Полина боялась додумать до конца эту мучительную сцену.

– Вера, – позвала она и тронула спящую за плечо, – Вера, ты слышишь?

Верочка дернулась и резко села. Укутанная в широкий бесформенный спальник, она казалась раздавленной куколкой шелкопряда. Верочка морщилась от света и сонно ждала объяснений.

– Ташка пропала, – шепнула Полина и почувствовала, как во рту у нее стало сухо-пресухо. Верочка поглядела на пустой спальник, потом на Полину и проснулась совсем:

– Почему – пропала? – тоже шепотом спросила она.

– Потому что она не ночевала в нашей палатке, – выговорила Полина, и ее окатило холодной волной тревоги.

Верочка крепко умылась сухой ладонью и стала карабкаться из спальника.

– Надо идти искать.

Теперь Полина почему-то все время думала про тетю Любу, она вспоминала ее круглое, рано состарившееся лицо, как та лукаво улыбалась шуткам – а шутить тетя Люба любила; вспоминала о том, какими уставшими бывали ее глаза, когда она возвращалась с ночной смены, и как сумела тетя Люба скрыть тревогу, когда пришла к автобусу провожать Ташку в экспедицию.

– Присматривайте за ней, старушки, – сказала она им с Верочкой и подмигнула всем своим широким лицом. Но глаза остались грустными-прегрустными…

Молния вжикнула слишком громко, Полина поморщилась и на секунду замерла – не разбудила ли кого? Но лишь только голова оказалась снаружи, щеки свело от сырой прохлады и стало совершенно ясно, что разбудить лагерь сейчас могло разве что меткое попадание метеорита в палатку с едой – такое, чтобы взорвалась разом вся тушенка.

Небо над лагерем зудело от звезд, пальцы стыли от ледяной росы на кедах – было глубоко за полночь. То тут, то там раздавался здоровый храп хорошо поработавших людей. Храп, между прочим, доносился и из палатки Ольги Викторовны.

Но не успела Полина ухмыльнуться, как получила сзади тычок острым Верочкиным кулачком, образ несчастной Ташки вернулся, и неловкими от волнения руками Полина принялась ковырять мокрые узлы шнурков, мысленно обещая себе впредь заносить обувь на ночь под тент.

Погасив из предосторожности фонарь и взявшись за руки, девчонки двинулись было на звук гитары, но тот почти сразу смолк. Полина сглотнула и заторопилась во тьму, то поскальзываясь на кочках, то проваливаясь в невидимые ямки.

– Знаешь, где Пашина палатка? – спросила она на ходу у Верочки.

– Все знают, – фыркнула Верочка.

– Сможешь найти ее без фонарика?

– Смогу. Ты что, собираешься прямо вот так туда ввалиться?

Полина ничего не ответила, но потащила Верочку с такой силой, что сомневаться в ее намерениях не приходилось. В голове засела одна картинка: глупая маленькая Ташка и ее бессмысленно красивые волосы, которых он даже не заметит.

Но Верочка вдруг вырвалась и встала как вкопанная. Полине пришлось затормозить, теряя драгоценное время, и в который раз отругать себя, что она позволила Ташке уйти вчера вечером одной и что проснулась так непростительно поздно.

– Погоди, – Верочка часто зашептала, – ты хорошо понимаешь, что собираешься делать? Ты же понимаешь, что Ташка пошла туда не просто так. Если, конечно, она и вправду у Паши в палатке. И не просто так ничего нам не сказала.

Полине некогда было рассусоливать. Досадуя на всеобщую бестолковость, она попыталась поймать Верочкин локоть, чтобы снова идти, но Верочка вывернулась и осталась на месте. Господи, ну как же она не понимает, что счет идет на минуты! Что Ташку надо спасать! Скорее! И она торопливо зашептала подруге:

– Не говори чепухи! Ташка сама не знает, что делает. Ты что, ничего не понимаешь? Ночь, пиво, гитара – она сейчас наворотит там таких глупостей, от которых ей потом всю жизнь не отделаться! Влюбилась в этого придурка – а он сама знаешь какой! К нему в палатку каждую ночь ходят эти… потаскушки, – Полина и сама вздрогнула от резкого слова, но ей и нужна была грубость: все были виноваты, и всех стоило наказать. – Она завтра проспится и еще спасибо нам скажет. Давай быстрее!

Но Верочка стояла насмерть:

– Поля, это ее выбор. И если она там – то это добровольно! Может быть, она потому ничего нам и не сказала, что не хотела твоей заботы!

