Йенс говорил Цайтзеру, что стридов в итоге будет меньше, если машины сломаются от перегрузки или люди свалятся от переработки, но Цайтзер и слышать об этом не желал.

— Дамам нужны платья, — заявил он, — и у них нет терпения выслушивать оправдания.

Йенс подумал, много ли у них будет терпения, когда их чёртовы платья начнут разваливаться прямо на них. Он подошёл ближе, чтобы рассмотреть пряжу. Прокрутил её между пальцами.

— Не нравится мне это, — пробормотал он. Слишком пушистая сходит с валиков. Рыхлая. — Эти новые тюки никуда не годятся! — крикнул он Ханнеру.

— Полное дерьмо! — прокричал Ханнер в ответ сквозь грохот. Потом пожал плечами. — Но прясть можем только из того, что есть.

Йенс говорил Цайтзеру, что беспокоится о качестве, а тот посмотрел на него так, будто слово «качество», как и «безопасность», было на каком-то чужом языке.

— Ты мастер, а не швея, — сказал он тогда. — Никому нет дела до качества, только до количества стридов на катушках.

Йенс не был дураком. Он видел того посетителя, что приходил поздно ночью в угловой кабинет со своими бумагами. Аккуратненький такой бесцветный человечек, с надписью «Валинт и Балк» на своём аккуратненьком портфеле. У Цайтзера был долг и проценты к уплате, да и хозяева свои имелись — хозяева, которых было ещё труднее удовлетворить, чем самого Цайтзера. Так что ему было не до безопасности, качества или чрезмерной нагрузки. Всё, что его волновало — стриды.

— Осторожнее, люди! — крикнул Йенс. — Аккуратно и продуктивно, договорились?

Они могли бы остановиться на закате и всё равно выдать несколько сотен стридов. Недостаточно для мастера Цайтзера, конечно. Можно было бы обмотать нитью весь чёртов мир, и ему бы всё равно было мало.

Йенс покачал головой и смотрел, как нить с визгом сходит с валиков, размышляя, когда же случится следующая беда.

***

— К чёртовой матери эту нить! — рявкнула Гретте. Опять порвалась, проклятая. Она замахнулась иглой, словно хотела швырнуть её об пол, но знала — придётся потом часами ползать на коленях в поисках, а времени на это нет.

— Что не так с этой треклятой нитью? — прошипела она.

Нить была дрянная. Она знала это. Но, по правде говоря, у неё были заботы и посерьёзнее. Когда всё впервые начало расплываться перед глазами после долгой работы с иголкой, она не хотела признавать очевидное. Не смела. Твердила себе, что это пустяки. Сперва ей было трудно только при свечах. Только с вышивкой. Заказов было много, а тонкую работу и доверить некому. Но вскоре зрение село окончательно. Теперь уже не отвертеться.

Она ничего не видела.

Гретте прижала основания дрожащих ладоней к глазам, чувствуя, как под веками закололи слёзы.

— Это платье должно быть идеальным, — прошептала она. — Лучшим из всех.

Последнее платье оказалось недостаточно хорошим. Селеста дан Хайген разнесла его в пух и прах. Отказалась платить. Во что ей это вылилось. Деньги. Время. Репутация. Ещё одной неудачи она не переживёт. Но, клянусь Судьбами, теперь всё расплывается — что при свечах, что при дневном свете, что при каком угодно. Она едва может отличить хорошую работу от плохой, а тут ещё и нить подводит, зараза.

Она откинулась от стола, отвернулась. Нельзя рисковать — вдруг слёзы попадут на ткань. Эта ткань стоит... О, Судьбы. Но уже поздно, а работы ещё прорва, а в спешке ничего путного не выходит.

— Это платье обязано быть безупречным.

Она почувствовала руку Мари на своём дрожащем плече.

— Тебе нужно передохнуть, мама. Может, я бы могла сделать часть работы...

— Не неси чушь! — взвизгнула Гретте, но тут же осеклась. — Прости. Прости меня. Просто... ты же знаешь, что не справишься с тонкой работой. Знаешь, что это могу сделать только я. А я уже опаздываю, вещь нужна к завтрашнему приёму, и если она не будет готова... Судьбы, если она не будет готова...

