— Оно было запечатано?

— Конечно, — хохотнул Баламани.

— Раз ты его прочел, то почему доставил?

— Обязан был. Гонец, уничтожающий шахскую почту, был бы казнен.

Словно ударом молнии перепутало мои мысли.

— Почему ты не рассказал мне об этом, когда я появился во дворце?

— Потому что ты был молод и горяч и я боялся, что ты попытаешься отомстить Исмаилу и тебя убьют.

Я схватился за свой лоб. Неужели на нем все так явно написано?

— И я бы попытался.

— И ты бы попытался. Не знаешь ты, сколько я молился за удачу твоего дела. Есть в мире справедливость, хотя и ходит она непредсказуемыми путями.

— Хвала Богу.

— Убийство твоего отца было одной из причин, по которой шах Тахмасб держал своего сына за решеткой в Кахкахе. После этого события шах уверился вдвойне, что доверять ему нельзя.

— Теперь я понимаю, отчего ты за мной так приглядывал. Но почему шах вообще взял меня?

— Он считал, ты заслуживаешь воздаяния за то, что случилось с твоим отцом.

— То есть ты хочешь сказать, что я мог не оскоплять себя?..

Баламани поморщился, а меня пронзило чувство, такое же острое, как то, что я испытал, когда расстался со своими сокровищами. Я ударил себя ладонями по щекам, чтоб не разрыдаться.

— Не знаю. Шах обратил внимание на твою беду лишь после того, как ты попросил приема. Тогда он и велел Анвару выяснить, в чем дело, и Анвар доложил о своем подозрении, что отец твой был оболган людьми, желавшими свалить его, потому что он стал входить в милость шаха. Когда шах узнал, что ты сделался евнухом из желания служить ему, он был вдвойне растроган твоей историей.

— Если шах верил, что мой отец невиновен, почему он не признал ошибку и не вернул честь моей семье?

Баламани горько рассмеялся:

— Как часто правитель сознается, что кто-то был убит по ошибке? Кроме того, приказ убить отдал не он.

— Какой странной оказалась моя судьба!

— Одной из самых странных. Вот почему я старался помочь, как другие, как Тахмасб-шах. Он высоко тебя ценил.

— Откуда ты знаешь?

— Я слышал, как он говорил Пери, что твоя образованность и преданность делают тебя жемчужиной двора. Он взял с нее слово хорошо обращаться с тобой.

Баламани шумно вздохнул, разогнав круги по воде.

— Как мне хотелось рассказать тебе это! Ты мне словно сын и племянник, которых у меня так и не было. Мне было отвратительно столько времени утаивать от тебя правду.

Я смотрел на пухлые, шишковатые пальцы Баламани и думал, как эти самые пальцы вручали приказ об убийстве моего отца. Однако те же самые руки растирали мне виски, когда меня мучила лихорадка, и вступались за меня всегда, когда мне требовалась помощь. Винить его — все равно что казнить гонца, которому случилось доставить дурные вести.

— Баламани, я должен тебя благодарить, — сказал я сдавленным голосом. — Никогда мне не расплатиться с тобой за столько лет доброты, о мой мудрый, бесстрашный и любящий друг! Ты научил меня, что значит быть цельным.

Слезы выступили на глазах Баламани. Он омыл лицо водой из купальни, его широкие плечи затряслись. Как мне повезло, что Бог послал его мне!

Голова кружилась от банного жара; в пару не было ничего видно. Казалось, я не могу дышать. Убрав ноги из воды, я позвал банщика, чтоб он принес мою одежду, и вручил ему щедрые чаевые.

— Джавахир, ты здоров? — спросил Баламани.

— Мне надо на воздух.

Выйдя из хаммама, я вдруг ощутил сильнейшее желание посетить могилу отца. Несколько лет я там не был, и то, что я узнал, заставило меня искать общения с его душой.

