– Дед, ты почему меня в пять не разбудил?

– Больно сладко ты спал! Жаль было.

– Давай поесть! Опаздываю!

– Сейчас, сейчас! – брюзжа, ответил, видимо, Иван Кузьмич, и снова зазвенели тарелки.

Накрывая на стол, старик что-то тихо насвистывал. Ухтомский вряд ли обратил бы внимание на эту деталь, если бы не тот, молодой:

– Дед, хватит тебе свистеть в квартире! Худая примета!

– А я, племянничек, в приметы не верю! – И, словно нарочно, старик стал выводить трели далеко не соловьиные.

Мелодия показалась Ухтомскому знакомой. Потом племянник звонил кому-то по телефону. Разговор происходил самый безобидный:

– Почему-то для меня никогда нет, а для остальных всегда в запасе… – И далее все в том же духе.

Вскоре Ухтомский, заметив, как в одной из комнат погас свет, укрылся за рекламной будкой, проводил взглядом коренастую фигуру племянника. В наушниках теперь полностью царствовал телевизор. Наверное, Иван Кузьмич смотрел кино. Ухтомский, понимая, что вечер безвозвратно потерян, вынул из ушей устройство, пошел побродить по вечернему городу Смотрел по сторонам, дивясь увиденному, словно предстал пред глазами древний град Китеж – баба прошла с коромыслом, несла два полных ведра, полузамерзшие лужи, справа и слева высились две полуразрушенные церквушки, видимо, по привычке используемые под склады. Казалось, шел он бездумно, просто совершал вечерний моцион перед сном, но тренированный мозг продолжал работу. Зацепиться было не за что. Абсолютно. Ухтомский приостановился перед дверью плохо освещенной гостиницы, и вдруг что-то его насторожило. Свист в квартире! Странная, не русская привычка! И мотив. Где-то он уже слышал такой мотивчик. Давным-давно. «Ну и что? – укорил себя Ухтомский. – Мне-то какое дело до свиста? Даже художественный свист к делу отношения не имеет» Он стал медленно подниматься по скрипучей лестнице. Мелодия звучала в ушах все отчетливее. Ухтомский снова вышел на улицу, втиснул в уши приемное устройство, еще раз прослушал запись. До боли знакомое. Но что? Полковника просто распирало любопытство Неожиданно Ухтомскому показалось, что его с размаху ударили по виску «Неужели? Да такого просто не может быть!» Натренированная память быстро отыскала в. тайниках мозга источник мелодии Уму непостижимо, но старик, ветеран войны, насвистывал мелодию французских фашистов, коллаборационистов из Виши! Да, сомнений не оставалось. Если бы Ухтомский не знал французского, не жил столько лет в этой стране, он бы никогда не догадался, какой мотив насвистывал старик Потрясенный, он некоторое время раздумывал что дальше делать? Сообщать ли о своем открытии подполковнику Зытину?

Через пятнадцать минут он вошел в здание городского комитета государственной безопасности, предъявил дежурному офицеру служебное удостоверение и попросил срочно вызвать из дома начальника.

Петра Кирыча буквально распирало от гордости и радости Накануне отъезда из Старососненска в Москву он позвонил дяде, робея, попросил заказать номер в гостинице «Россия», где всегда останавливался. Ему и без дяди-министра бронировали обычно люксы, но в столице проходил Международный конгресс миролюбивых сил Дядя узнал номер поезда и обещал помочь.

Чудеса начались уже на старососненском вокзале Едва он подошел к своему вагону, как его окликнул начальник железнодорожной милиции. Этого полковника Петр Кирыч видел раза три на совещаниях в управлении, на городской сессии. Словом, знакомство было шапочным. Однако полковник, вежливо взяв его за локоток, басовито проговорил:

– Петр Кирыч, прошу вас проследовать за мной! – Это было сказано полушутливым тоном, и Щелочихин едва не выругался: до отхода поезда оставалось минут семь, а тут какие-то разговоры.

Они подошли к мягкому вагону. Проводник с широкой дежурной улыбкой встретил их как дорогих гостей и без лишних разговоров проводил в первое купе.

– Что же дальше? – поинтересовался Петр Кирыч, подумав о том, что полковник тоже едет с ним, однако у начальника милиции с собой не было даже портфеля.

