— Ублюдки, — хрипела женщина, её голос метался между рыком и всхлипом. Стоя на четвереньках, она тяжело дышала, а по её лицу от линии волос стекала кровь. — Вы ублюдки…

Сарлби вздохнул: — Добро творят не ради благодарности. Пошли.

Лувонте надул щёки и принялся заковывать ей руки. Сзади, раз уж она из буйных. Потом Спаркс схватил её под мышку — она взвизгнула, когда он рывком поднял её на ноги, затем охнула, когда он толкнул её в коридор: она ударилась плечом о косяк и врезалась лицом в стену.

— Наказание — дело суда! — крикнул Сарлби ему вслед, медленно качая головой. Тут его взгляд упал на нож. Странная вещь для дамского кабинета. Почти как короткий меч, превосходная сталь так и сияет. Боевое оружие, только что из кузницы и ни разу не использованное, судя по виду, разве что как пресс-папье — лежал поверх стопки актов и бумаг.

Странно теперь вспоминать, как учтивы они были поначалу. Стучались в двери, а не просто выбивали их. Вытирали ноги, прежде чем войти. «Прошу прощения, милорд, но вас ждут в Народном Суде, разумеется, сначала закончите свой завтрак». Возвращали вещи на место, если что-то опрокидывали. Не забывали запереть за собой. Ведь они делали праведное дело и должны были вести себя подобающе, да и место следовало оставить в порядке — вдруг обвиняемого признают невиновным и он вернётся. Но теперь такое случалось редко, а списки на арест становились всё длиннее. Теперь они просто топали словно фермеры, выволакивающие свиней из загона. Тащили людей за волосы, оставляя повсюду грязные следы от сапог, и запихивали их плечом к плечу в фургон. Если что-то приглянулось по пути — просто прихватывали с собой. А что такого? Не то чтобы обвиняемым это ещё когда-нибудь пригодится.

Сарлби заткнул отличный нож за пояс и повернулся к двери — предстояло разобраться ещё со многими именами. Холодный порыв ветра через разбитое окно подхватил бумаги, на которых прежде лежал нож, и закружил их по комнате — они оседали, точно осенние листья.

***

— А вот и мы, — сказал тот, кого звали Спаркс, распахивая дверь с театральностью укротителя львов, представляющего публике своего зверя. — Выходи.

Дело было не в том, что Джеспер отказывался выходить, просто его ноги, казалось, наотрез отказывались ступать на крышу.

— Я... — пробормотал он, — я... — Его сестра Тильда всегда упрекала его в том, что он слишком много болтает, но сейчас, что, пожалуй, неудивительно, слова его подвели.

— А ну пошёл, — бросил тот, кого звали Сарлби. Джеспер почувствовал острую боль между лопаток. Мужчина достал огромный нож и ткнул его остриём. Но времени на возмущение почти не осталось — он уже спотыкался, выходя с лестницы на крышу Цепной башни, где холодный ветер остужал его потное лицо и трепал волосы.

Город расстилался перед ними, размытый кружащимися снежинками. Крыши были белыми от снега. Улицы чернели между ними. Столбы грязного дыма поднимались из труб. И от пожара, всё ещё бушевавшего в районе Арок. Он полыхал уже несколько дней. Дошло до того, что людям было уже всё равно — тушить его или нет. В другое время это мог бы быть красивый вид. До Великой Перемены. Но, как и с привычным смешком инквизитора Свифта, всё зависело от обстоятельств. Теперь, что и говорить, это зрелище внушало ужас.

— Я невиновен! — пробормотал Джеспер. Он не был одет для такого холода, и зубы его начали стучать. — Я невиновный человек!

— Да неужели? — усмехнулся Сарлби, приподняв бровь, всё ещё держа нож в руке. — А я слышал, ты вёл дела с Инквизицией.

— Покупал руду из исправительной колонии, — добавил Спаркс.

— Люди, брошенные за решётку ни за что, голодали, мёрзли и умирали от непосильного труда — и всё ради твоей прибыли.

