— В этом не будет нужды.

Пери удивилась:

— Я никого не хотела задеть, но дворец — это сложный мир. Без подробного знания о нем сложно добиться повиновения.

— Мы рады, что вы наделены этим знанием, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Когда вы расскажете нам все, что надлежит знать, его делами займется моя жена.

— Ваша жена?

— Именно так.

Губы Пери поджались.

— Я совершенно не понимаю, с чего бы матери четырех детей захотелось добавить к своим заботам еще и управление государством? Это слишком сложно для того, кого воспитали не так, как меня.

Мое сердце упало при этом рассчитанном оскорблении.

— Однако именно этим я и займусь, — высокомерно ответила Хайр аль-Ниса.

— Я всю жизнь училась этому, еще до того, как в четырнадцать лет стала советником у моего отца. Это непростые дела.

— О да, непростые, — сказал Мохаммад Ходабанде. — Вот поэтому ты обучишь мою жену, и она будет выполнять все мои желания.

— Брат, я прошу вас подумать и учесть все мои знания и опыт, которые должны использоваться на постоянной основе при дворе. Даже вельможи согласились, что я — лучший выбор для этой работы.

— Если бы вы смогли делать ее вместе, для меня это было бы лучше всего, — безмятежно ответил Мохаммад Ходабанде.

Расшитые края платья Пери дрожали. И я мысленно содрогнулся от несправедливости происходящего.

— С вельможами непросто. Если они чуют нерешительность, то немедленно этим воспользуются. Слабого они раздавят. Не ради себя, но ради вашей собственной защиты я прошу назначения вашим верховным советником. Ведь я, кроме прочего, рисковала для вас жизнью.

Она имела в виду устранение Исмаила, но, конечно, сказать этого не могла.

— Что вы хотите сказать? — потребовала ответа Хайр аль-Ниса.

— Рисковала жизнью, поскольку нельзя было быть уверенным, что назавтра сохранишь ее. Если бы не смерть Исмаила и не то, что вельможа, назначенный казнить вашу семью, сумел найти повод оттянуть приезд в Шираз, вы были бы сейчас бездетной вдовой — или хуже.

— Безусловно, это правда, но какое отношение это имеет к нам? Я слышала, лекарь Исмаила сказал, что он умер от избытка опиума и еды, что внутренности его завязались в смертельный узел.

Хайр аль-Ниса явно торжествовала, что обеспокоило меня.

— Я хотела сказать, что сделала все, что могла, дабы убедить его и его окружение сдержать убийц, — сказала Пери, — включая тех, что были посланы к вашим детям.

— Так ведь это Бог не дал нам такой судьбы, оттого ничего и не случилось, — ответил Мохаммад Ходабанде. — К чему сопротивляться подобному? День клонится к закату, и меня зовут мои книги. Оставляю вас вдвоем, чтоб договориться.

Во имя Всевышнего! Все было даже хуже, чем я опасался: он даже не задержался увериться, что жена все сделает правильно.

Улыбка Хайр аль-Нисы была ледяной.

— Да, в самом деле. Мы договоримся. Ты можешь начать с того, что поцелуешь мою стопу в знак преданности.

Требование было настолько оскорбительным для сафавидской царевны, что я едва сумел скрыть свое потрясение.

Пери встала, высоко подняв голову:

— Вы требуете, чтоб женщина царской крови целовала ногу девицы из деревни?

— Я требую, чтоб ты признала ту, кто теперь первая среди жен.

— Если бы вы знали свод дворцовых правил, поняли бы, что мое положение куда выше вашего.

Хайр аль-Ниса взмахнула рукой, словно отгоняя муху:

— Ненадолго.

— Спокойнее, Пери, — мягко сказал ее брат. — Ты должна всегда уважать мою жену.

— Я уважаю разумных людей! — гневно ответила Пери. — Если вы намерены играть в царствование, вы утратите не только двор, но и страну. Позвольте мне напомнить вам, что нам предстоит. На севере, востоке и юго-востоке люди угнетены и бунтуют. На северо-востоке и северо-западе нам угрожает вторжение оттоманов и узбеков. Нашу страну охватывают беды. Нашему народу грозят несчастья. Помните, без справедливости не будет ни процветания, ни государства. Вслушайтесь!

Мохаммад Ходабанде вздохнул:

— Мы поговорим о том, что делать, после коронации. Спасибо, сестра, что приехала навестить нас.

— Это мой долг, — ответила она, — равно как и говорить горькую правду, когда нужно.

Пухлые красивые губы Хайр аль-Нисы искривились, будто она съела что-то кислое, — этого выражения муж ее не мог видеть. Я был горд за Пери и сказанную ею правду, однако встревожен жесткими словами, что могли отразиться на ее будущем.

— Не переживай, Джавахир, — сказала она, когда мы вышли наружу и зашагали к нашей палатке. — Я найду способ ее приструнить. Она мне неровня.

Пар ее дыхания клубился в холодном воздухе. Глаза ее, вместо того чтоб померкнуть от тревоги, сверкали, будто она предвкушала новую битву. Нестроение всегда подстегивало ее сражаться отважнее, но было ли это самым лучшим выбором?

— Думаю, вам стоит посетить вашего брата отдельно, пасть перед ним и поклясться в верности, а потом доказывать ее каждый день, пока он не поверит вам всей душой.

— А если он все равно будет отрицать мое право управлять?

— Тогда примите судьбу, дарованную Богом.

Она расхохоталась:

— Джавахир, у тебя сердце совершенного слуги, а у меня — нет. Если такое случится, мы с дядей будем готовы взять все на себя.

— Взять на себя? Да если Мохаммад узнает, что вы задумываете, он точно вас уничтожит! Ни один шах не позволит мятежа в собственном дворце!

— Не обязательно. Когда он поймет нашу силу, он станет уступчивее, как с остаджлу.

— Это опасные намерения, — сказал я. — Почему бы не сговориться?

— Я стала презирать мир, — сказала она. — Мне почти тридцать, и мне никогда не позволяли править, даже притом, что я намного лучше разбираюсь в законах ислама, чем многие, знаю математику и физику, обычаи двора, правила стихосложения и искусство управления. Даже мой покойный отец — благослови Бог его душу — имел странности, приводившие к неверным решениям, к которым мне приходилось приспосабливаться. Теперь наконец вельможи признали, что я заслужила право царить, и я не позволю Мохаммаду или его жене испортить мои замыслы.

Я смотрел на нее в благоговении и ужасе, вспоминая сказанное Баламани в хаммаме. Я думал прежде о решении устранить Исмаила как о вынужденном, а оно обернулось поступком, воодушевившим Пери добиваться права царить. Глубоко в ней билось яростное сердце шахов.

— Подозреваю, что ты считаешь меня непримиримой, — сказала она, когда мы подходили к палатке, — но я заслужила право быть ею. Ты со мной, Джавахир?

Она не сводила с меня пристального взгляда, словно проникая в мои тайны.

— Я поклялся всегда оставаться верным слугой, — ответил я, но впервые за все время не был уверен в своей искренности.

Пока мы были в ставке, из дворца прибыли гонцы с письмами для царевны и для меня. Одно письмо было от моей двоюродной тетки. Оно было коротким и ранящим, словно раскаленный нож.

Меня обжег стыдом сам слог письма. Еще горше мне было от письма, полученного через час.