Пройдя через Али-Капу, я свернул к Выгулу, туда, где стоял наш прежний дом, и сразу вспомнил день, когда принесли тело моего отца, закатанное в окровавленный покров. Я не знал, кто там теперь живет, и не хотел знать. Миновав Пятничную мечеть, я вышел на кладбище у южных окраин города, где лежал мой отец. У ворот я купил розовой воды и пошел искать могилу. Кладбище разрослось со времени моего последнего прихода сюда, и я долго разыскивал обломок гранита, отмечавший место его погребения.

Я подозвал кладбищенского сторожа, чтоб смести грязь и обмыть камень ведром воды. Пока он делал свою работу, я слушал крики птиц надо мной. Посмотрев в небеса, я увидел стаю диких гусей, первыми улетавших от зимы в теплые края.

Старик в драном халате подошел ко мне.

— Читать Коран? — прохрипел он.

— Нет, спасибо, отец, я сам, — отказался я, но все равно дал ему монету.

— Благослови Бог тебя и детей твоих.

— Спасибо, только у меня их нет. — Я расслышал горечь в собственном голосе.

— Положись на Бога, добрый человек. Будут.

Он говорил так уверенно, что я едва не поверил ему.

Когда они с обмывателем могил ушли, я прикрыл глаза и прочитал поминальную молитву, забываясь в музыке и созвучности слов. Они перекатывались у меня во рту, уплывая в ледяной воздух, смягчая мое сердце и все, что меня окружало.

Присев на корточки, я осмотрел могилу отца. Когда его убили, он был всего десятью годами старше, чем я сейчас. Одно дело — быть поверженным Господом через болезнь или случай — нас всех ждет это поздно или рано, — и совсем другое — пасть от руки человека.

Розовой водой я побрызгал на могильный камень. «Да вознесется твоя душа в рай, да обретешь ты награду, которую заслужил…» — прошептал я.

Над головой снова проплыла, крича, стая диких гусей. Я смотрел на их гладкие белые тела и чувствовал, как меня наполняет легкость, словно душа моего отца наконец обрела свободу. В безбрежности небес мне чудились его теплые карие глаза, улыбавшиеся мне.

Я услышал призыв к молитве из ближайшей мечети и был тронут этим общением с Богом. Снова подозвал обмывателя и попросил воды, молитвенный коврик и глиняную табличку. Разостлав коврик подле отцовской могилы, я омыл руки, лицо и ступни. Склоняясь для молитвы, я ощущал, что мое сердце переполнено и я не могу высказать всего. Я поблагодарил Бога за защиту и помолился, чтоб суд над моей душой не был суровым. Я просил Его милостиво отнестись ко мне, ибо я странное существо, из тех, которых Он не создавал и, может быть, даже не собирается поддерживать. Чувствуя ласку плитки высушенной земли, прижатой ко лбу, я помолился о нежности и милосердии, которые Он являет всем своим созданиям, даже самым скромным.

На базаре всегда есть странные существа, вроде того одноглазого козла, которых обижают и дразнят, но я всегда старался погладить их минуту-другую, потому что и в их появлении на свет — рука Бога. Воины возвращаются с поля битвы с утраченными конечностями и вытекшими глазами. Старики теряют силу, кипевшую в молодых, становясь скрюченными, как ветки, и стелющимися, как деревья. Сердце моей матушки было разбито, а печаль отняла у нее жизнь. Бог сотворил человека совершенным, но земное время поедает его часть за частью, пока наконец не остается ничего и он не обращается в бесплотный дух. Однако есть слава в утрате, сила в ее значении. Я вспомнил слепца, читавшего стихи во дворце; как он выкрикивал строки «Шахнаме», словно они были впечатаны в его сердце и словно утрата глаз помогла ему глубже заглянуть в самую душу слов. Он читал правдиво — правдивее, чем смог бы зрячий, и он надрывал сердца тех, кто слышал его зов.

Строки стихов запылали во мне.