Анна тихонько раздвинула занавеси на кровати о четырех столбах навстречу прохладному утреннему воздуху. Где-то между грубошерстными простынями затерялась пара белых перчаток, символизирующих чистоту новобрачной, которые дала ей Бет. Они были отброшены в сторону и почти позабыты за ненадобностью.

Анна, обнаженная, села на край огромной кровати, скрестив ноги, и смотрела на Джона, спавшего в хозяйской спальне Беруэлл-Холла. Этот плут улыбался во сне.

– Неужели так будет всегда? – спросила она едва слышно. Вопрос этот был искушением судьбы, но именно его задает новобрачная, потому что рядом с ней спит тот, кто останется возле нее всю оставшуюся жизнь.

Джон, притворявшийся спящим, приоткрыл один глаз.

– Всегда – очень долго, – сказал он, все еще улыбаясь. – Но по крайней мере до тех пор, пока ты не состаришься и не будешь едва ковылять.

Глаза его искрились смехом, руки он заложил за голову, как в комнате Нелл Гвин, и его темные глаза искушали, требуя, чтобы она любила его.

Анна с восторгом и гордостью смотрела на Джона, не в силах оторвать рук от его скульптурного тела. Он был самым красивым мужчиной из всех, кого ей когда-либо доводилось видеть. Ей было жаль юных девушек, которых насильно выдали замуж за богатых стариков. Почему даже в нынешний просвещенный век старшие члены семей продолжали считать, что без титула и богатства не может быть счастливого брака?

Анна погрузила пальцы в тугие завитки темных волос на груди Джона.

– Я как раз размышляла о том, какой ты замечательный, муж, – сказала Анна, перекатывая на языке это новое слово и ощущая на вкус его сладость.

– Вполне приемлемое размышление для жены Джона Гилберта, – сказал он, садясь в постели и притворяясь вялым и ленивым. Он потянулся к ней, усадил ее верхом на колени лицом к себе так, что ее обнаженные соски коснулись его груди, что вызвало у нее стон удовольствия и предвкушения, как это уже однажды было в комнате Нелл Гвин.

– Что мне думать о новобрачной, – сказал он, целуя ее в ямку на шее, – напрочь лишенной девической скромности?

– Что тебе повезло, – сказала Анна.

– Разве? – поддразнил он ее. – Ты берешь вольного джентльмена удачи, превращаешь в сельского сквайра, привязанного к земле, и при этом заявляешь, что ему повезло. Так может думать только леди Анна Гилберт, хозяйка Беруэлл-Холла.

– Но все в этих краях рассказывают историю о том, как ты променял ремесло разбойника на любовь к леди-пиратке.

Джон вздохнул:

– Это верно. Возможно, придется искать что-нибудь интересное в другой области. Но где? Вот в чем вопрос.

Анна подняла голову, подставляя его поцелуям шею, потом дотянулась до его губ, тотчас же открывшихся, и снова началась их любовная игра. Очень скоро ласки его языка заставили ее оседлать его крепкое мужское естество, восставшее и отвердевшее без помощи целебной мази Джосаи. Руки Джона крепко удерживали ее за ягодицы и притягивали к себе до тех пор, пока даже легкий летний ветерок не смог бы проникнуть между ними. И когда он заполнил ее всю, они покачивались вместе, не разжимая объятий, а занавеси постели приплясывали в такт их движениям.

– Полегче, Джон, умоляю, – попросила она, в то же время томимая жаждой быть расплавленной и смытой волнами охватившего ее желания.

Джон со стоном пытался ласкать ее груди, двигавшиеся мимо его губ, едва их касаясь, и это продолжалось до тех пор, пока соски ее не превратились в твердые бутоны. Вскоре любое его движение приводило Анну в трепет, и от этого все его чувства были сосредоточены в одной точке его тела, в его мужской плоти.

Джон не мог больше сдерживаться и излил в эту женщину, самую прекрасную на свете, всю свою любовь и мужскую силу. Излил их в свою жену. В ту, что носила его ребенка. Во многих отношениях она была самой раздражающей из известных ему особ женского пола, и все же с ней и только с ней одной он впервые в жизни познал умиротворение. Это было необъяснимо. Так же необъяснимо, как рай и ад.

