Металлическую направляющую от фильмопроектора пришлось по-разному изгибать раз десять. Наконец она точно вошла в щель и уперлась в ручку задвижки – во всяком случае, хотелось верить, что именно в ручку, а не куда-нибудь еще. После двадцати минут сопения – Коля и Сергей сопели попеременно, выхватывая друг у друга загогулину и шерудя ею в щели, – раздался долгожданный щелчок. Дверь тихо отворилась.

Сергей мгновенно вспотел. Оглянулся на дверь своей квартиры – в проеме никого не было. Головная боль резким ударом в затылок напомнила о себе. Слегка придержав сына, он первым вошел в соседскую квартиру.

Неприятный запах Сергей отметил сразу, хотя и не смог осознать, с чем он ассоциируется. Тяжелый, скользкий, стелющийся запах, чуть-чуть отдающий псиной и мокрым песком.

В прихожей – никого. В комнате – тоже, телевизор по-прежнему включен, идет какой-то фильм – кажется, американский.

Сергей заглянул на кухню. И замер. За столом спокойно сидел Василий, свесив голову на грудь и положив на стол руку с пистолетом (ТТ, отметил про себя Сергей, интересно откуда?). В правом виске его была заботливая дырочка. Стена за Василием была в брызгах и потеках крови.

Из-за плеча Сергея кухню разглядывал Коля.

- Назад, – тихо сказал Сергей. – Ничего не трогать.

Коля словно не услышал отца. Он на цыпочках вошел в кухню и приблизился к трупу. Сергей подумал, что сын, которому еще не исполнилось двадцати (в армии он не служил, учился и работал в одном и том же институте и вообще вел тихую, скромную жизнь), скорее всего никогда в жизни не видел убитых людей, тем более самоубийц, и сейчас ему может стать плохо.

Как всегда, он недооценил сына. Любой человек, смотрящий за неделю не менее трех триллеров, к двадцати годам набирает зрительский опыт, измеряемый тысячами смертей. Конечно, все они клюквенные, и экранная смерть уже на раннем этапе этого опыта неизбежно приобретает театральный оттенок, но в таком случае и реальная смерть становится сценической. Единственное, от чего Коля мог упасть в обморок, – это от вида крови, однако гемофобией он не страдал, поэтому лицо его осталось спокойным.

- Смотри и запоминай, – сказал Сергей. – Смерть – самое отвратительное, что существует в природе. Человек не должен насильственно расставаться с жизнью. Даже если он считает себя вправе распоряжаться собственной судьбой.

- Будешь звонить в милицию? – поинтересовался Коля, сделав вид, что пропустил слова отца мимо ушей.

- Нет, в Мосгаз, – буркнул Сергей. – Это надо уметь – задавать самые идиотские вопросы в самые неподходящие моменты.

Он вышел на лестничную площадку и столкнулся с Леной и Ниночкой. Выражение лица Лены надолго врезалось ему в память. Сергея поразило, что на губах соседки застыла улыбка. Это была сумасшедшая, дикая улыбка – слабая и заискивающая, недоверчивая, обреченная, смесь ужаса и надежды, причем если надежда тащила верхнюю дрожащую губу вверх, то ужас оттягивал уголки рта вниз, и при этом знание, что произошло нечто непоправимое, каменной коркой сковывало лицо, – получалась чудовищная маска, тем более страшная, что зрачки были невообразимо большие, сажевые, с непонятными искрами на дне глаз.

Сергей тут же забыл, что хотел как-то подготовить Лену, сказать что-нибудь глупо-успокоительное, соврать, приобнять за плечи, отвести от двери, учесть, что рядом стоит пятнадцатилетняя дочь, белая как луна, сделать вид, что в трех метрах от них – не смерть, нет, вовсе не смерть, а болезнь, тяжелая, может быть страшная, но болезнь, произнести слова о смерти потом, через минуту, через три, через пять, но не сразу, не с места в карьер…

Получилось – именно с места в карьер.

- Не ходите туда, – вырвалось у него. – Это самоубийство.

