– Ага. – Он подбегает к мамуле, забирает из её рук пакет, в котором видит торт. – А…
– Бис-бисквитый, как ты л-любишь…
– Я… просто… сказали, что ещё перезвонят. Но представляешь! – спешит Андрей обрадовать мамулю быстрее, чем та расстроится. – Представляешь, сам Матвей Григорьев захотел стать моим куратором!
– О-ого! – выдавливает мама, прижимая серые руки в груди. – Это же… тот мальчик, который… который очень популярен?
– Да, он популярен. – Андрей пропускает мимо ушей то, как говорит мать, что называет почти сорокалетнего мужчину мальчиком, ему важно лишь то, что она его услышала. – Я думал, что ты о нём не слышала.
Мамуля вздрагивает, будто в очередной раз её напугал возглас сына.
– Ну что ты, Андрей… Я же тоже сижу в интернете, про Звёзд много пишут… Сколько они делают для… для общества, как помогают, как заботятся… Матвей этот – хороший человек, помогает другим, – тараторит она, а Андрей ободряюще кивает, радуясь, что мамуля успокоилась и ведёт себя как обычно. – А когда перезвонить должны?..
– Через три дня. Так сказали… Ты разувайся, раздевайся! Я почти приготовил поесть, а потом тортик съедим! – Андрей оставляет мамулю, а сам бежит на кухню, проверяет пряно пахнущую картошку, а торт прячет в холодильник.
Мамули не слышно: как она снимает босоножки, как с плеч падает кофта, как она проходит в свою комнату и прикрывает дверь. Она тише Сан, она незаметнее Сан, она куда более удачно прячется в темноте, чем чёрная кошка, ведь у кошки – золотые глаза, а у мамули глаза маленькие и чёрненькие.
Андрей вслушивается, нарочно высчитывает её шаги, но ничего не получается. Будь он омегой с стопроцентным распределением, мог бы и услышать, но он альфа, поэтому оставалось довольствоваться своими чувствами – своей нормой.
Мамуля приходит далеко не сразу. Отсиживается в комнате, отдыхает. Сан изредка к ней скребётся, а Андрей за это время всё приготовил, расставил, нагрел чайник и остался сидеть ждать свою единственную гостью, которая всё не шла и не шла, а когда появилась, была помятой и с красными глазами.
– Мам, ты спала? – улыбается ей Андрей.
– Только прилегла… глаза закрыла и всё. Извини, ты меня ждал…
– Ничего. Зато подостыло, чтобы кипяток не есть!
– С-спасибо тебе… А то ещё готовить… поздно бы ели.
– Мне не сложно! Надеюсь, что и со стажировкой получится так готовить. – Андрей берёт вилку и прицеливается в мягкое мясо. – Но я даже не знаю, сколько точно часов там буду…
– Ничего! – поспешила оправить его мамуля. – Всё хорошо. Будешь домой приходить, а всё уже – уже готово. Только для тебя и м-меня!
– С радостью поем твоё, – честно говорит Андрей и смотрит на мамулю, а та тупит взглянул в картошку, занимается ей, жуёт усиленно и вдумчиво, а Андрею нравится, что она размышляет о вкусе его еды, о том, какой она получилась, как она выглядит. – Тебе нравится?
Мамуля поднимает плечи, смотрит исподлобья с ложкой у рта и кивает медленно.
– Д-да, ты у меня… ты у меня м-молодец… такой самостоятельный. И в «Орион» заявку подал, и тесты все сдал… и на собеседование сходил… Когда только так вырос… – Неуверенно смеётся и тут же перекрывает смех очередной порцией.
– Ещё вырасту… а потом устроюсь официально, буду деньги получать и тебе работать не придётся!
– Ну, Андрей, не забегай вперёд, – осаждает мамуля, волоча кусок мяса во рту. – Работать и мне надо, чтобы дома постоянно не сидеть… а то с ума от безделья сойду, так нельзя.
– Тогда будешь работать для души! Найдёшь ту работу, о которой мечтала!
– О которой?.. – Мамуля не завершает мысль, поглощает себя едой, которую, наоборот, сама должна был поглотить. – У м-меня такого уже нет, Андрей… Старая я.
