– Полинка, стой! – зашипели сиамцы, и Полина выдохнула: Верочка и Ташка со всеми предосторожностями крались к ней.

– Куда вы? – зашипела Полина в ответ, бросаясь к ним, как к спасательному кругу.

– Курить! – Верочка с разгона ткнулась носом в Полинино ухо и сунула понюхать тощий кулак. Кулак разжался – в нем лежала сломанная сигарета.

– С фильтром! – оценила Полина, и они повернули к опушке. – Кто дал?

– Паша! – кокетливо ответила Ташка.

– Паша дурак! – расстроилась Полина. Он все еще оставался врагом. И вообще, ей не нравились хамы: разве можно так разговаривать с учителем?

Но у Ташки было свое мнение на этот счет. Она повела плечом и аккуратно собрала рукой роскошные длинные волосы.

– Зато он красивый и здоровенный. Копает как заведенный, когда дежурит в раскопе!

– Да, он не отлынивает, – поддержала Верочка. – Значит, что-то хорошее в нем все-таки есть…

Полина глубоко вздохнула. Может быть, в самом деле, неправа она? Учителя постоянно твердили ей, что она «бескомпромиссная», хотя самой Полине больше нравилось слово «принципиальная». Но тогда выходило, что «готовая на компромисс» – это то же, что и беспринципная. А худшего ругательства и представить нельзя! Полина перебирала все эпитеты, которыми ее награждали в школе: бескомпромиссная, категоричная… и еще вот это, невыносимое – «юношеский максимализм». Но ведь должны же у человека в пятнадцать лет быть какие-то взгляды? А если ты уже решил для себя, что́ хорошо и что́ плохо, разве не должен делать это свое маленькое «хорошо» – хорошо и пресекать несправедливое «плохо»?

И пока подружки возились со спичками, Полина попыталась сформулировать свои взгляды. Но все у нее выходило как-то неубедительно. Во-первых, Бог. Тут вроде все понятно: он есть. Но какой – Христос? Аллах? Будда? Раз и они воюют между собой, кто-то тут должен быть неправ. Но не может же человек быть неправым только потому, что родился индусом или арабом? Одни уже думали так – и что из этого вышло? Вторая мировая война!

«Фашисты тоже были принципиальными!» – вдруг ужаснулась Полина и быстро посмотрела на Верочку: не считает ли она Полину фашисткой? Верочка поймала ее взгляд, быстренько затянулась сама и сунула ей сигарету. Верочка вообще все делала быстро и резко, отчего частенько давала поводы для смеха, но только не обижалась, как Полина, и с ней всегда было легко и запросто.

– Да тут одному мало, – усмехнулась Полина и аккуратно передала сигарету Ташке.

Вот, например, курить или не курить, думала она дальше, – это личное дело каждого, тут Ольга Викторовна неправа. Курение не делает людей ни хорошими, ни плохими. И Пашка плох не потому, что он курит, а потому… Потому… Что он беспринципный, вот почему! Ему все равно! Ольга Викторовна не за то его ругает! Впрочем, может быть, это какая-то другая игра, правил которой Полина не знает?..

– Вера, знаешь, что́ я думаю?

Верочка обратилась в слух.

– Я думаю, что Второй мировой бы не было, если бы кое-кто иногда сомневался в своей правоте.

– Гитлер? – с готовностью предположила Верочка, ничуть не удивившись. Полина очень это любила в ней: та угадывала настроение и все-все понимала с первого слова.

– Да. Я тут вдруг подумала, что быть принципиальным не всегда хорошо. Что нужно иногда сомневаться. Как ты считаешь?

Верочка на секунду задумалась.

– Но как тогда узнать, что тебе делать, а чего – нет? – спросила она. – Если все время сомневаться?

«Читает мысли!» – восхитилась Полина.

– Не знаю. Я только поняла вдруг, что сомнения заставляют человека думать.

Вера пожала плечами:

– Наверное, сомневаться надо, чтобы быть добрым. А волевым людям это ни к чему.

– А нужны они, эти волевые люди? – неожиданно подумала вслух Полина и ужаснулась собственному кощунству.

– Ты говоришь как анархистка! – мягко усмехнулась Ташка. – Конечно, нужны! Кто-то же должен в этом розовом месиве сомнений принимать решения?

«Ташка не сомневается», – огорчилась Полина и начала было думать про анархистов, как вдруг что-то зашуршало. Ташка быстро бросила окурок в траву и затоптала носком кеда. Из сумрака свилась фигура и постепенно оформилась в Пашку.

