Я бродил вокруг ограды большого дома и старался найти в ней проход: должен же тут быть ход для прислуги. Вскоре я заметил юную служанку, тащившую две холщовые кошелки с фруктами и остановившуюся перед неприметной дверью, скорее всего на кухню.

— Извините меня, добрая ханум, вы работаете у Халил-хана?

— Да.

— Знатную госпожу увели внутрь дома, и я дорого заплачу, чтоб ее увидеть. Небольшое состояние, клянусь.

Она пристально оглядела мое дорогое платье для верховой езды, решая, сколько запросить.

— И сколько?

Я показал ей крупную серебряную монету. Должно быть, она никогда не видела столько; уронив кошелки, она потянулась за монетой обеими руками. Я отвел их.

— Если вы хотите, чтоб я провела вас в дом, — ни за что. Мне голову отрежут.

— Тогда скажите ей, что я здесь, и принесите мне весточку от нее. Меня зовут Джавахир.

Она снова потянулась за монетой.

— Как только ты вернешься с новостями о госпоже, монета твоя.

Девушка убежала, а я перешел улицу и встал в переулке напротив, откуда я мог видеть дверь кухни и не быть замеченным. Холодало, голова трещала от боли. Я нашел в рукаве один из платков Пери и затолкал его под тюрбан, чтоб он впитывал кровь.

Ждал я долго, и наконец дверь отворилась и кухарка выскользнула наружу, озираясь в поисках меня и прикрывая лицо пичехом. Я вышел на улицу и тихо окликнул: «Сюда!..»

Она приблизилась и подняла пичех. Темные глаза были полны тревогой, как река, чей ил взбаламучен веслом.

— Известие не стоит обещанного серебра. Не хотелось бы мне снова это увидеть.

Я ощутил, как сердце сдавило настолько, что я едва мог вдохнуть.

— Увидеть что?

— Госпожу в ее постели. — Она отвернулась, словно стараясь отогнать видение.

Я схватил ее за запястье сильнее, чем надо было, и сказал:

— Говори.

Она выдернула руку:

— Другие слуги рассказали мне, что несколько воинов внесли во двор госпожу в крытых носилках. Когда Халил-хан велел ей выходить, она выругала его и отказалась. Он сунулся внутрь, очень непристойно ухватил ее за ноги и выволок наружу. Ее проклятья наполнили двор. Двое воинов схватили госпожу и насильно внесли в дом. Все это время она кричала, но, когда двери за ними захлопнулись, настала мертвая тишина. Никто не захотел пойти узнать, что там случилось. Через несколько минут стражники вышли. Халил-хан приказал никому не входить в комнату, и никто не посмел. Когда я вернулась с базара, дома было тихо как в могиле. Когда хозяин отправился отдохнуть до ужина, я пробралась внутрь.

Тут она замолчала и оперлась о глинобитную стену.

— Она жива? — спросил я, и воздух замерзал у меня в глотке.

— Нет, — сказала служанка. — Глаза ее были открыты и смотрели в потолок. Шея окровавлена и ободрана, а веревка, которой они ее удушили, так и осталась намотана, будто на тюк с пожитками. Лоб ее сведен предсмертной мукой, зубы оскалены, будто она хотела укусить того, кто убивал.

— Не говори больше, — сказал я. — Не надо.

— Лучше бы ты не просил меня взглянуть. Теперь я буду помнить это до конца моих дней. Никакими деньгами такое не оплатить.

Руку она тем не менее протянула. Держась за стену, я выудил монету.

— Тебе выпала лучшая доля, — сказала она, собираясь уйти. — Да будет с тобой Всевышний!

Сердце мое будто превратилось в колотый лед. Я все цеплялся за стену, чтоб не упасть, но она крошилась под моими пальцами. Я размазал эту глину по лицу и голове, словно это была моя могильная земля. Пери мертва? Не может быть. Не может быть!

Ослепнув от горя, я брел по улицам, притягивая взгляды.

— Ага! — окликнул меня немолодой мужчина, проходивший мимо. — Что вас мучит? Вы здоровы?

Не знаю, сколько я ходил и где. Все, что я помню, — как оказался в нижней части города, в кабаке, где воняло грязными ногами. Я сидел на драной, запачканной подушке. Несколько человек приветствовали меня как собутыльника. Я велел подать выпивку и после нескольких чаш дрянной смеси, приправленной корицей, перешел на банг. Он был очень крепким. Я выпил все, что поставили передо мной, а потом потребовал еще.