Эти слова больно задели Полину: неужели она и впрямь такая заноза? Но как только она снова представила себе пьяную Ташку в объятиях этого… Тьфу, гадость! Все ее сомнения испарились.

– Какой выбор, Вера?! В четырнадцать лет? С человеком, который с утра не вспомнит, как тебя звали?

Верочка заколебалась.

– Ты думаешь, она так далеко зайдет?

Полина хмыкнула зло.

– Я думаю, далеко зайдет он!

Ей, наконец, удалось ухватить Верочку, и она не выпускала ее до самой Пашкиной палатки.

У входа Полина заколебалась: несмотря на все свои правильные решения, она была слишком деликатна, чтобы ввалиться ночью туда, куда ее не приглашали. Девчонки застыли у входа и прильнули ушами к тенту: Верочка с возмутительным любопытством, Полина – со все растущей тревогой.

И то ли ей померещилось, то ли и впрямь из теплого палаточного нутра прорвался живой и горячий вздох, кровь бросилась Полине в лицо, и, потеряв самообладание, она дернула молнию тента вверх, успела заметить у входа Ташкины розовые кеды и ткнула фонарем в палатку.

– Ташка! Наташа! Это мы! Мы пришли за тобой! Выходи сейчас же!

– Ого! Девочка-героин! А что ты делаешь в моей палатке? – неожиданно раздалось снаружи, и Полина замерла.

В палатке тем временем завозились, молния разъехалась, и в круглом пятне фонаря, как в свете софита, из-под зеленых складок возник Пашкин сосед Вовка в спальнике по пояс («Качок!» – презрительно подумала Полина), а за его плечом – перепуганная студентка, Полина узнала ее по крашеным голубым волосам.

Она отпрянула, угодила спиной в гибкую дугу тента, отпружинила и едва не ввалилась внутрь, но удержалась и неловко попятилась прямо по Ташкиным кедам, выпуталась кое-как из полога и яростно огляделась. Меньше всего ей сейчас хотелось кому-то что-то объяснять.

Но все, как назло, – и Пашка, и Ташка, и даже предательница Верочка – застыли вопросительными знаками. Палатка ворчала и поносила Полину на чем свет стоит. Тогда она выключила фонарь, обвела стоящих пылающим взором, собираясь похлеще ответить, – и вдруг заметила, что Ташка босая.

– Ты почему босиком?! – с облегчением накинулась на нее Полина. Пашку она решила игнорировать.

– На речку ходила, – пьяно мурлыкнула Ташка. Она легонько покачивалась, как от речного бриза, и держалась за Пашкин локоть, но все же, с некоторым облегчением отметила Полина, не висла на нем и не приставала.

Ну а вся Пашкина галантность – чего еще можно было от него ожидать? – сводилась к тому, что он позволял Ташке держаться за себя, а сам в это время обеими руками держался за гитару, в отличие от Ташки заботливо укрытую теплым чехлом.

Полина презрительно хмыкнула, но Пашка проявил неожиданное благодушие.

– Короче, малыши, – проговорил он неторопливо, – забирайте подружку и топайте спать. Буэнас ночес, девочка-героин! Заходи еще!

Полина вспыхнула, и тысяча фраз от «я не такая!» до «да кто ты такой?!» пронеслась в ее голове, но она прикусила язык и приняла под руку Ташку, которая попробовала было сопротивляться, но, обнаружив, что неспособна идти ровно, сдалась и только протянула к Пашке слабую руку.

– Мои кедики!.. – беспомощно попросила она. И капризно добавила: – Отнесите меня домой!

– Вовремя ты проснулась, – шепнула украдкой Верочка, подхватывая Ташку за талию с другой стороны.

Полина ничего не ответила. Отчего-то она совсем не чувствовала себя героем.

Чтобы лагерь оставался живым и уютным, в нем должны согласно жить и дышать люди. Поэтому можно сказать, что лагерь – это прежде всего те, кто делают его обитаемым. Но учителя всегда утверждали, что лагерь – это прежде всего Дисциплина.

Слово «дисциплина» Полина терпеть не могла, ибо оно было теми силками, в которые легко попадались дети, становясь жертвами Послушания. Поэтому для Полины лагерем были прежде всего люди, и она не любила оставаться на кухне, когда все уходили в раскоп, оставляя дежурных ответственными за свое будущее, один на один с трудными решениями: какой варить суп – из рыбных консервов или из тушенки – и чем на этот раз заправить капустный салат, чтобы он был наконец съеден. Кроме того, дежурные убирали лагерь и мыли посуду – а занятие тоскливее, чем драить жирные тяжелые казаны в холодной реке, трудно было представить.