Тем временем Ольга Викторовна надвигалась. За ее плечами, как огромные, переросшие птицу крылья, выросли Две Татьяны, биологичка и русичка, и это означало, что расправа будет уничижительной и жестокой.

А Полина уже растеряла весь свой боевой дух. С появлением Рустика рассеялись последние его следы. И розовые облака, меркнущие над успокоенной землей, уже обретали над Полиной всегдашнюю свою власть.

Поравнявшись с учителями, Рустик тактично отступил в сторону. Школьные дамы рассредоточились и преградили девчонкам путь. От реки повеяло прохладой, протянув по ногам, и Полина с грустью вспомнила о свитере в палатке, который теперь никак не взять. Вместе с прохладой дыхнуло каким-то сладковатым дымным запахом, и, похолодев еще больше, Полина узнала запах горелой гречки.

– Та-а-ак, – протянула Ольга Викторовна, сверкнув колючими глазками из полных розовых щек. Полине почудилось, что точно так же сейчас затянут и остальные, так были похожи выражения учительских лиц.

– Та-а-ак… И где же ты пряталась на этот раз?

Гнев ушел недалеко, Полина мгновенно вскипела.

– Я не пряталась! – возмутилась она.

Но Ольга Викторовна словно бы не заметила:

– Сегодня ты дважды пренебрегла дежурством и не только опоздала с ужином, но и сожгла его!

– Я вас неверно поняла, – повысила голос Полина. – Я думала, вы прогнали меня за провинность и поручите ужин кому-то другому!

Две Татьяны хмыкнули, а Ольга Викторовна изобразила на лице изумление:

– Разве я говорила, чтобы ты ушла?

Полинины пальцы сжались.

– Это было ясно и так: вам хотелось, чтобы я ушла, – и я ушла! – резко ответила она и сквозь взмокшую прилипшую футболку ощутила, как Верочка тихонько положила ей теплую ладошку на спину. Но Полине было уже все равно – она чувствовала близкую пропасть и понимала: добром этот разговор не кончится.

Не успели русичка с биологичкой закрыть возмущенные рты, как Ольга Викторовна вдруг выпрямилась и холодно отчеканила:

– Жду вас обеих на Большом Костре через пятнадцать минут.

Полина с трудом перевела дух: она поняла, что рано собралась в бездну, что казнь не отменяется, а только откладывается – и теперь будет публичной.

– Тебе не обязательно туда идти.

В тесной полутьме палатки девчонки двигались экономно и быстро – Полина лихорадочно перетряхивала рюкзак, потому что от волнения никак не могла найти свитер. Она уже приняла решение – но как же трудно будет его исполнить! Хуже несправедливости может быть только несправедливость неотмщенная.

Ей мерещились плывущие от ухмылок лица, хищные насмешки, едкое молчание – нормальное дружное торжество победившего большинства над побежденным.

У входа неприкаянно бродил Кузнечик – так Полина про себя окрестила Рустама. То зачем-то светил на себя фонариком, и его темный силуэт выкидывал невероятные коленца на стене их палатки – тогда преданная Полине Верочка силилась подавить улыбку, то вдруг гасил его и принимался чем-то шуршать в траве. Он сам увязался за ними, а когда девчонки застегнулись в палатке, не знал, что ему делать со своим длинным, бесполезным пока телом.

– Тебе не обязательно туда идти, – тихо повторила Верочка. – В этом нет никакого смысла. Ведь это мазохизм какой-то…

– Я не могу прятаться, – твердо сказала Полина, и – о чудо! – нащупала, наконец, вязаный рукав в куче развороченного тряпья. Чтобы переменить тему, она кивнула на Кузнечика.

– Откуда он?

Верочка поняла, что решение принято, и позволила себе улыбнуться.

– Он только сегодня приехал. Новенький. Между прочим, будет учиться в нашем классе. Приехал с родителями из Мурманска. У него отец военный – вот его сюда и перевели. Сегодня первый раз в жизни видел раскоп. Он работал с нами днем, знаешь?

Полина рассеянно кивнула, но спохватилась и, чтобы подбодрить Верочку, сказала искренне:

– Он, кажется, очень хороший.

Если бы свет от Кузнечикова фонаря брызнул теперь в палатку, Полина могла бы увидеть, как свекольный румянец разливается по Верочкиным щекам прямо поверх покрасневших веснушек.

