Смертная тоска сжимала ей сердце; предсказав по звездам будущее другим, она не могла увидеть там своего собственного, но догадывалась, что оно будет печально. «Я помогла счастью их всех и особенно его, – говорила она себе, подняв глаза на Лагардера. – Я отдала ему часть своего рассудка и свою душу. Сейчас он уйдет, исчезнет навсегда, а я останусь здесь, забытая и ненужная!»

Ехавшие первыми остановились. Театральным жестом Кокардас сорвал с себя шляпу, приветствуя французскую землю:

– Виват! Вот мы и на родине… Амабль, голубь мой, поздоровайся же с солнцем его высочества, вон оно сияет, как огромное золотое экю!

– Лучше бы немножко этого золота упало нам в карманы! – буркнул брат Паспуаль.

Аагардер тоже обнажил голову. Взволнованная Аврора воссылала Небу горячие благодарственные молитвы.

Наконец остановилась вся длинная вереница повозок, и цыгане, пожелавшие сопровождать жениха и невесту до самой границы, стали в ряд, предводительствуемые Мабель.

Прежде французы не думали о вознаграждении для своих помощников, а они его не требовали. Цыган никто не принуждал помогать раненому Лагардеру, однако он заслужил их уважение своей силой и мужеством – эти дети Ветра и Пыли Больших Дорог ценят и почитают храбрые натуры.

Впервые этот живущий грабежом народ изменил своему незыблемому закону не вмешиваться в дела христиан. Никогда прежде их племя не приходило на помощь никому из чужаков; так будет и впредь.

Шевалье спешился и подошел к смуглолицым людям, смотревшим на него с восхищением.

– Спасибо, друзья, – сказал он им. – Раньше я думал, что вы не способны ни на что, кроме зла. Я ошибался. Если бы сегодня я мог дать каждому из вас столько, сколько вы заслуживаете, то вы бы в один миг разбогатели. Но, к несчастью, у меня есть только моя шпага да несколько дублонов. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу сполна расплатиться с вами.

– Возьмите мой кошелек, – вмешался Шаверни. – Приходите на это место ровно через месяц. Тут будет кто-нибудь из наших людей, и он принесет вам куда больше. – И оба француза протянули Мабель золото.

– Если другие хотят, – ответила она, – пусть берут. Мне же не нужно ничего.

– Нам тоже ничего не нужно, – сказали мужчины. – Когда нам хочется золота, мы его добываем. Но мы никогда не продавали нашу дружбу, ибо вы первые, кому мы ее предложили… За подарок же денег не берут.

– Черт подери! Они отказываются! – озадаченно воскликнул Кокардас. – Скажи на милость! Предложили бы нам такое!

Флор соскочила со своего мула, схватила оба кошелька и подошла к Пепите:

– Милая, прими это из рук той, что раньше тоже была с вами. Купи себе серебряные и медные кольца и браслеты, и если когда-нибудь, танцуя на площади Мадрида или Вальядолида, ты встретишь французского дворянина, благородного, великодушного, который захочет тебя полюбить, не отказывай ему, детка. Хоть ты и красивее меня, а маркизой буду я!

И она с гордостью взяла Шаверни под руку.

– Боже мой! – пробормотал Паспуаль. – Может, мне стоит вернуться в Мадрид и стать тем, в кого она влюбится?

Кокардас расхохотался:

– Ты?! Дьявол тебя раздери! Да ты что, мой бедный Амабль, ни разу не смотрелся в зеркало?

Оскорбленный нормандец бросил на приятеля испепеляющий взгляд и тихо произнес:

– Зато я, быть может, буду любить ее куда сильнее, чем какой-нибудь надушенный красавчик!

Аврора де Невер подошла к старой Мабель и нежно обняла ее.

– Вы спасли моего Анри, – сказала она. – Я никогда не забуду, что только благодаря вам я вновь обрела его. Если когда-нибудь я окажусь нужна вам – вы только позовите…

– Старой Мабель скоро уже ничего не будет нужно, – ответила колдунья. – Мы показали вам дорогу счастья – так не сворачивайте же с нее!

Марикита по-прежнему стояла в стороне. Подруги одновременно заключили ее в свои объятия.

– Поезжай с нами, – сказала ей Флор. – Ты сделала для нас столько, что отныне мы не должны расставаться…

– Едем, сестра моя, – сказала Аврора.

