Из других учеников Карла Линнея должно вспомнить «русско-сибирского дворянина» Александра Карамышева и москвича Матвея Афонина. Первый позже стал членом Российской академии наук и Стокгольмской академии, второй — профессор Московского университета.
Надо бы заметить, что биологическая наука начиналась с описательной ботаники, а любительское коллекционирование растений было довольно распространено в России. У одного из таких любителей, Прокопия Демидова, двоюродного брата учеников Линнея, содержался в Москве на территории, занятой теперь Нескучным садом и учреждениями Академии наук, богатейший ботанический сад, описанный еще Петром Палласом. В каталоге, изданном в 1786 году владельцем собрания, значились почти четыре с половиной тысячи различных растений — в три с лишним раза больше, чем в саду самого Линнея.
Карл Линией, будучи страстным собирателем — в Упсале у него росло согласно подробной описи Александра Карамышева 119 сибирских растений, — писал в 1764 году шведу Эрику Лаксману на Алтай, где тогда работал этот член-корреспондент Российской академии наук:
«Из сибирских растений у меня едва сотня живых в саду. Никакие другие растения так хорошо не растут в наших садах, как эти. Англичане и французы посредством многих и редких дерев и растений, привозимых ими из Северной Америки, превращают сады и замки свои в рай, но у нас эти североамериканские растения не принимаются так хорошо и редко достигают зрелости. А сибирские придали бы садам нашим новое великолепие, и Вы, государь мой, можете украсить отечество наше и сделаться бессмертным в потомстве, если будете высылать мне семена трав, растущих в Сибири в диком состоянии…»
Впрочем, кто бы ни укоренил кедры в столице лена Норботтен — швед или русский, — я был уверен в одном: человек этот любил свою родину, понимал природу и чувствовал ее красоту…
Должен признаться, что в поездку по Швеции я взял с собой две семенные кедровые шишки, привезенные в прошлом году из Сибири, снятые с дерева в кедровнике возле родной моей Тайги. Предполагал, что встречусь тут с лесоводами, подарю им семена кедров, посоветую, как их прорастить, и о кедре расскажу, его орехах. В них ведь жиру до семидесяти процентов, белков в жмыхе в четыре раза больше, чем в пшенице, а само дерево, скажу, красивое, долгоживущее, годится на мебель и карандаши; я, мол, заинтересовал им немецких лесоводов, понимающих толк в деревьях, и даже на священной японской горе Фудзи семь лет назад посадил семь семигодовалых кедров…
Однако зачем, думал теперь я, дарить семенные шишки в Лулео, где уже есть свои, местные семена? Только вот собирает ли их кто-нибудь? Навряд, потому что за кедрами, замечательно украшающими центр города, ухода, как я заметил, никакого нет. Подстилка вокруг вытоптана, под самым большим и красивым деревом утрамбованный песок, а в могучий ствол его было зачем-то забито множество гвоздей. Должно быть, здешние дети, беря пример со всех отцов и пра- отцов, относятся к этим кедрам как к чему-то вечному — небу, земле или камням. А назавтра в парке, окружающем резиденцию губернатора, я увидел еще один кедр, десятый. Он роскошно цвел под солнцем, и ему было весело в окружении молодых берез. Но как он все же попал сюда в восемнадцатом или в самом начале девятнадцатого века?
Рагнар Лассинанти, энергичный и гостеприимный губернатор Норботтена, — местный, из финской семьи. Знает свои северные края, рассказывает о них интересно, подробно и, кажется, умеет создавать и им и себе популярность. В книгу о Норботтене разрешил поместить свою фотографию — сидит в сауне, финской бане, прикрывшись веником, и смеется. Он любит и понимает шутку. С серьезным видом объясняет, что в Швеции обитают четыре национальности — шведы, финны, саами и… жители долины Луле-эльв, говорящие по-шведски и по-фински. Вручил я ему свою книгу, изданную на финском, он тут же ответил точно таким подарком и, приложив острейшую финку в кожаном чехле, с костяной ручкой, украшенной саамской вязью, сказал:
— Для самозащиты, на всякий случай. На севере, конечно, не потребуется, гарантирую, но вы же отсюда едете в Стокгольм…
Губернатор говорит, что еще в шестнадцатом веке шведский король Густав I стремился к Ледовитому океану, чтоб торговать с Северной Русью. Что ж, это интересно. Может, до шведов доходили слухи о новгородских владениях по Белому морю, о богатых вотчинах Марфы Посадницы, о многоотраслевых монастырских хозяйствах Поморья, о сокровищах именитых людей Строгановых, торговавших даже с Китаем? К тем временам, когда шведский дворянин Густав Ваза поднял народное восстание против засилья датчан и стал королем, на Колу и дальше — по Студеному морю — ходили землею и водою русские люди. И еще один любопытный факт узнал я от губернатора: до конца девятнадцатого века, пока не прошла в Лулео железная дорога, часть продовольствия и так называемые колониальные товары завозились сюда из Архангельска, через землю саами.
