– Мне пора домой, – сказал Алик. – К обеду. Моя мать сердится, если я опаздываю. Хочешь, пойдём со мной?

Я очень даже хотела. И Алик был мне интересен.

– Нет, спасибо. Я не голодна. И мне ещё кое-что надо сделать.

– Что именно?

– По бухгалтерии. Для фирмы моего отца. Так сказать, моя работа на каникулах.

– Понятно, – сказал Алик, закинул на плечо большие зажимные клещи и направился к будке, дверцу которой пришлось дёргать, чтобы сложить туда инструмент.

Мы распрощались, и Алик сел на велосипед, старый голландский велосипед, дамская модель.

– Завтра снова приеду, – сказал он. – Как тебя зовут, напомни?

А я ведь не говорила ему своё имя.

– Ким.

Алик кивнул и уехал. А я осталась со своим голодом. Я просто ещё не была готова.

В следующие два часа я обнаружила, что рециклинг в этой местности играл важнейшую роль. Тут были площадки предварительной обработки отходов строительных и землеройных фирм. И нескольких предприятий сбора и утилизации мусора и лома, а также отработанных масел и других опасных или вонючих веществ. Потом очистительный завод, фабрика бетона, обслуживание локомотивов и гидравлики, а также сооружение переработки карбоновых нитей. Это я прочитала на одной табличке. В окрестности диаметром с километр не было ничего, кроме мусора, бетона, сажи, резины и двух будок с картошкой фри. С севера эту местность ограничивали железнодорожные пути, с юга – канал, соединяющий Рейн и Герне. А местность рядом, может, и была размером с Ханвальд в Кёльне, но по плотности населения могла соперничать с Сахарой. Если Алик передумает и никогда больше тут не покажется, то я, пожалуй, заржавею от скуки и либо рассыплюсь в пыль, либо меня разберут на запчасти фирмы по утилизации.

На обратном пути к складу по тропинке, как бы ненароком отходящей от главной дороги, я обнаружила ещё одну закусочную. «Пивная сходка Рози» ютилась в приземистом строении рядом с автомастерской. Она, казалось, нарочно избегала посетителей, потому что, кроме вывески, ничто не указывало на гастрономическое предназначение этого места.

Остаток дня я провела в агонии. Другими словами не описать мою смертельную скуку. Я легла на кровать и долго таращилась на лампочку. Я обыскала холодильник и подъела все микройогурты «Фрухтцверге», которыми запасся мой отец, явно допуская, что его навестит маленький ребёнок. Я слонялась по территории и пошла к каналу, потом назад, выпила колу. Ещё одну. Включила радио и какое-то время слушала, валяясь на диване. И уже действительно начала тосковать, когда же вернётся мой отец. Или Алик.

В 17:30 Рональд Папен вернулся из своей поездки. Свою старую куртку он снял ещё в пути. Рубашка прилипла к спине. Я сидела у входа на раскладном стуле уже в полутени, и отец шёл ко мне.

– Неслыханное дело! Вот это бурная жизнь, я понимаю, – воскликнул он. – Пролежать на солнце целый день!

– Молибден, – ответила я почти в рифму.

– Что-что?

– Ничего. Ну, а как прошёл твой день? Сколько маркиз ты продал сегодня?

Отец сел на стул рядом с моим. Стул взвизгнул как маленький зверёк.

– Ну вот. Одну. Почти! Они готовы, если я загляну к ним ещё раз года через полтора. Я чувствовал, как у них прямо-таки чесались руки. Но покупку, разумеется, надо как следует обдумать.

– Очень хорошо, верно, – поддакнула я ему.

Вид у него был усталый. Усталый и разочарованный.

– Не надо так уж завышать ожидания, – добавил он, как будто должен был меня утешить. – Они дозреют, они хотят мой товар, только пока не знают.

– Да, ясно, – сказала я. – А сегодня опять колбаски?

Он стукнул себя по лбу:

– Проклятье. Я и забыл. Ну да ладно.

Он встал и своей тенью заслонил меня от солнца.

– Тогда пойдём куда-нибудь поесть. Вставай, я голодный.