Но цыганка покачала головой и указала в сторону Пенья дель Сид.

– Я навеки связана с развалинами, где спит мой отец, – грустно ответила она. – Я поклялась никогда не уходить от его могилы и угаснуть, плача над ним. Я бы хотела, чтобы это случилось поскорее. Идите же, сестры мои – ибо вы хотите, чтобы я называла вас так, – идите дорогой радости, дорогой любви. Мне не суждено видеть ваше счастье.

– Ты омрачаешь его, отказываясь разделить его с нами, – взволнованно сказал Лагардер. – Останься, дитя мое. Вспомни тот день, когда ты положила голову мне на грудь – тогда я поклялся никогда не расставаться с тобой. Я должен сдержать свою клятву.

– Ты сделал для меня больше, чем мог, – ответила Марикита.

– Ради меня ты пожертвовала жизнью своего отца…

– Я была безумна… Твоя любовь вернула мне разум…

– Безумна… Из-за меня и ради меня…

– Ну и что же… Я выполнила свой долг на этой земле. Забирай свою невесту.

Это говорили ее губы, но бедное кровоточащее сердце кричало совсем иное. Марикита долго пристально смотрела на шевалье, желая навсегда запечатлеть его образ в своей памяти. Лагардер также не сводил с нее глаз. Их чистые души слились в этом взгляде, полном любви и признательности.

– Забирай свою невесту! – в отчаянии повторила цыганка.

Слезы текли по ее щекам, а плечи содрогались от рыданий. Лагардер, боясь, что она не вынесет такого потрясения, прижал ее к груди и поцеловал в лоб.

– Я буду твоим братом, – сказал он ей. – Если тебе станет слишком тяжело, приезжай в Париж, там тебя всегда примут с любовью.

– Прощай, – прошептала она. – Теперь мы встретимся только на небе.

И она отвернулась, чтобы не видеть печальных лиц Анри и его спутников.

– Что ж, прощай, дитя мое, – тихо произнес Лагардер. – Прощайте и все вы, не просящие у меня ничего и сделавшие для меня так много. Да подаст вам ваш бог. Как бы мне хотелось доказать вам, что я никогда не забуду вашей доброты!

– Иди, – сказала старая Мабель, – и всегда оставайся таким же сильным. Та, которую ты выбрал, смело может опереться на твою руку.

Вскоре группа всадников поскакала к французской границе, а цыганский табор направился в противоположную сторону. Марикита осталась одна, – безутешная, она шла, куда глаза глядят. Она часто оборачивалась и смотрела вслед отряду Лагардера. Когда он уже готов был исчезнуть вдали, цыганка забралась на камень, чтобы еще раз взглянуть на него.

Едва только французы скрылись из виду, как из ее горла вырвался сдавленный крик:

– Анри!

Это был вопль отчаяния и любви, давно уже рвавшийся наружу. И вдруг Марикита рухнула на землю. Бедная маленькая цыганка исполнила свой долг на земле. Она была мертва.

Неподалеку от Байонны Хасинта неожиданно остановила брата, оборвав беседу с ним, и подъехала к шевалье.

– Скорее, скорее! – крикнула она. – Укройте всех за теми деревьями, и чтобы никто не показывался!

Анри, как и любой из его спутников, не имел обыкновения прятаться от опасности, так что слова девушки чрезвычайно его удивили.

– Да поспешите же, заклинаю вас, – продолжала она. – Только бы не было слишком поздно!

С этими словами она оттеснила всех к густому кустарнику и оливковым деревьям, по счастью росшим на обочине дороги.

– Да скажите же, наконец, в чем дело? – спросил Лагардер, уступая ее настойчивости и заезжая под сень ветвей.

Хасинта указала пальцем в сторону города и спросила:

– Видите два черных пятнышка там, на дороге?

– Двух всадников? Да, вижу.

– Один из них – женщина…

– О, Матерь Божья! – возмущенно воскликнул Кокардас. – Неужели мы уподобимся трусливым зайцам и станем прятаться при виде женщины? Хочешь, малыш, я выйду к этим людям и скажу им, что если у них дело к Лагардеру, то он к их услугам?

– Оставайтесь на месте и молчите, – властно сказала басконка, – вашего совета никто не спрашивал. – Потом она повернулась к девушкам. – Там женщина, – повторила она. – Мадемуазель де Невер, нужно ли мне говорить вам, кто это?