Норботтен занимает четверть территории Швеции. Здесь добывается основная часть шведской железной руды, разрабатываются залежи меди и свинца, сосредоточены семнадцать процентов лесных запасов страны, треть гидроэнергии. Лен дает пятнадцать процентов всего экспорта Швеции, располагая лишь тремя с половиной процентами населения.
— У нас оленей столько же, сколько людей, — серьезно шутит губернатор.
И еще есть богатства в Норботтене, которые трудно оценить в кронах и процентах, — свободные просторы, чистые, уловистые реки, и уже сейчас сюда приезжают двести тысяч туристов в год.
О кедрах я не стал спрашивать господина губернатора: мне было бы неудобно, если б он не знал, откуда в Лулео взялись сибирские деревья.
На вместительном прогулочном катере «Стелла Мария» плывем вдоль города, причалов, разгрузочных площадок для руды, мимо государственного металлургического комбината. Сеет мелкий дождик, все вокруг в туманной мари, однако на катере весело: песни, аккордеон, громкий говор, шахматы, сигареты, кофе. На носу катера укреплены большие осиновые ветки, играют на ветру зелено-белесым листом. Наступает традиционный шведский праздник Середины лета, по-нашему Ивана Купалы, и администрация, общественность города пригласили нас на эту прогулку. Может, тут я найду человека, что знает историю кедров? А пока разговариваю с техническим директором металлургического комбината Джоном Олофом Экстрёмом, сдержанным, серьезным человеком.
— Бывали у нас? — спрашиваю.
— Никополь, Таганрог, Рустави, — говорит он, и переводчика не надо. — Новолипецк…
— А на Череповецком заводе?
Он кивает, поднимает большой палец, и снова переводчика не надо.
— Трудное хозяйство? — гляжу я на дымы. — Помногу работаете?
— Иногда часов по пятнадцать не вылазишь с завода. И всегда больше нормы. А как же — чугун, сталь, прокат! Между прочим, вашим специалистам-металлургам тоже достается. Горячий цех…
По сравнению с Магниткой или, скажем, Кузнецком комбинат в Лулео небольшой: дает в год всего полмиллиона тонн чугуна, столько же стали и до трехсот тысяч тонн проката, в основном для судостроения. Так вот откуда те десятитонные стальные листы-плиты, по которым я ходил на «Гётаверкен»! Комбинат расширяется. На это отпущено полмиллиона крон. Скоро будет построена своя коксовая батарея, и здесь надеются на наш уголь, а пока весь кокс ввозится, в том числе и из Советского Союза.
— А как насчет дымка?
— Дымим, как все металлурги на свете, — говорит господин Экстрем, заглядывая в иллюминатор. — Завод строили перед войной, когда газов и дымов так не боялись, но расположили нас хорошо, по розе ветров. Дымы отдувает в сторону от города. Однако ветер все же не запрограммируешь, горожане прижимают нас в последнее время, заставляют шевелиться.
— Ну и что в перспективе? — спросил я, думая о том, что действительно отдувает, иначе бы кедры давно погибли.
— Стояли у нас электрические очистители, сейчас появились водяные, более эффективные. Меняем. Заказываем новейшее очистительное оборудование на наших фирмах и в Австрии. При расширении комбината намечено вложить в очистку отходящих газов и дыма тридцать миллионов крон, почти пять процентов всех средств. Так что эту проблему можно решить. Куда сложнее с рудой. Зимой залив забивают льды, в районе города на десятках гектаров скапливаются завалы руды.