Я поднялась и последовала за ним. Папен шёл по двору быстрым шагом, так что я с трудом поспевала за ним. Он направлялся прямиком к «Пивной сходке Рози».

– А тут есть что поесть? – озабоченно спросила я.

– Ну да, иногда бывает. Посмотрим, – сказал он и открыл дверь.

Когда мы вошли, я поначалу ничего не увидела. Но потом, когда глаза привыкли к темноте, я разглядела, что всё мрачное помещение состояло из длинной деревянной стойки, над которой висел некий шкаф. У противоположной стены мигал игровой автомат с барным табуретом перед ним. У мутных окон два столика, с двумя стульями каждый, у стойки ещё пять барных табуретов, три из которых были заняты. Оконные стёкла затонированы коричневым, так что здесь вряд ли стало бы светлее, даже если бы Рози ввернула лампочки больше двадцати ватт. Эта лавка наверняка не ремонтировалась лет двадцать. А Рози – был явно мужчиной.

– А, Картон, – буркнул он, увидев моего отца.

Отец приветливо поздоровался и сказал мне:

– Это Клаус, хозяин заведения. Оно досталось ему от жены, когда она умерла. – Потом он кивнул в сторону троих у стойки: – Вот это Лютц, вон тот Ахим, а там, впереди – Октопус. Осьминог, значит.

– Здравствуйте, – сказала я так же монотонно, как и шокированно. Вид этой группы пьяниц устрашил меня.

– А это что за барышня? – проворчал толстый старик, которого мой отец представил Октопусом.

– Это его дочь, – продребезжал Лютц. Тот автомеханик, с которым я познакомилась ещё утром.

– У него есть дочь?

Это был мой первый вечер в пивной, и, оборачиваясь назад, я должна сказать, что впоследствии мне придётся развлекаться ещё куда более зловещим образом, чем с этими пятью господами в «Пивной сходке Рози». Можно, конечно, возразить, что пятнадцатилетней девочке абсолютно нечего было делать в засаленной портовой пивнушке в Дуйсбурге. Будь у меня несовершеннолетняя дочь, я бы именно так на это посмотрела. Но тогда неуместность почему-то не ощущалась.

На следующий день я проснулась в своём чулане оттого, что Папен включил музыку. И не так чтоб тихо. Может, хотел меня разбудить, но не смел войти в мои покои. Я встала, чтобы возмутиться, потому что было всего-то полшестого, а это не время для подъёма, если тебе пятнадцать и у тебя каникулы.

Он сидел за своим письменным столом и с полной самоотдачей размечал маршрут дня. Я крикнула:

– А нельзя сделать потише?

Он вздрогнул и выронил ручку. Потом встал, шагнул к своей пыльной стереоустановке и уменьшил громкость.

– Что это вообще за дрянь? Ужасно же, – крикнула я, потому что и впрямь не понимала, как можно слушать такую музыку.

Он ничуть не обиделся, а с воодушевлением крикнул:

– Ну это же «Пудис»! Ты что, не знаешь эту группу? «Пудис».

И тут же снова вывернул погромче.

Он смотрел на меня, взыскуя аплодисментов, готовый, если что, принести мне в зубах конверт от пластинки. Такова была его музыка. Мне же она казалась такой чудовищной, что я убежала в ванную и сидела там до тех пор, пока он сам не сделал тише, а на это ушло добрых четверть часа. Потом голод таки выгнал меня, и я пошла к кухонному уголку, чтобы сделать себе хлопья в виде разноцветных колечек. Ещё одно, чем он запасся, полагая, что это типичное, любимое пропитание детей. И с этими колечками он даже не просчитался. А к ним я ещё сделала какао и смотрела на отца за работой.

– А у тебя есть другие пластинки, такие же крутые? – спросила я. Мне хотелось его позлить. Правда, мне пришлось убедиться, что это почти невозможно.

– Конечно! У меня много чего хорошего есть. – Он повернулся ко мне и принялся по пальцам перечислять бриллианты своей коллекции пластинок: – Klaus Renft Combo. Sity. Stern-Combo Meißen. Есть ещё Karussell, естественно Гундерман и Штефан Дистельман. И Die Firma.