– Снова-здорово! – развязно протянул он, вытаскивая сигаретную пачку из заднего кармана штанов. – Ой, и девочка-героин тут! – Полина ощетинилась и приготовилась к битве насмерть. – Неужели тоже куришь? Ай-ай-ай! Пионеры не курят!

– Очень кстати, что их больше нет, – огрызнулась Полина.

– А че ты такая злая, девочка-героин? Ты лучше объясни, что это ты сегодня устроила? Тебя всем лагерем найти не могли. Очень нам надо было полтора часа прочесывать лес. Заигралась в шпионов, а, героиня войны?

Полина от негодования не смогла подобрать таких слов, чтобы побольнее отхлестать ими наглого Пашку, и с немой мольбой обернулась к подругам. Но Ташка рассеянно улыбалась, пряча в носки своих кед трепетные взгляды, а Верочка тревожно вглядывалась в тьму на месте Пашкиного лица: она очень боялась, что кто-нибудь расскажет маме, что она курит.

Не найдя достойного ответа, Полина пульнула в Пашку самый яростный взгляд, на какой была способна, и молча зашагала к лагерю. Ноги от негодования гудели. Она старалась не шуршать сухостоем, чтобы дослушать до конца.

– Вообще-то игра была для всех, – донесся до Полины мурлыкающий Ташкин голос. – Куда же ты так спешил, Паша?

– Пацаны пивка взяли в деревне, – оживился теперь голос Пашки. – Ждем, когда все рассосутся от костра. Приходите к нам после отбоя!

Ташка кокетливо хихикнула, и Полине показалось, что она слышит, как эта несносная девчонка опять поправляет свою длиннющую гриву.

Верочка догнала ее и молча пошла рядом. Больше Полина не слушала.

Вот, значит, как! Вот, значит, почему! Черт бы его побрал, этого верзилу, – это из-за его «пивка» она теперь на весь сезон останется «девочкой-героином»! Бугай тупоголовый! Очень весело упиться пивом и завалиться спать! Куда веселее, чем носиться, прятаться, нападать и обороняться, спасать друзей и побеждать врагов…

«Я как маленькая», – Полина вдруг сделала грустный вывод. Грустный не оттого, что она еще не повзрослела, а оттого, что слишком быстро выросли все остальные.

Полина проснулась среди ночи от какой-то внешней, не связанной со сном мысли, дернувшей ее из сновидения, как в детстве сон о падении с высоты, когда шагнешь в темноту – и ухнешь вдруг вниз, просыпаясь: в палатке кто-то был. Вытянув руку влево, Полина уперлась в Верочкину спину, твердую даже сквозь воздушную пену спальника. Но кого-то и не было.

Полина ощупала ладонью плоский безжизненный спальник справа и жесткую подушку с можжевеловыми опилками – для нее и теперь оставалось загадкой, как Ташка умудряется спать на этом булыжнике. Сама Ташка отсутствовала.

В груди у Полины нехорошо екнуло, и она села.

Темень стояла такая, что разницы между открытыми и закрытыми глазами не было, и, если бы не ровное дыхание Верочки, можно было подумать, что ты уже умер. В голове звенело от тишины, и Полина напрягла слух, чтобы хоть чем-то разбавить густое шершавое небытие, – и наконец услышала где-то в далекой дали тихий гитарный перезвон. Голосов слышно не было.

Полина вывернулась из спальника, зажгла фонарик, пристегнутый под потолком, и в него почти сразу застучал невесть откуда взявшийся серый болотный комар.

«Она не заходила в палатку, – рассуждала Полина, выстраивая мечущиеся спросонок мысли. – Значит, она приняла Пашкино предложение… Кошмар какой!»

Обладая живым воображением, Полина без труда представила себе картину: пьяная Ташка, такая беспомощная, такая маленькая… Ей только-только исполнилось четырнадцать – за неделю до экспедиции тетя Люба устроила на даче пикник, но вначале им вчетвером пришлось освобождать ветхий дом от всякого хлама, – какой офигенский получился костер!.. И вот эта малышка одна, в окружении пьяных верзил, которые курят, что было бы еще полбеды, ругаются матом (это уж и к бабке не ходи, Полина сама слышала), поют такую похабщину, что просто язык не поворачивается повторить (особенно те две строчки из припева – бр-р-р! – и ведь что поразительно: все хохочут до упаду!), а еще пускают в свою палатку таких девчонок, которых… которые… В общем, все знают, что это за девчонки!