После того, как Оттавио изложил Ерсу жалобы поверенного на нелегкую судьбу остальных обитателей Фертсайтхайт, Ерс пожевав губами произнес:

–– Владетель себя никогда не жалел. Ни в бою, ни в обычной жизни. Но и других он не жалел. Жалость унижает. Из жалости начинают делать подачки. Подачки же, господин ар Стрегон, делают человека слабым. И неблагодарным. Человек начинает считать, что подачки – это что-то такое, что он заслужил, якобы он имеет это по праву. По праву только того факта, что он живет на белом свете, под взором Владык. А это не так. Есть люди, которые считают, что их дело – жить припеваючи, на всем готовом, ничего не давая взамен. Они хотят получать привилегии, не имея обязанностей. И вот такие люди всегда ноют, когда им кажется, что ущемили их привилегии, или если им напоминают об их обязанностях, – тут Ерс прервался, и обстоятельно, как и все что он делал, отхлебнул добрый глоток эля из большой деревянной кружки, которую во время разговора периодически наполнял. Вытер черную бороду. – Что же касается отношений владетеля гер Брюнне с его кровными родичами, об этом спросить лучше у них. Обсуждать такие вещи, даже с судейским официалом, мне не по чину.

Адлер гер Брюнне категорически отказался говорить с коронером.

Его дядя согласился, но из этого разговора Оттавио вынес еще меньше, чем из цветистой болтовни поверенного.

Где амулет, Датчс не знал, пропадали ли люди, не знал.

Даже про служанку жены “вспомнил” только после прямого вопроса ар Стрегона. Мол, да, крутилась такая вокруг супруги, потом перестала.

Куда делась?

А кого это может… ммм заинтересовать…

Такое ощущение, что Барсук жил в своей норе на третьем этаже и ничем вокруг не интересовался, даже собственной женой, с которой имел, как оказалось, полностью раздельные покои. И нора Барсука выглядела как типичное холостяцкое жилище.

Валяющиеся везде испачканные тряпки, наваленные друг на друга доски для растирания красок, тарелки с остатками пищи, вазы с засохшими цветами, слегка подгнившие фрукты на позолоченном блюде, бутыли с кислотой и медные пластины....

И картины. Картины были повсюду.

Датчс расписал все стены и потолки своих покоев. Более сотни полотен висели, стояли стопками, лежали на полу, находились на подставках.

Как бы ни был поверенный противен Оттавио, тот вынужден был признать его правоту, Датчс обладал несомненным и весьма ярким талантом живописца. Причем, если ранние полотна поражали живостью красок, и сложностью сюжетов, то более поздние стали гораздо проще, в них в основном использовались темные, холодные цвета, а последние офорты были, и вовсе, черно-белыми.

Оттавио вспомнил пейзаж, явно изображавший старый Фертсайтхайт, серое небо, косые крапинки дождя, обвисшие ветви деревьев вокруг и маленькую безликую фигурка человека на фоне изломанной башни. Эта картина висела в кабинете окружного судьи гер Хейна и, как сейчас выяснилось, принадлежала кисти Датчса гер Брюнне. Оттавио эта картина всегда, при посещении им кабинета судьи, как-то по-особенному царапала сердце.

Посреди рабочего беспорядка, в окружении сухих кистей и несмешанных еще красок стоял мольберт с занавешенным холстиной полотном. Видимо, новая работа Барсука.

Оглядывая картины, Оттавио с оттенком легкого сожаления в голосе сказал:

–– Жаль, что я несколько стеснен в средствах, я бы с удовольствием приобрел у вас что-нибудь из ваших работ.

–– Я что, похож на торговца? – окрысился Барсук – забирайте любую, что мне в них. Хоть десяток выносите.

Оттавио выбрал небольшой офорт. По склону горы изможденный человек катил к вершине огромный камень. Искаженное лицо обрамляли прилипшие ко лбу курчавые волосы, мышцы вздувшиеся на руках и ногах, оскаленные зубы… Это была совершенная аллегория вызова высшим силам, сверхусилия, направленного на то, чтобы свершить невозможное. Оттавио смутно помнил какую-то легенду о наказании дерзкого смертного Владыками, которые обещали простить его, если он закатит в гору огромный камень, а камень всякий раз скатывался вниз, и так много раз. Но человек на офорте не выглядел ни наказанным, ни смирившимся.

