А он-то, дурачок, считал, что с этим покончено навсегда… До чего же примитивно: «Бальзак» влил в него пойло, незримая рука нажала на спусковой крючок, и вот он уже не человек, а раб – подлый раб подлой страсти, с которой мозг разумного взрослого человека не справляется, потому что животное, проснувшееся в груди, сильнее.
Сергей дошел до метро «Алексеевская», по пути два раза приложившись к фляжке, купил в киоске еще одну бутылку и сел за столик открытого кафе на площади перед станцией метро. Передохнув – всю дорогу он проделал довольно быстрым шагом и при этом нисколько не шатался, – он подошел к стойке, взял две порции немецких сосисок и снова устроился за столиком.
Через несколько минут он увидел, как из метро вышла Катя и двинулась по направлению к дому. Она не увидела Сергея, да и не могла увидеть – Кате просто в голову не могло прийти, что ее муж, опять взявшийся за алкоголь, сидит в уличном кафе, она даже голову не повернула в эту сторону.
Сергей отхлебнул водки и вернулся к мыслям о Костике.
Интересно, сколько таких ребят насчитывает «группа» Тимура Маркова? Там, конечно, немало взрослых, но Сергея интересовали именно мальчишки. Бедные мальчишки, не взявшие в толк еще ни одной человеческой ценности, не научившиеся чувствовать, думать и переживать, обойденные своими домашними – по причине ли занятости родителей, озабоченных деланием денег, или по причине элементарного равнодушия, или потому, что им, этим мальчишкам, очень нравятся мужественные киногерои, а других героев они вовсе не знают, – и вот уже находятся взрослые дяди, которые говорят: да, вы тоже герои, мы сделаем из вас героев, вы будете спортивными, и целеустремленными, и сильными, и безжалостными к врагам, и будете подчинены высшей справедливости, не беда, что вы пока не знаете, что справедливо, а что нет, эту небольшую проблему мы за вас решим, но вот вам задание – это проверка на мужество, а вот еще задание – это проверка на силу, и еще задание – проверка на безжалостность, смотрите-ка, ребята, у вас получается, а кровь… – ну, кровь – это не беда, и смерть тоже не беда, вы правы, в кино все немного ненастоящее, но и жизнь тоже немного ненастоящая, она будет настоящей потом, когда вы станете профессионалами и сами станете решать, что справедливо, а что нет, пока же давайте так: вы будете называться «бойцами», а мы – «старшими менеджерами», это красивые слова, и игра тоже красивая, это ведь игра, примерно как в черепашек-ниндзя, только намного интереснее, потому что в ваших руках власть, сейчас это маленькая власть, а завтра власть может стать очень большой…
Мальчики Савонаролы, подумал Сергей, вот что это такое. У кого это было про мальчиков Савонаролы? Ах да, у Юрия Олеши. «Савонарола организовал себе помощь из детей, – писал он в книге «Ни дня без строчки». – Отряды маленьких доносчиков, конфискаторов, уничтожателей ценностей. Потом, когда горит костер, в котором, между прочим, погибают и картины Боттичелли, дети и старики пляшут вокруг». Сейчас времена покруче, поэтому и нынешние Савонаролы тоже покруче: они делают из мальчиков не доносчиков и конфискаторов, а профессиональных убийц.
Но почему же в эту мельницу должен был попасть мой сын?
Мой Костя, мой маленький Костя, нежный мальчик, нежный мальчик-профессионал, которому я почему-то ничего не дал, и он взял у других…
Сергей посмотрел на часы. Наверное, он задремал за столиком кафе. Уже начало восьмого. Пора спешить.
С трудом, но я вспомнил, что Сергей говорил мне об инициалах «эм-бэ». Вспомнил и адрес: Гороховский переулок, дом восемь. Я подумал, что Сергей непременно пойдет туда – спасать кого-то, кого, может быть, и не надо спасать, кто, возможно, и не нуждается в спасении; восстанавливать неизвестно кем утраченную справедливость, бороться за свою никому не нужную религию или еще по какой моральной надобности. Я не знал, когда он там окажется, но что-то подсказывало: если я хочу уберечь пьяного человека от глупости или опасности – нужно спешить. Я вспомнил, что в травмопункт так сегодня и не попал. Ну, значит, это вовсе и не нужно.
Я снял с головы бинты, даже не почувствовав боли, и осторожно потрогал пальцами рану. Корка давно засохла. Если сейчас аккуратно, очень аккуратно расчесать волосы, вообще ничего не будет видно. На мне, кстати, всегда заживает как на собаке.
Очень хотелось есть. В холодильнике нашлось немного сыра и паштета, в хлебнице – полбатона белого.
Черт, когда я в Москве, никогда не слежу за едой в собственной квартире. Я сделал несколько бутербродов – пока жевал их, вскипятил в электрочайнике воды, всыпал в глиняную кружку несколько ложек растворимого кофе и сахара – получилось очень крепко и сладко, как раз то, что нужно.
Теперь нужно понять, где находится этот самый Гороховский. Я разложил на столе, прямо поверх крошек, карту Москвы и стал изучать окрестности Курского вокзала. Ага, вот и Гороховский – с кольца на Карла Маркса, не знаю, как сейчас эта улица называется, всё переименовали, черти, а потом направо.
И я отправился в путь.
Судьбе было угодно распорядиться так, что мы все сошлись в Гороховском переулке в одно и то же время – в восемь вечера. Но если Максим Борисов шел домой к восьми, потому что его ждали гости и это было условлено заранее, за несколько дней до четверга, а Сергей шел к восьми, потому что разгадал примитивный код, вычитанный в компьютере: время «Т» – это и есть восемь часов, поскольку «Т» – двадцатая буква латинского алфавита, иначе двадцать ноль-ноль, – то я оказался там к восьми совершенно случайно, просто такое мое еврейское счастье.
