Факелы бросали отсветы на приближавшиеся со стороны конюшни три фигуры, закутанные в плащи. Тот, что шел посередине, был настолько слаб, что его колени почти касались булыжника двора. Его тащили волоком.

Эдвард отвесил ей поклон.

– Вот вам обещанное доказательство, моя дорогая– Анна. Правда, боюсь, он в несколько худшем состоянии, потому что пытался бежать.

Но Анна уже узнала длинные темные волосы и скульптурные черты Джона Гилберта, хотя рот его был спрятан под туго обвивавшим его лицо куском ткани, и с обеих сторон в голову ему были нацелены пистолеты. Сердце ее бешено забилось, когда она увидела, с каким трудом он взобрался в карету.

– Входите, миледи, – сказал Эдвард, – Но предупреждаю вас, последствия для вашего разбойника будут ужасными, если вы заговорите с ним. – Он тихо рассмеялся: – Впрочем, зачем вам с ним говорить? Разве недостаточно взглядов, которыми обмениваются влюбленные?

Впервые Эдвард Эшли Картер, граф Уэверби, сказал чистую правду.

Когда карета, покачиваясь, тронулась по Стрэнду, темные измученные глаза Джона сказали Анне, что она не переживет того, что намерена сделать, как бы ни старалась, а ее глаза сказали ему, что, где бы они ни были, она будет связана с ним навеки. И что бы он ни перечувствовал за всю свою жизнь, она будет чувствовать то же самое, а что бы он ни передумал, будет и в ее мыслях.

И как бы в ответ на их невысказанные молитвы один из факельщиков отстал и оказался позади кареты, а свет его факела ярко осветил лица влюбленных, и они смогли увидеть друг друга.

Анна не сводила глаз с Джона, он не отрывал от нее взгляда. Зеленые глаза Анны, повлажневшие от обуревавших ее чувств, говорили безмолвно, но убедительно: «Люблю тебя. Ничего из того, что принадлежит тебе, я не отдам ни Эдварду, ни королю. Возможно, они овладеют моим телом, но чистота моей любви к тебе сохранится. Моя отвага всегда будет с тобой, и моя вера в то, что я принадлежу тебе, никогда меня не покинет».

Джон изо всех сил напрягал мускулы рук, чтобы порвать путы, и хотя его любимый Анной рот закрывала матерчатая повязка, глаза обрели такое выражение, к какому она привыкла, когда он улыбался, смеялся или целовал ее. Он медленно закрыл один глаз, демонстрируя свою прежнюю неустрашимость. Он понял все, что она молча сообщила ему, и это понимание теперь оставалось с ним.

– Как трогательно, – заметил граф, но Анна не смотрела на него. В эту минуту она испытывала к нему нечто похожее на жалость, потому что он не был способен на такую глубину чувства, которое превращает жизнь на земле одновременно в ад и рай.

Их экипаж, грохоча, пересек Лондонский мост и остановился возле Саутворкского пирса. Тотчас же от корабля «Восточный индеец», пришвартованного у берега и стоявшего носом к морю, отделилась лодка. Лорд Уэверби подал Анне руку, помогая сойти по ступенькам экипажа в то время, как Джона бросили на пирс. Несмотря на то что Эдвард погонял его, упираясь ему ногой в спину, он умудрился повернуть голову и посмотреть на Анну.

Из лодки вышел человек и отсалютовал Эдварду:

– К вашим услугам, милорд.

– Это тот самый человек, капитан. Его надо доставить в Саутгемптон на «Хлою», а оттуда в кандалах перевезти на Ямайку. Вы можете продать его, заключив соответствующий договор, а прибыль взять себе, но не спускайте с него глаз, потому что он скользкая бестия.

– Да, сэр, все будет сделано, как вы велите, – ответил капитан и дотронулся до своего лба.

«Ямайка, – подумала Анна. – По крайней мере я буду знать, в какой он части света». Внезапно ее пробрала дрожь, потому что она вспомнила подслушанный однажды разговор. По договору рабов отправляли на плантации сахарного тростника, там стояла невыносимая жара, и мало кто выживал на этой работе больше года. Для обычного англичанина это было все равно, что смертный приговор, но Джон Гилберт не был обычным англичанином. Об этом ей следовало всегда помнить в часы отчаяния.

