на жилой этаж. Сердце билось все быстрее, ладони взмокли и уши заложило.

«Я делаю что-то не так? Вдруг я ошибся? Я не должен был идти?». Он представил, как оборачивается, а лестница пуста, и все смотрят на него удивленно, а кто-нибудь даже посмеивается. Медленно Ун взглянул через плечо и чуть не споткнулся.

Его товарищи следовали за ним.

«Неужели я и правда главный?».

Захотелось остановиться и пропустить их всех вперед. Ведь он точно не может быть главным! Его прадед бы мог. И отец, а он...

«Трус! Снова собираешься остаться в стороне, пока другие исполняют общий долг?». И гнев, и стыд – Ун не знал, что жалило больнее.

– За мной, – повторил он не для них, но для себя, и прибавил ходу, перемахивая через ступеньку.

На втором этаже коридор вел в две небольшие комнаты и уборную.

«Что бы сделал отец?».

У Уна подрагивали коленки, но с непонятно откуда взявшейся решительностью он разбил свой отряд на четверки, поровну разделил между ними коробки, и сказал:

– Носить вещи вниз будем по очереди. И управимся до часа дня!

Отряд ответил дружным:

– ДА!

«Великое опустошение» началось со спальни.

Ун полез снимать шторы, пока его товарищи быстро распределились между двумя платяными шкафами, книжными полками и тяжелым сундуком, накрытым вязаной круглой салфеткой.

Поначалу отворачиваться от них было как-то страшновато. Ради шутки они могли устроить что угодно, но дело пошло как-то удивительно скоро. Коробки одна за другой отправлялись на первый этаж. Среди соренского добра, к общему разочарованию, не нашлось ничего интересного. Обычная одежда, обычные бытовые мелочи, обычные книги – несколько трудов по медицине, два из пяти томов истории Объединительной войны (разумеется, сорены предпочитали читать только о той половине войны, где они побеждали), собрание романов о путешествии к северным островам. Тут же подле книг еще больше вязаных салфеток, на них – фигурки из белого стекла и синяя вазочка с сухой веткой репейника.

Лишь один раз возникло общее смятение. Пока Ун помогал Ри заворачивать большое круглое зеркало в плед, команды толпой сбились у углового шкафа. В выдвижных ящиках обнаружилось женское белье, явно принадлежавшее серошкурой, оставшейся внизу, став причиной глуповатого смеха и не менее глуповатых шуток. Все норовили потрогать его и прикидывали на чью голову налез бы такой размер. Ун и сам хотел отпустить что-нибудь колкое, но почувствовал на затылке тяжелый отцовский взгляд, и прикрикнул:

– Мы выбиваемся из графика!

Преувеличение, конечно, но зато его товарищи отложили нижний женский гардероб, и прошло совсем немного времени, когда в спальне не осталось ничего, кроме пустых шкафов, голой кровати без матраса, распахнутого голодного сундука и скелетов книжных полок. Даже ковер скатали и уже унесли вниз. Ун видел его в окно: ковер обмотали веревкой и положили во дворе к горе тумбочек, столов и стульев, вынесенных из других домов. Ун знал, что некоторые сорены живут не в трущобах, но даже не подозревал, что их настолько много.

Благословение императора и впрямь был странным городом.

Ун прошел в соседнюю гостиную. Эта комната была больше и светлей, но казалась совсем тесной из-за суетившихся раанов. Его приказы тут были уже не нужны. Все происходило само собой. Ун нашел свободное местечко у буфета из рыже-красного дерева и принялся собирать расписные тарелки, стоявшие на самодельных подставках.

Как это, наверное, странно. Жить себе, а потом узнать, что надо все оставить и уехать в неизвестность. Ун представил, как какой-нибудь сорен перебирал бы его вещи, его книги, его записи, как рассматривал бы их, посмеиваясь, складывал в коробки, и поежился. Но чтобы прогнать смущение хватило одной быстрой мысли: «А сколько среди этих серошкурых владельцев аптек заговорщиков?». Его сестры и многие другие умерли бы, а они сидели бы в этих самых креслах с дурацкими цветочками на обивке и пили бы чай, радуясь своему зловещему успеху.

Ун заскрипел зубами.

Стараясь сохранить спокойное выражение лица, он вытянул из дальнего угла буфета плоскую коробочку. Внутри были засушенные кленовые листья, письма в вскрытых конвертах и исписанные тетради. Под ворохом ветхих листов нашлась небольшая картинка в серой рамке. Ун смахнул пыль со стекла, повертел картину и так, и сяк, пытаясь понять, на что смотрит – слишком уж широкие и хаотичные были мазки. Вроде бы пейзаж, а вроде и нет. Ему привиделось озеро, серо-белый берег, полоса зелени и леса, розовато-синее небо. Но достаточно было один раз моргнуть, чтобы этот образ ускользнул.