Я подходил со стороны улицы Карла Маркса – ее действительно переименовали, сейчас она называется Старой Басманной. Сергей уже какое-то время был там: он подошел со стороны улицы Казакова. Что касается Максима Борисова, то он приехал домой, как обычно, на собственной «шестерке».
Максим поставил машину на парковочную стоянку, запер дверцы и направился к подъезду. В это время я как раз сворачивал с улицы во двор дома, вертя головой по сторонам – выискивал Сергея.
Дальше вое произошло очень быстро. Думаю, что вся сцена заняла не больше минуты. Из-за деревьев к Максиму метнулась тонкая высокая фигурка.
Немедленно раздался крик – скорее, пьяный рев, а не крик – «Костя, не смей!» – и наперерез фигурке бросился кто-то высокий и грузный. Это был, конечно же, Сергей. Я не мог его разглядеть ранее, потому что он скрывался за дальним от меня углом дома.
Раздался выстрел. Вскрик. Еще выстрел. Стон. Дикий вопль: «Папа! Папочка! Не-е-е-ет!» И еще один выстрел. Удивленное матерное восклицание. Какие-то слова. И еще выстрел. И еще один. Высокая вибрирующая нота: «А-a-a-a-a-a-a-a!» И звериное рычание...
Мне стало необыкновенно страшно, я хотел было броситься бежать, но на земле лежали… я не поверил своим глазам… лежали три фигуры, а Костя стоял, полусогнувшись, над одной из них и зажимал правую руку между коленями. Откуда взялся четвертый человек? И почему он тоже лежит?
Очень медленно, на трясущихся ногах я приблизился к Косте. Он стоял в изломанной позе и дикими белыми глазами смотрел на лежавшего человека. Это был Сергей.
Когда Сергей увидел, что к Максиму Борисову бежит высокая фигурка, он сразу же узнал Костю. «Не смей!» – завопил он и бросился наперерез. В голове играла водочная удаль, ему казалось, что он очень ловкий и быстрый, вот сейчас он подбежит к Костику и вышибет из его руки пистолет. Но Костя не стал дожидаться, когда пьяный отец – а он, конечно же, сразу узнал отца, – добежит до него своей шаткой походкой. Костя вскинул руку с пистолетом, целясь в Максима Борисова, и нажал спусковой крючок. Чего он не ожидал – это того, что отец прыгнет. А Сергей действительно прыгнул, откуда взялись силы, неизвестно, он понял, что не успевает, и всю энергию тела вложил в прыжок.
И тут в него вошла пуля из «зауэра».
Она ударила в грудь и словно остановила тело в полете – такая маленькая пуля, такое большое тело, – Сергей почувствовал очень сильную боль, ему на миг показалось, что вот, наконец-то большая черная жаба убита, а в следующую секунду понял, что убит он, что тот самый кусочек свинца все-таки ворвался в его плоть, разорвал мышцы, ткани, нервные волокна, раздробил кости и пресек дыхание; Сергей хотел вдохнуть глубже, но не мог, это было невыносимо больно, и воздух куда-то уходил, и опять этот тяжелый, скользкий, стелющийся запах, отдающий псиной и мокрым песком, «фотография воспоминания», и к нему примешивалась мазутно-сивушная вонь, и стало очень страшно: неужели моя жизнь, в которой было так много хорошего и интересного, и веселые и молодые мать с отцом, и как я тонул, трехлетний, в Москве-реке и мать меня выхватила из воды, и первый раз в цирке, и залитый солнцем «Артек», и школьный театр, и первая любовь, и вторая любовь, и третья любовь, и дети, такие замечательные дети, и Катя, чудная Катя, и университет, и стройотряды, и как я играл на гитаре, без особого слуха, но мне нравилось, и все слушали, и тысячи прочитанных книг, и сотни изданных мною книг, и десятки написанных песен, и сотни напечатанных статей, и десятки неопубликованных повестей и рассказов, и множество друзей, как же много было у меня друзей, и было много денег, и было безденежье, и все города, в которых я побывал, и все города, в которых я не побывал, и Жука, самая добрая и прекрасная собака в мире, и потерянный Костик, и потерянный Коля, и потерянное мое издательство, и потерянное мое поколение, потому что все поколения в какой-то степени потерянные, это Хемингуэй, и бедная-бедная-бедная Катя, и мама, что за волшебное, потрясающее слово – мама, какие громы гремят, кто это все стреляет и стреляет, без остановки, что их тут – целая армия, что ли, неужели моей жизни больше нет, и почему так тепло между ног, о боже, ведь я обмочился, как стыдно, обоссался, такой взрослый дядя, ай-ай-ай, и как страшно-страшно-страшно, чертова водка, проклятая водка, сколько же ее было выпито, и все из-за нее, и все наперекосяк из-за нее, даже прыгнуть не сумел, что это меня ударило в спину, Господи Всесвятый, это же еще одна пуля, в спину, откуда, кто, я уже ничего не чувствую, даже боли нет, ох как страшно, ног нет, нет ног, только что было тепло и мокро, а сейчас ничего нет, что это меня опять бьет, и как сильно бьет, как больно лицу, это асфальт, я лежу, нет, я умираю, и надо мной Костик, милый-милый-милый Костик, несчастный ты мой боец, я тебя так ничему и не научил, но ты пойми, боец, пойми, мальчик мой, нельзя убивать людей, никак нельзя, никогда нельзя убивать людей…
