– Ун?

Ун вздрогнул. Отец не смотрел на него, казался отрешенным, с этакой блуждающей улыбкой на губах, и все равно не переставал подмечать происходящее вокруг и слушать. Появится ли у него самого, у Уна, когда-нибудь такое же чутье? Нужно ли вырасти для этого или упражняться? Или же надо таким родиться? «У меня глаза отца и прадеда, – решил Ун, – может, я и в другом пошел в них? Если повезло».

– Следишь тут?

– Извините. Хотел еще раз посмотреть на гостя.

– Хм. На гостя... – отец провел рукой по темно-красным волосам. – Следи лучше за газетами, мой мальчик. Нас ждут удивительные времена.

Он замолчал, и Ун не посмел спрашивать и только вспомнил стих из наставлений первого императора, который тот написал в поучение грядущим поколениям: «Учись же терпенью, о отрок, забудь торопливости путь, кто время кнутом подгоняет, на жизнь не успеет взглянуть...».

И ждать пришлось недолго. Через два дня преподаватель высокой литературы Соон вкатил в класс радио-тумбу на колесиках, волоча за собой длинные хвосты проводов, и сказал:

– Всем внимание! – его высокий голос, пригодный только для древней поэзии, дрожал. – Тихо! Тихо же! Сейчас будет срочное обращение из столицы. Слушать и не отвлекаться!

Все притихли, но не из-за приказа старого вредины. Ун чувствовал, как любопытство, приправленное тревогой, медленно растекается от ученика к ученику. «Неужели какая-нибудь война? – подумал он. И еще: – А я ведь не успел вырасти!».

Но тут же он вспомнил злобные морды макак, представил, как подобный им враг бросается в атаку, не боясь смерти – ни своей, ни чужой. Что-то внутри трусливо дрогнуло и шепнуло: «А может и неплохо, что я еще не гожусь для призыва?». Взгляд Уна начал метаться от предмета к предмету, он пытался выдумать оправдание для самого себя и не находил его, но, к счастью, учитель повернул круглую ручку приемника, и ритмичное щелканье сменилось торжественной и вдумчивой мелодией гимна.

Все поднялись, почти синхронно с товарищами Ун прижал ладонь к сердцу и негромко запел себе под нос знакомые с самого раннего детства слова. Музыка смолкла, учитель позволили им сесть и теперь уже хором заскрипели стулья. Зазвучал голос диктора:

– Всем подданным Его Величества...

Кто-то заерзал, и Ун перекинул гнев с самого себя на этого недотепу. «Как можно слушать невнимательно, когда нам сообщают о чем-то очень важном?». Наверняка это был Тал. Этот ни к чему серьезно относиться не мог. Ему приходилось постоянно делать замечания на собраниях братства. Вот отец бы быстро научил его внимательности и уважению.

– ...нам не забыть.

Ун спохватился, придя в себя, оторвался от раздумий, отчаянно пытаясь уловить смысл речи.

– В это неспокойное время Его Величество призывает нас к единению. Раскрытый заговор соренов, опутавший всю нашу Родину, лишь очередной признак той грязной борьбы, которую ведут против Империи темные силы, желающие прервать столетний мир и закончить эпоху процветания. Но как никто не может сравнять с землей высокую гору, так никто не может сломить наш дух!

Послышались долгие аплодисменты. Похоже, трансляция велась из какого-то большого зала. Диктор говорил что-то еще, но слов было не слышно за этими накатывающими волнами хлопков.

Когда все стихло, он объявил:

– Старейшина сообщества соренов...

Кажется, имя назвали, но возмущенные крики прожевали его и проглотили. Злость изливалась дольше радостных воплей. Несколько одноклассников Уна тоже возмущенно выкрикнули что-то почти бранное, и никто не стал их одергивать.

– Я... я... – голосок прорвавшийся из-за криков был дрожащим, и Ун сразу представил серое кривое тело старика, которое никогда не было крепким и сильным. Впрочем в определенной смелости ему нельзя было отказать. Наверное, это непросто – говорить со всей страной, когда тебя и тебе подобных так заслуженно ненавидят. – От лица всех соренов позвольте мне выразить сожаление за то, что решили устроить... некоторые мои... братья и сестры по крови...