Она снова почувствовала, как в никчёмных глазах защипало от слёз. Если не успеет — ей конец. Если не успеет — репутации крышка, и благородные дамы, что ей доверяли, отвернутся от неё. Если не успеет — разорение. Каждое платье должно быть лучше предыдущего. Ткань дороже, работа чище, вышивка тоньше, деталей больше, а эти дамы мстительны как Глострод, если не получают в точности то, что хотят. И чем знатнее дама, тем безжалостнее расправа.

— Просто... — Её голос дрогнул. — Просто работы невпроворот.

Она расстегнула верхнюю пуговицу. Судьбы, она будто задыхалась. Вся эта груда ткани, кружев и оборок на коленях душила её, давила. Она пыталась попасть ниткой в иголку, но, помоги ей Судьбы, та расплывалась перед глазами, вся рука казалась размытым пятном — как тут попадёшь этой мерзкой рыхлой пушистой нитью?

— Хотя бы позволь мне вдеть нитку, мама, — произнесла Мари, и в её голосе тоже слышались слёзы. — Хотя бы это позволь сделать.

— Да. — Гретте выпустила нить, позволила игле выскользнуть из ноющих пальцев. — Да, давай. — Закрыла глаза и просто дышала с минуту. Пыталась взять себя в руки. Нервы у неё всегда были ни к чёрту.

— Вот, мама. Держи. Ты подыши пока. Принести тебе ещё свечу?

— Да. Спасибо, родная. Я бы пропала без тебя. — Хотя она и так пропала. Гретте судорожно вздохнула. Нужно успокоиться. Нужно унять дрожь в руках. Она снова склонилась над работой. — Принеси парочку.

И она стиснула зубы, отчаянно щурясь, пытаясь заставить больные глаза сфокусироваться на ткани. Туда и обратно, так нежно, так аккуратно, и туда, и обратно, и чуть потянуть, и...

— Да чтоб её разорвало, эту нить! — заверещала она.

***

Фрайд осторожно отогнула упаковку, чтобы взглянуть. Всегда волнительный момент — получать новое платье. Прекрасная ткань, выбранная леди Савин, и кружева, как всегда, изысканные, но... Фрайд нахмурилась, отворачивая бумагу дальше, проводя пальцами по шву. Стежки выглядели из рук вон плохо.

— Ох-ох-ох, — пробормотала она и понесла платье наверх так бережно, словно оно стоило больше, чем она сама. Что, собственно, так и было.

— От Гретте Брайн? — Зури подошла к ней в передней части гардеробной. Какая у неё была походка — настоящая грация. — Лучше поздно, чем никогда, я полагаю.

— Может быть, — с сомнением протянула Фрайд.

Зури вскинула чёрные брови: — Неужели так плохо?

Фрайд приложила бретели к своим плечам и расправила платье перед собой, чтобы Зури могла хорошенько рассмотреть: — На мой взгляд, совсем не то качество.

— У тебя очень хороший глаз, Фрайд. — Зури подошла ближе, пропуская роскошную ткань сквозь длинные пальцы, оценивая, как она ложится. — Если ты говоришь, что качество не то...

— Платье от Гретте доставили? — Сквозь приоткрытую дверь Фрайд видела леди Савин, застывшую, словно статуя, в полусобранном нижнем белье — дюжина её раздробленных отражений смотрела из зеркал под разными углами. Она не могла повернуть голову, потому что Метелло стояла на стремянке, укладывая её парик, но покосилась в сторону платья. — Ну и как оно?

— На мой взгляд, — проговорила Зури, опускаясь и поднимая подол, разглядывая стежки на свету, — совершенно неприемлемо.

— У тебя самый верный глаз из всех, кого я знаю, — сказала леди Савин. — Если ты говоришь, что неприемлемо, значит, так оно и есть. — Фрайд заметила, как Лизбит слегка надула губы, смешивая свои пудры. Но спорить с фактами было бессмысленно. У Зури был лучший глаз из всех известных, именно поэтому она и стала компаньонкой леди Савин. А стежки и правда никуда не годились, даже Фрайд сразу это заметила.

— Гретте делала такие красивые платья, — с тоской произнесла леди Савин.

Фрайд кивнула: — Лучшая работа из всех, что я видела.

— Портнихи, наверное, как и платья, — задумчиво произнесла Зури. — Недолговечны. — Она нахмурилась, разглядывая подол, что-то вытащила и поднесла к свету. — Дыхание Божье, тут торчит нитка.

Метелло возмущённо охнула, не выпуская гребень изо рта. Лизбит скривилась: — Пытается нашу госпожу в отрепья обрядить, — процедила она сквозь зубы.