Вконец истомленные, они лежали рядом до середины утра и поднялись с постели, лишь когда долг лорда и леди Беруэлл-Холла повелел им заняться делами.

Когда Анна и Джон вошли в зал, на них обрушились шутки и поддразнивания, как всегда на всех новобрачных, и он принимал все это с юмором и гордостью, а она с притворной скромностью. Они провели этот день, объезжая верхом поля и приветствуя фермеров, обрадованных тем, что взимаемая с них высокая арендная плата будет снижена, и каждый выражал свою радость ввиду того, что не стало лорда Уэверби. По слухам, его голова красовалась на пике над Лондонским мостом.

К полудню этого дня Джон послал одного из самых быстрых наездников привести Сэра Пегаса из Саутгемптона, пока Джозеф и Бет собирали все необходимое для жизни и процветания в уединенной деревне, которую намеревались отстроить заново в Уиттлвудском лесу. Анна не смогла их отговорить от этого, пока они взвешивали порох, укладывали свинец, гвозди, топоры, котелки, плуг, соль, чтобы заготавливать впрок оленину, а также саженцы яблонь. Все это было им необходимо для того, чтобы начать новую жизнь в выжженном дотла лагере.

– Мы отремонтируем твой дом, Джон, – сказал Джозеф и дружески хлопнул его по плечу своей лапищей. – Ты и твоя леди всегда будете у нас желанными гостями.

Джон улыбнулся и пожал ему руку.

– Мы скоро приедем и будем бывать у вас часто.

Джозеф снял вожжи с телеги и расправил их.

– Джосая, ты и Кейт тоже будете желанными гостями, если захотите к нам присоединиться.

– Нет, Джозеф, благодарю тебя, мы с Кейт отправимся в Лондон. Если там все еще свирепствует чума, добрые лондонцы нуждаются в заботе выпускника университета…

– Падуи! – выкрикнули они все хором.

Джозеф и Бет укатили в своей телеге. Вслед им несся веселый смех.

Когда суровая зима сменилась ранней весной 1666 года, у сэра Джона и леди Анны из Беруэлл-Холла родился малыш. Не успели убрать родильное кресло, как Анна ощутила теплый аромат позднего мартовского утра и попыталась выглянуть из окна спальни.

– Помоги нам сесть, Джонни, – попросила она.

Он покачал головой:

– Младенцу всего несколько часов от роду. Джосая сказал, что тебе следует лежать пластом по крайней мере две недели. Он проделал весь этот путь, чтобы тебе помочь.

– Джосая – доктор, и ничего не знает о деторождении, – презрительно фыркнула Анна. – Он полагает, что это работа повитух.

– Бет вела себя отлично, и я счастлив, что она была с тобой.

– Она принимала телят и считает, что дети рождаются легче, – заявила Анна. – Бет сказала, что мне надо двигаться, не то может развиться родильная горячка.

– Будешь ходить на четвереньках? – поддразнил ее Джон.

Анна снова попыталась сбросить сковывающее движения покрывало. Джон сдался и осторожно приподнял ее и младенца, лежавшего на сгибе ее локтя и сосавшего материнскую грудь. Он усадил ее лицом к окну среди больших и пышных подушек.

– Ну вот, Джонни, теперь я могу это видеть, – сказала Анна, и ее лицо осветилось радостью. – Наши поля начинают зеленеть, а что это строят на том пастбище?

– Это сюрприз для тебя, моя радость, – смеясь, ответил Джон.

– Когда я смогу увидеть сюрприз?

– Скорее, чем должна, потому что, боюсь, я не смогу удержать тебя в постели.

На ее лицо набежало облачко, и Джон, научившийся угадывать ее мысли и настроения, крепче сжал в объятиях жену вместе с младенцем.

– Не позволяй образу Уэверби преследовать тебя, Анна.

В его объятиях она расслабилась.

– Уверена, скоро он не будет являться мне даже в ночных кошмарах.

Джон развернул свивальник, чтобы еще раз полюбоваться самой совершенной крошечной девочкой, какую только ему доводилось видеть. Она вся была розовая и кремовая с массой вьющихся рыжеватых волос, и под этими сомкнутыми веками он надеялся увидеть зеленые, как море, глаза ее матери.