Вскоре я лежал на грязном полу и разговаривал с ангелицей, которая помогала мне. Она явилась в сиянии, длинные волосы развевались, будто комета, чей хвост заканчивался потоками искр. Я говорил, а она парила надо мной, и глаза ее были полны сочувствием. Я рассказал ей историю своей жизни, начав с того, как был убит мой отец и я был оскоплен. Потом я описал ей Пери и наше с ней время.

— Нет во мне царской крови, — говорил я ей, — но мы могли сойти за близнецов. Мы словно плыли в одних водах одного материнского чрева, оттого часть моей мужественности перешла к ней, а часть ее женственности — ко мне. В глазах мира, который не любит промежуточных созданий, мы казались странными. И оба терпели удары из-за этого. Она такая же преображенная, как и я. Она была свирепой и преданной, мудрой и непредсказуемой. Потому я и любил ее… потому!

Я рассказал ангелице, что случилось на улицах. Когда я дошел до драки с Халил-ханом, я уже едва бормотал:

— Она вытолкнула меня из носилок. Она не позволила мне попытаться спасти ее!

Ангелица парит надо мной, и я чувствую, как меня накрывает райское объятье.

— Дитя мое, — говорит она, — разве ты не видишь? Она вытолкнула тебя, чтобы ты не пострадал. Она тебя тоже любила.

Хвала Богу! Пери тоже меня любила. Слезы текут из моих глаз. Я вытаскиваю платок, чтоб отереть их. От него пахнет сосной — это ее запах, и больше мне его не услышать. Я рыдаю так громко, что весь кабак замолкает и мои собутыльники сбиваются вокруг меня, спрашивая, что меня так печалит. Я объясняю, что потерял сокровище среди женщин, и все они рыдают со мной, а кто бы не зарыдал? Матери, сестры, жены и дочери — все мы теряли кого-то.

Рано утром я просыпаюсь на драной подушке, и голова теперь пылает. Волосы слиплись от крови. Все остальные исчезли, а с ними, разумеется, и мой кошелек. Минуту я лежу там, соображая, могу ли встать и не грохнуться обратно, и тут вспоминаю пугливую служанку и ее рассказ о том, что стало с Пери. О, моя прекрасная госпожа! О, мое разорванное сердце!

Шатаясь, я встаю, нахожу опору и выбираюсь на мороз, к дворцу. Тюрбан мой украден, а с ним и теплый верхний халат, но эти добрые люди не желали мне замерзнуть до смерти и оставили сапоги. Густой белый снег укрывал землю. Я спешил по промерзшим улицам. Добравшись до своей комнаты, я открываю дверь и с удивлением вижу, что Баламани уже исчез, а на моей постели скорчилась маленькая фигурка. Это Масуд Али. Он просыпается, бросается ко мне, обхватывает меня руками и начинает реветь — его маленькое личико искажено горем. Мне становится нестерпимо жаль, что я не был тут, чтоб успокоить его.

— Дитя мое, дитя мое! — сказал я. — Ну не глотай столько печали сразу.

— Что с нами будет? — спрашивал он между всхлипами. — Куда мы пойдем?

У меня не было ответа.

— Кто возьмет нас теперь на службу?

— Ее матушка, — ответил я наобум, стараясь успокоить его.

Он заревел еще пронзительнее:

— Она тоже убита!

Меня словно самого ударили мечом. Неудивительно, что мальчишка-посыльный так и не вернулся.

— Да защитит нас Бог! Старую женщину?

Масуд Али зарыдал просто отчаянно:

— И маленького тоже убили!

— Кого?

— Шоджу!

Во имя Всевышнего, они даже младенца не пощадили. Бедная Махасти! Пери предлагала отослать ребенка из дворца для его безопасности, но Махасти отказалась.

— Не горюй, — сказал я. Я пытался говорить спокойно и унять бедного мальчишку, трясущегося от страха. — Мы найдем нового покровителя, обещаю тебе.

— Царевна была так добра… — всхлипывал он. — Кто теперь будет заботиться обо мне?

— Я, — ответил я. — Я обещал всегда быть добрым к тебе. Теперь давай спи, а со всем остальным разберемся завтра.

Я отнес его на свой тюфяк, укрыл его и держал его маленькую руку, пока он не уснул. Сидя и слушая дыхание Масуда Али, глядя на его приоткрытый рот, на белеющие на щеках потеки высохших слез, я понимал, почему он так напуган. Мы были самыми доверенными слугами царевны, впавшей в величайшую немилость. А если новый шах сочтет нас предателями? Мы не могли этого предугадать. Наше выживание зависело от того, будем ли мы выглядеть кроткими и бессильными, но что, если Мохаммад и его жена решат иначе?