– Старая? – изумляется он. – Куда ты старая? Молодая ещё, жизнь только начинается! А если я мешаю, то я могу…
– Нет! – вскрикивает она и вздёргивает голову, а затем руки ко рту прижимает. – Н-не надо тебе никуда спешить… Один останешься, а дальше куда? Не надо одному… оставайся здесь, а то я переживать буду… Не надо, слышишь, Андрей? Оставайся… а я и без работы мечты проживу… мне это не надо…
– Мам…
– Всё х-хорошо Андрюша…
Андрей смотрит на сжавшуюся, как сборную модельку, мамулю. Думает, как ещё поддержать, что ещё сказать. Переезд и самостоятельность – нет, это отбросить, не подойдёт, мамулю это тревожит, ей от этого плохо, она не готова, даже если готов сам Андрей. Ради себя жить она ещё не может, никакая интересная работа ей не нужна, даже если сын обещает её обеспечить и при этом не сидеть на шее, теснясь с ней в одной квартире. Чего мамуля хочет? Что ей нужно? Как её успокоить, привести в чувство? Как сделать так, чтобы она улыбнулась? Как передать все те улыбки, что носит на своём лице Андрей, мамуле? Хотя бы одну, чтобы та показала: всё хорошо, беспокоиться не о чем, я живу для себя.
Андрей свою почтенную улыбку держал всегда. Чтобы поддержать мамулю, он хотел взять её за руку, которая лежала совсем рядом с его за тесным столом, но он знал, мамуля прикосновений не любит, избегает их, отталкивает. А потом неистово извиняется, словно допустила страшнейшую ошибку в своей жизни, которую не перекроют никакие достижения. Не нравятся прикосновения и не нравятся, разве так это страшно? Страшно, когда она заикается и беспокоится на каждом шагу.
– Поедим тортика? – показывает она совсем не ту улыбку, которую хочешь видеть, совсем не ту, которую сама хочет носить. Но Андрей её принимает с почтением и доверительно кивает.
– Поедим, мам. Я нарежу, ты сиди.
Он забирает тарелки, достаёт новые, мамуле кусочек побольше отрезает, клубничку целую с другой стороны перетягивает, себе с пустым местом отдаёт – он не любит фрукты, хоть в них и есть фруктоза, до которой так голоден его желудок, но клубничка – что это? Единица, едва ли не ноль. При этом она равна яблоку, арбузу, дыне, лишь банан мало-мальски выделяет, а остальное можно отбросить, то ли дело шоколадные батончики, орехи, печенье – дрянная, умертвляющая, но двигающая тело вперёд сахароза.
– Спасибо, – шепчет мамуля и берёт ложку, делает вид, что наслаждается приторностью сливок, влажностью бисквита, сильнее тянет трескающиеся губы, которые в воображении Андрея идут по мелким ранам, роняют кровь, оттягиваются сквозь боль к скулам, но показывают: как ей вкусно, как ей нравится, как она рада, что всё сложилось именно так.
Как она любит свою жизнь, как она любит всё то, что происходит здесь и сейчас, как она любит то, что было раньше. Андрей улыбается, но и его улыбка фальшивая, подыгрывающая мамуле, только бы она не думала, что он всё понимает. Он ничего не понимает, он верит её лжи, каждый день своей жизни верил и будет верить, потому что она так старается его убедить, потому что другой жизни у неё нет, потому что другого пути она не избрала для себя, и Андрей тоже его не избрал. Он выбрал мамулю, как она выбрала его. Он сделает её счастливой, обязательно. Однажды. Пусть и не сейчас, когда сам Матвей Григорьев обратил на него внимание. Он станет самым перспективным новичком среди Звёзд, а затем начнёт взбираться на пьедестал популярности, будет занимать первые места день ото дня, месяц от месяца, год от года. С его силой получится. Его аномалия привлечёт внимание. Должна. Людям нравятся звёзды, которые светятся в глазах, они кажутся ими теми самыми, что есть в небе, пусть это и реакция организма на пресловутый стресс.
Андрей заглотил сладкую – ровно настолько, насколько надо – ложечку и глянул на мамулю. Та сидела с белыми губами, тупила в тарелку взгляд, словно приведение, которое потерялось посреди большого жилища, которое и не тут вовсе живёт, а в квартире через несколько десятков стен, но теперь оно уже и не вспомнит, где жило: далеко или близко, выше или ниже, правее или левее. Видит только перед собой до одури сладкий десерт, который нужно съесть для того, чтобы никто не догадался, не заподозрил приведение в том, что его не существует. Оно здесь, оно ест, оно дышит, оно смотрит, оно улыбается – оно радуется, потому что нечему грустить, а заикается от переизбытка чувств.