Ирония заключалась в том, что Джеспер видел самого Свифта всего несколько дней назад — живого и, похоже, вполне здорового, в форме Народной Инспекции. Тот загонял заключённых в камеры с той же самой весёлостью, с какой раньше измывался над осуждёнными или обсуждал дела в кабинете Джеспера в Остенгорме. Джеспер отчаянно окликнул его тогда, протягивая руку через прутья решётки. Свифт, понятное дело, не похлопал его по спине в тот раз. Он смотрел сквозь него, будто не узнавал. Возможно, и правда не узнавал.

— Я понятия не имел, — лепетал Джеспер, его дрожащие колени снова отказывались двигаться. — То есть, когда я узнал, контракты уже были подписаны! Поверьте мне, прошу! Я никогда не хотел никому причинить...

— Слушай, приятель, мы делаем десятки таких дел за день. — Джеспер охнул, когда Сарлби кольнул его остриём кинжала, заставив спотыкаться по крыше, словно лошадь, получившую шпору. — Тяжело говорить, ещё тяжелее слушать, — ещё один укол в поясницу, — но, правда в том, что нам плевать, что ты сделал, и ещё больше плевать, что ты там имел в виду.

Этот здоровяк уставился на Джеспера яростными глазами, казавшимися крошечными за стёклами очков.

— Судья сказала «виновен», — проворчал он. — Вот и всё. — И он сделал маленький глоток из фляжки.

Ноги Джеспера отчаянно противились тому, чтобы встать на ящик возле парапета, но ещё один укол ножа в левую ягодицу — и он мигом оказался там. Поразительно, как кусок острого металла может так быстро преодолеть столь глубокие возражения.

— Это была ошибка, — сказал он. Скорее даже всхлипнул, когда носки его ботинок заскребли по краю, а город внизу расплылся в слезах. — Это было...

— Шагай, — сказал Сарлби. Джеспер почувствовал, как остриё ножа в последний раз ткнулось ему в спину, и он просто не мог не сделать шаг вперёд.

Допросный дом, весна 591 года

— Это и есть то новое платье? — спросил Глокта.

— Оно, — Савин критически оглядела себя и вздохнула. — Думаю, сойдёт. — Она приняла якобы небрежную позу, без сомнения, отрепетированную часами перед зеркалом. Ведь она ничего не делает просто так. — Как тебе?

Арди с нескрываемой гордостью рассказала ему, что Савин сама выбрала ткань, сама продумала крой и целых три дня лично изводила команду швей. И не приведи боги кому-то сделать хоть один кривой стежок.

— Как признанный ценитель дамского гардероба... — Глокта изобразил на лице глубокомысленное выражение. — Я бы не рискнул появиться в нём при дворе.

Её лицо чуть вытянулось.

— Вот как?

— Нехорошо настолько затмевать саму королеву Терезу.

Савин прикусила щёку.

— Хм-м, — она попыталась скрыть, как довольна его одобрением, а он постарался не показать, как рад её довольству. Временами он замечал в ней проблески той девочки, которой она была когда-то. И готов был разрыдаться от мысли, что она больше не ребёнок. А в следующий миг видел женщину, которой она стремительно становилась. И задыхался от гордости, представляя всё, чего она сможет достичь.

Ох уж это родительство — и проклятье, и благословение, способное выжать слезу умиления даже из безжалостного глаза такого чудовища, как я. Было что-то странное в том, чтобы видеть её здесь, в его суровом кабинете. Она наполняла это место смерти, боли и бездушной канцелярщины надеждой, красотой и возможностями. Было даже жутковато от мысли, что она находится так близко к камерам внизу. А ведь когда-то мне нечего было терять.

Ему пришлось откашляться, чтобы избавиться от комка в горле.

— Не сомневаюсь, со временем из тебя выйдет неплохая портниха.

— Не сомневаюсь, что я создам нескольких превосходных портних, — она небрежно провела пальцем по карте Союза на столешнице. К которой я когда-то пригвоздил одного докучливого соперника. — Но для себя я избрала куда более высокую стезю.

— Смотри не замахнись слишком высоко — в этом платье ты вряд ли сможешь подняться, если упадёшь.

— Именно для этого и нужна надёжная прислуга, — она брезгливо провела пальцем по верхушке одной из многочисленных шатких стопок документов. — Истинная леди должна выглядеть так, будто не прикладывает никаких усилий. Всё нужное просто... — она сдула пылинку с кончика пальца, — случается вокруг неё само собой.