За свитером потянулись намертво вцепившиеся в него пряжкой Ташкины зеленые джинсы. Полина зло выдернула их, игнорируя треск ниток, и отшвырнула в Ташкин угол, где теперь не было даже пустого спальника, потом одумалась, подобрала и тщательно сложила на месте подушки.

– И гречку упустила, и Ташку… – вздохнула она глубоко, пряча в шуме дыхания подступившие слезы.

– Ничего не потеряно, – бодро возразила Верочка. – Сегодня пережить костер – а завтра будет новый день, и все забудется! И Ташка обязательно вернется.

У костра было неладно. Когда Полина, Верочка и Кузнечик вышли на поляну, обычное плотное кольцо оранжевых от огня мальчишек и девчонок было поделено на два полукруга, которые глядели на что угодно, только не друг на друга. Не звенели гитары, не шушукались подружки, внезапный дурацкий хохот не оскорблял ничьих музыкальных ушей – все, как сговорившись, придирчиво ковырялись в подошве или же шевелили длинными прутьями в костре недогоревшие ветки.

У огня перед левым полукружием, оттеснив школьников к стынущему мраку, на трех складных стульях восседали учителя. Суровая надменность их лиц, очерченная тенями, придавала им сходство с чеканными античными профилями, которое могло быть пугающим, если бы не подчеркнутый светом пламени крупный белый горох на куртке Ольги Викторовны и отсутствие лавровых венков.

В противоположном полукруге, очевидно, должен был располагаться плебс – то есть народ.

Полина интуитивно почувствовала, что ее место с народом, и лишь только она приблизилась, чтобы занять свои полметра на пыльной сухой земле, вытоптанной за эти дни миллионами их общих шагов, народ расступился, освобождая ей кусочек бревна среди них, и Полина с тайной гордостью поняла: народ тоже с ней.

Она с удивлением оглядела выхваченные сполохами лица и увидела, что за ее спиной сидит добрая половина лагеря и все они смотрят на нее и кивают: соседки Полины по ряду Оля Синёва (которую вслед за оговорившимся физруком все теперь называли Синева́ или попросту Синька) и Ника Рубина – Колдунья с разноцветными глазами (левый был небесно-голубым, а правый – наполовину карим), единственный бывший октябренок Мишаня с угрюмым братом из одиннадцатого класса и готовые ко всему двойняшки с невозмутимой Мариной, гитарист Григорий, прозванный за музыкальность Григ, очень скоро превратившийся в просто Гриба, романтичный Борька с фенечкой вокруг лба и кинжалом, который он, по слухам, выковал сам, несколько ребят из параллельного класса… Верочка и Кузнечик встали, как телохранители, позади и, держа ухо востро, переговаривались шепотом.

Полина глянула дальше, в наступающую на костер ночь, но не увидела среди своего народа той, кого искала.

Где же ты, Ташка?..

Ольга Викторовна тем временем выпрямилась в своем кресле, возвысила голос и послала его, как со сцены, над костром, над головами сидящих. Но это было излишне: в установившейся тишине он пролетел мимо, до самого леса и там разбился о темноту.

– Ну что ж, не будем задерживать ребят, тем более что главный виновник собрания уже здесь.

В Полине он не всколыхнул ни ненависти, ни страха. Ей не захотелось кинуться на историчку или хотя бы запульнуть в нее кедом. Она только нахмурилась, потому что почувствовала вдруг, что понапрасну теряет здесь время, ведь она не видела Ташку с обеда. Легко потеснившая обиду тревога росла вместе с лесными тенями: ни Вовки, ни Пашки, почти никого из старшаков, кроме флегматичного Мишаниного брата, на костре в этот вечер не было.

Полина нетерпеливо поерзала. Ольга Викторовна тем временем послала в лес следующую стаю слов:

– И первое, что мне хотелось бы узнать: скажите, ребята, кто сегодня получил ужин вовремя?

Полинин полукруг не шевельнулся, зато на половине учителей возмущенно загомонили. Полина выловила несколько знакомых голосов, например своих одноклассников Гуся и Артамона (бывших некогда Игорем Гусевым и Артемом Мамоновым), но, так как она и раньше была о них невысокого мнения, это открытие не слишком ее огорчило.