Снова гвалт и крики. Уну даже стало жаль того невидимого старика. Он стоял там совсем один, и все были против него. «Они хотели отравить моих сестер», – мысль мелькнула быстро, но расставила все на свои места, помогла справиться с минутной слабостью. Может быть, этот серошкурый старик тоже причастен? Может быть, ему просто повезло проскользнуть там, где попались другие?

– Мы не забыли о клятве, принесенной Великому Императору Тару, не забыли о милости, который он и весь раанский народ оказал нашей крови после объединительной войны. Преступная дерзость некоторых наших сестер и братьев не может и не будет никогда оправдана и прощена. И мы, вся наша община, готовы доказать это делом, – голос дрогнул, и эту слабину зал воспринял как оскорбление. Новые крики, среди которых все отчетливее и отчетливее звучала неприкрытая ругань.

Ун понимал чувства тех невидимых зрителей. Ему хотелось присоединиться к ним, закричать, сделать что-нибудь.

– Да он просто притворяется! – воскликнула Лита и вскочила, с шумом отодвинув стул. – Что он там мямлит?

Класс поддержал ее. Ун вслушивался в их крики. Разумеется, кто-то воспользовался возможностью посквернословить, не попавшись малому суду братства. Учитель с трудом перекричал это возмущение:

– Не галдите! Слушайте!

Старик все мямлил и мямлил:

– ..Чтобы доказать нашу верность, мы готовы отречься от всего, что имеем и в наказание за нарушенное слово служить, не ради прибыли, но лишь для процветания великой Империи. Служить самоотверженно, пока его величество не решит, что имя наше отчищено. Мы готовы отречься от всего. И отречемся! И когда выйдет срок, раанский народ увидит, что нет ни одного повода усомниться в нас!

Наверное, он ждал аплодисментов или хоть какого-то одобрения. Ун как наяву видел, как кривой старик стоит и смотрит на собравшихся, и как колени у него дрожат. Но рааны отвечают ему недоверчивыми пристальными взглядами зеленых и желтых глаз. Они что-то подозревают. Они знают, что он такое.

Ун тоже знал.

«Они хотели убить моих сестер».

Вновь заговорил диктор:

– Мне было доверено огласить текст высочайшего указа, – он прокашлялся и начал читать торжественным, воодушевленным голосом. – Данный указ, подписанный рукой его величества, является обязательным для исполнения во всех землях и для всех подданных. Его величество милостиво готов принять самоотверженную жертву соренов, а по сему...

Ун слушал и не верил тому, что слышал.

Его императорское величество позволил соренам, всем, в ком было больше трех четвертей их преступной крови, серошкурым, синеглазым, завоевать помилование и прощение. Разве так можно? Им дозволили отказаться от своего имущества и перейти в бессрочное услужение империи. «Они хотели убить моих сестер!». Как можно наказывать их так?

Ун захотел вскочить и заорать во все горло: «Нечестно! Это нечестно!».

Удержал его лишь призрачный образ отца. «Ты сомневаешься в его императорском величестве, мальчик?».

Нет, он не сомневался. Но наказание было несправедливо мягким.

– ..Да свершится День примирения, – диктор завершил свою речь на высокой и торжественной ноте.

Раздались восторженные аплодисменты.

Глава VIII

Новый порыв ветра – и полотнище знамени накрыло голову Уна. Грубая ткань пахла пылью и отдавала сыростью, и он чихнул. По рядам его отряда братства императора Тару пробежала волна смешков.

Ун хотел уже было сказать что-то в меру назидательное, но инструктор опередил его:

– Вы и на пять минут не можете языки прикусить?

Южный акцент делал каждое слово этого бывшего солдата пограничных войск как будто злее, да он и не пытался изображать мягкосердечие. Многим его прямолинейность и тяга глотнуть лишний раз «горячей воды» не нравились. Но между необходимостью вступить в спор и перетерпеть, эти многие выбирали второе.

– А ты?

Ун выпутался из знамени и испуганно посмотрел на инструктора. Тот остановился прямо перед ним. Темно-серый ветеранский мундир был совсем близко, так что Ун слышал острый запах пота и мог отчетливо рассмотреть лоснящиеся потертости на сгибах локтей.