Анна молча смотрела, как Джона опрокинули на дно лодки. Он застонал, и она невольно шагнула вперед.

– Джонни!

Стоило ей произнести его имя, как железная рука Эдварда заткнула ей рот.

– Шлюха! Потаскуха! – зашипел Эдвард, голос его срывался от ярости. – Я не допущу, чтобы моя невеста призывала обычного каторжника, стоя в городских доках. Не смейте шутить со мной, миледи!

Анну втолкнули в карету, а когда она сделала попытку обернуться, чтобы в последний раз увидеть лодку, плывущую по Темзе, ей самым жестоким и бесцеремонным образом помешали это сделать. Наконец она осталась в карете наедине со своим будущим мужем, а двое его людей заняли места в качестве лакеев на запятках в то время как мальчики-факельщики бежали впереди и кричали, чтобы народ расступался и пропускал экипаж. Анна откинулась на сиденье, погрузившись в темноту и отвернувшись от Эдварда. Она знала, что у нее будет время оплакать Джона Гилберта, время длиной в целую жизнь.

– На Ладгейт-Хилл, к старому собору Святого Павла, – приказал Эдвард.

Карета рванулась вперед и пересекла мост, направляясь в город.

– Так вот, моя дорогая невеста. Я сдержал слово, и это произошло на ваших глазах. Ему сохранили жизнь. Теперь вы должны сдержать свое обещание. Не так ли?

– Разумеется, – ответила Анна спокойно. – Непременно сдержу.

Смущенный и разозленный, он посмотрел на нее. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, казалось, ее не трогало. В ней появилась какая-то новая сила, приводившая его в ярость. По правде говоря, это было бы невыносимо и в мужчине, но в женщине доводило его до исступления.

Он положил ей на колени сверток.

– Свадебный подарок и знак моего уважения, – сказал Эдвард тихо. Глаза его, узкие и неулыбчивые, поблескивали в тускло освещенной карете.

Анна не пошевелилась.

– Откройте его! – приказал Эдвард.

Анна развязала шелковые ленты, бумага развернулась, и на колени ей упало что-то окровавленное.

– Я обещал сохранить ему жизнь, – сказал граф злобно, – но не обещал, что он сможет наслаждаться жизнью.

Эдварда обеспокоило, что лицо Анны покрылось восковой бледностью, а сама она словно оцепенела, пока они ехали в карете. Нельзя же внести ее, словно полено, в собор Святого Павла. Даже ее дядя не смог бы совершить обряд венчания, если бы она не ответила, что добровольно вступает в брак.

– Моя дражайшая леди Анна, – вкрадчивым тоном обратился к ней Эдвард, – если послать курьера в Саутгемптон, его еще успеют повесить. Все зависит от вас. Если вы меня подведете, ему не миновать петли. Да и позже я смогу отправить к праотцам вашего Джентльмена Джонни, если вы нарушите свои супружеские обязанности прямым неповиновением. – В его голосе звучало плохо скрываемое злорадство.

– Вы должны быть благодарны мне за то, что я защитил ваши интересы наилучшим образом. По крайней мере без своего мужского естества он никогда не изменит вам с другой женщиной.

Анне показалось вечностью то время, что она простояла перед высоким алтарем в соборе Святого Павла, стараясь отвечать на вопросы дяди.

– Дитя мое, – говорил он, перечисляя мучительные обязанности жены, – от вас требуется, чтобы вы повторили вслух мои слова. Вы должны обещать свою покорность в браке.

В тишине и темноте старой церкви, прорезаемой бликами от горящих свечей, выхватывающими из мрака колонны и арки, которые, как ей казалось, зловеще нависают над ней, а запах пыли столетий и сырого камня ударял в нос, только то, что Эдвард крепко сжимал ее руку, напоминало ей, что она здесь для того, чтобы обменять то, что оставалось от тела и жизни Джона Гилберта, более драгоценных для нее, чем ее собственные, на свою свободу.

Она готова была произнести что угодно для того, чтобы сделка состоялась, и так и сделала.

– Беру в мужья, чтобы стать верной и покорной женой, Эдварда Эшли Картера, графа Уэверби, – повторила она вслед за епископом Илийским, пропустив лишь слова «любовь» и «честь», потому что не посмела солгать перед лицом Господа в его доме.