Дальше начался хаос. Вопль Лены, вопль Нины, слезы, тут же сухие глаза, снова слезы, крики «Пусти меня!», «Мама, не ходи!», «Не верю!», «Гад! Что же ОН с нами сделал!», «Папочка!», «За что?!», капанье валокордина, «Где у нас тазепам?», опять вопли, дрожь, дрожь, дрожь, крупная дрожь била Лену, мелкая дрожь у Ниночки, дрожь в ногах Сергея, дрожащие руки Кати с пузырьком валокордина, дрожащий взгляд Коли, дрожащие щеки Костика, и бессмысленное бормотание невыключенных телевизоров в двух квартирах, двери которых до сих пор смотрели друг на друга спокойно и благожелательно, а теперь будут смотреть с бесконечно разными выражениями – с одной стороны лад и достаток, с другой – ужас, мрак, пустота, безденежье, отчаянье…

Сергей вызвал милицию. Патруль приехал на удивление быстро – через пять минут. Два молодых парня в кожаной с мехом форме деловито вошли в кухню, осмотрели труп, тут же позвонили куда-то (причем, чтобы не оставлять лишних отпечатков на телефоне Василия, попросили разрешения воспользоваться телефоном Сергея), кого надо вызвали, потом один ненадолго исчез, а второй, вытащив разграфленные листы бумаги, принялся снимать показания со свидетелей и членов семьи.

Тут-то Сергей и узнал, что его сосед был не только и не столько коммерсантом. То есть фирма у Василия имелась (у кого из сильных мира сего нет своей фирмы?), и он там числился то ли директором, то ли вице-президентом, но в то же время, а может быть в первую очередь, играл какую-то немаловажную роль в политике, работал в группе поддержки одного из кандидатов в президенты, занимал некий пост в мэрии и при этом – что Сергея удивило больше всего, ибо в своем издательском деле он слыл профессионалом и знал огромное количество людей, – владел небольшим издательством: факт, никем из коллег Сергея не отмеченный.

Понятно, что в такой ситуации одними патрульными не обошлось. Приехала следственная бригада, человек пять или шесть, щелкали фотоаппаратом, ходили по комнатам, бесконечно звонили куда-то из квартиры Сергея, задавали множество вопросов, шумели, обсуждая факт самоубийства, интересовались, откуда у покойного боевое оружие (жена, точнее, уже вдова, клялась, что видит пистолет впервые в жизни), искали пулю, не нашли, долго исследовали выбоину на стене – пуля, пройдя сквозь голову, ударила в стену, но там не застряла, а, отрикошетив, куда-то исчезла, – перебирали одежду Василия, рассматривали документы, ворошили его бумажник, почему-то оказавшийся на полу в дальней комнате, зафиксировали, что в бумажнике денег нет, а есть только два пропуска в разные банки и несколько старых товарных чеков. И так далее.

Потом судмедэксперт в резиновом фартуке и резиновых перчатках удалил всех из кухни и стал что-то делать с трупом. Наконец спустя часа два все процедуры были закончены, и группа удалилась.

Сергей посмотрел на часы и очень удивился. Было три часа ночи. Поскольку головная боль не отпускала ни на минуту, Сергей был уверен, что к этому времени он должен просто рухнуть, однако на ногах держался и даже отвечал на какие-то уже незначительные вопросы патрульных. Ибо патрульные опять были в квартире Василия – теперь они ждали труповозку.

Лена с Ниной остались в квартире Сергея – они, обнявшись, полулежали в кресле. Костик давно спал. Катя убиралась после нашествия милиционеров. Коля потерянно слонялся между двумя квартирами.

Еще с полчаса Сергей сидел в прихожей с патрульными. У одного из них постоянно включался уоки-токи, и Сергей невольно узнал много темного, что происходит в Москве посреди обычной будничной ночи. Совершен налет на коммерческую палатку у метро «Отрадное», продавец убит. Взлом магазина на проспекте Мира, сработала сигнализация. Перестрелка на Коптевской улице. Патрульная машина преследует «девятку» с четырьмя вооруженными людьми, объявлен план «Перехват». В подъезде на Новоалексеевской улице обнаружен труп бомжа. В гостинице «Восход» драка с применением оружия, есть жертвы. Сергей отметил, что все сообщения поступили в течение двадцати минут.

- Это что, рядовая ночь? – спросил он патрульного. – Или сегодня какой-то особенный всплеск?

Патрульный ответил, но совершенно невпопад:

- Всегда эту труповозку ждать приходится. Нам бы тоже надо в перехват включиться. А то сидишь тут, кровь нюхаешь.