– Все, дорогой друг, – любезно сказал суровый полковник. – Мне позвонили из министерства по прямому проводу, приказали отправить вас без хлопот. Счастливо доехать! Привет столице!

На Павелецком вокзале, оказывается, его уже ждали. Едва он вышел из вагона, как услышал свою фамилию. Его, Щелочихина, приглашали подойти к начальнику вокзала. Там его любезно встретил молодой широкоплечий человек в кожаном реглане. Без особых объяснений пригласил в машину. Авто было какой-то иностранной марки, сверкающее черным лаком. Водитель сидел за прозрачной перегородкой, видимо, это было пуленепробиваемое стекло.

Замелькали улицы, проспекты. Петр Кирыч не спрашивал, куда едут. Лишь на Кутузовском проспекте вдруг заметил, что движение вроде бы стихло. Запоздало понял: они мчатся по левой полосе, предназначенной для правительственных машин. Дежурные офицеры вскидывали руки к козырькам, приветствуя их.

Дядя, Николай Анисимович Щелоков, встретил племянника по-родственному, обнял, троекратно расцеловал, не дав как следует отдышаться, повел показывать квартиру. Старик, видимо, горел желанием предстать перед периферийным гостем всесильным властителем. Был за ним такой грешок – любил пустить пыль в глаза, надо и не надо появлялся в мундире генерала армии, невольно выставляя грудь колесом, увешанную таким количеством наград, что рябило в глазах. Правда, на сей раз он был в ярко-красной пижаме и кавказских мягких туфлях на босу ногу. Они медленно переходили из комнаты в комнату, и Петр Кирыч не переставал дивиться обилию золота и серебра, различного вида оружия, подаренного министру. И еще поразило Петра Кирыча обилие охраны У самого входа в подъезд была стеклянная будка, в которой сидели три охранника. По лестничной клетке прохаживались двое молодцов в цивильной одежде. И даже в щелоковской прихожей сидел высоченный майор.

Но главное ждало Петра Кирыча впереди. Дядя завел его в квадратную комнату, окна которой были забраны железными решетками, протянул руку к невидимой кнопке, и комната вдруг озарилась сказочным блеском, будто рождественская елка зажглась. Люстра из хрусталя с множеством подвесок различной формы напоминала театральную. От нее струился не только свет, но и едва слышимый мелодичный звон.

– Чешский президент подарил! – не удержался от соблазна похвастаться дядя. – Волшебная штука. Заряжена европейскими магами. Чего головой крутишь? Она успокаивает и лечит. А это… – Министр снова обратился к потайному выключателю. Массивная дверь тотчас отошла в сторону, и глазам Петра Кирыча открылась картина в массивной золоченой раме. – Рембрандт. Оригинал. В знак благодарности за спасение Дрезденской галереи в годы войны товарищ Хонеккер лично вручил.

Петр Кирыч медленно шел за дядей, не переставая поражаться сокровищам, скрытым за потайными перегородками. Он хотел было спросить, почему эти прекрасные вещи не выставляются в музее, но не успел. В дверях появилась тетя, Екатерина Максимовна. Она показалась гостю еще более раздобревшей. На ее голове красовалась причудливая башня, сооруженная, видимо, самым искусным московским парикмахером.

– С приездом, дорогой племянничек! – проворковала она. – Давненько не навещал. Зазнался, что ли? – Она обняла Петра Кирыча, но объятие получилось каким-то неестественным, чуть брезгливым. Он мгновенно как бы увидел себя со стороны – генерал районного масштаба, мелкая сошка, попавшая к великим мира сего. Не успел он обидчиво поджать губы, как умная женщина поправилась: – А ты солидно выглядишь. И учти, сегодняшний день вполне можешь считать счастливейшим в своей жизни.

– Вот как? – искренне удивился Петр Кирыч. Про себя подумал: «Что она имеет в виду? Может, то, что я посетил их царственный дом? А если дядя приготовил сюрприз? К примеру, перевод в Москву?»

– Коля, – она повернулась к министру, – я была в писательском ателье, писжены так перепугались, что сбились в кучку, издали разглядывали меня, как экспонат кунсткамеры.