Оттавио хотелось верить, что в этот раз герой поднимет свой груз на вершину.

Проговорив с братом владетеля полчаса, практически ни о чем, Оттавио направился к госпоже Аделинде, фамилия которой в девичестве была Вальде.

Сперва та начала петь те же песни, что и поверенный, про загубленную юность и отравленную жизнь, а также про невыносимость бытия в этой глуши для истинных дворян и творческих личностей.

Но едва Оттавио посмел задать вопрос о том, почему госпожа не снимает вуаль и зачем вообще ее носит, его немедленно вышвырнули вон.

Визгливые крики “красавицы-жены” господина Датчса преследовали Оттавио в его позорном бегстве аж до первого этажа.

Завершила опрос родичей погибшего беседа с его юной вдовой.

Девочка, как оказалось, всего пятнадцати зим от роду, была фактически продана отцом владетелю, который являлся его сюзереном. Основным критерием выбора новой жены послужила плодовитость ее матери, которая родила найту Землеру пятнадцать детей и была как раз беременна шестнадцатым. Как видно, старик был недоволен своими наследниками и намеревался, используя чрево Ренаты, наплодить новых, которые были бы лучше прежних. Однако возраст или недуг помешали этим амбициозным планам.

Ну а потом крест на всех планах Аделхарда поставил сам Владыка-Криос.

Рената помогла ар Стрегону получить новые факты, но они, увы, только добавляли новые вопросы.

Девочка была наблюдательной, и у нее был острый ум, который компенсировал откровенно деревенское воспитание и отсутствие у нее образования.

Например, Рената позволила точно установить промежуток времени, в который пропал амулет владетеля. И получается, что взять его могли только Датчс, Адлер, Ерс или сама Рената. Слуги просто не имели такой возможности. Похоже, кто-то из них снял перегоревший амулет с покойника и солгал ар Стрегону.

Зачем?

Зачем вообще кому-то мог понадобиться сгоревший защитный амулет и зачем лгать о его местонахождении?

Второй факт: вуаль госпожа Аделинда стала носить после того как обожгла кипящим супом половину лица.

–– Страсть такая, господин ар Стрегон, – от волнения Рената сбилась на привычный простонародный говор, – у ней кожа слезла, мясо и зубы видно, и глаз, кажется, вытек. Ору было… Мы думали, она вообще не оправится, но на пятый день как, мой муж помер, она встала, и сейчас орет так же громко, как раньше. Выздоровела, стерва. Но амулет владетеля она точно взять не могла, она тогда еще пластом лежала, и вообще, кажись, без сознания была. А правду говорят, господин имперский коронер, что такое лечат? Только деньги давай?

–– Человек с сильным даром целителя может даже оторванные конечности восстановить, не то что обожженное лицо. Нужно лишь время и довольно редкие компоненты. Вот если с глазом вы не ошиблись, то – беда. На восстановление органов зрения способны, насколько мне известно, только два человека в райхе, и один из них придворный лейб-медик, а второй патриарх Гросс-Экберт. Об услугах одного нужно просить императора Максимилиана третьего, нашего сюзерена, а второй не берет пациентов уже лет десять.

–– Ничего. Как говнюк этот, Адлер – родовой дар получит, войдет в наследство, меня отсюда вышвырнут назад к папочкиному ремню, он для своей “кунички” тогда расстарается, съездит в Гросс-Экберт к императору. Тот ведь для Брюнне родня, хоть и дальняя.

Так, случайно, ар Стрегон узнал третий факт. Аделинда и Адлер были любовниками. Ну и что это дает Оттавио, в контексте проводимого расследования? Да ничего.

5

Все то время, что он заново прокручивал в голове важные детали состоявшихся бесед, Оттавио плел вокруг ботинка Инги сложную паутину из бечевы и цветных ниток, включая туда извлеченные из кармана пуговицы, валяющиеся вокруг вороньи перья, щепки, и в конце вплел в конструкцию, принесенное слугой по его просьбе сырое гусиное яйцо. Он прислушался к себе – получилось хорошо.