У нее была своя клиника. Так требовал говорить муж, хотя ее наличие – полностью его заслуга. До его идеи, она работала акушером-гинекологом, работу любила не меньше пациенток, пациентки платили тем же. В один прекрасный день он просто принес на стол внушительную пачку денег и сказал, что завтра они едут смотреть помещение. У нее на тот момент было теплое место в частной клинике, свои пациенты, две дочери, хомяки, собака и вилка во рту. С вилкой пришлось расстаться в ту же минуту.

– Паш, ты чего?

– Все, я сказал. Ты не будешь больше работать за три копейки. Я целый год копил, вот завтра едем договор составлять. Помещение я нашел, оборудование возьмем на первое время в лизинг, я договорился. Справимся.

Они год еле сводили концы с концами: хватало на аренду, зарплаты сотрудникам и дочкам на школу и сад. Потом к ним пришла Машка – ее давняя подруга, которая оценила глубину мешков под глазами, покачала головой и просто села за стойку администраторов, навела там свои порядки: уволила всех одним днем. Работала за троих админов, спала и ела за работой, потом нашла прекрасных девчонок, и все немного вздохнули. Денег хватило даже на отпуск всем троим: Анне, мужу и Машке. Поехали они в него по очереди, потому что пока один спал беспробудно у моря, два оставшихся сражались за их детище. Так проработав несколько лет, они столкнулись с этим.

Ситуация с репродуктивными возможностями населения была довольно тяжелой и раньше: люди не могли забеременеть все чаще и чаще, по новостям передавали сообщения о напряженной ситуации в стране, что людей становилось все меньше. Потом материнский капитал в один день увеличили втрое и сообщили совсем уж скудную цифру населения. По всем новостям всех стран ежедневно призывали плодиться и размножаться, но было одно «но». У людей перестало получаться.

Такой пробел в демографии ощутили резко – людей в клинике стало больше. Они взяли еще одного репродуктолога, смогли переманить у соседей хорошего эмбриолога, из подсобки сделали еще один кабинет, а Машке купили на стойку крутой компьютер. За первый день работы новым составом они с мужем заработали на джип. Машка взяла ипотеку.

В один день все изменилось.

Клиника располагалась на первом этаже многоэтажки. Вход в клинику отделен был небольшим пространством, которое по документам принадлежало им, но регистратуру там поставить не смогли из-за какого-то запрещающего акта. Поставили там колонны. Их нарисовала старшая дочь Анны, по ее эскизу заказали мастерам четыре колонны, каждая из которых была своей формы и даже высоты. Анна их очень любила, муж с Машкой не обращали никакого внимания на такие мелочи, на пациентов действовало само их наличие.

В то утро, оставив машину Бог знает где, еле отыскав свободное место, она шла по бульвару к клинике, не видя ничего перед собой, мысленно ругая далекое парковочное место. Почему-то на обычно пустом тротуаре тоже было весьма многолюдно. Подойдя ко входу в клинику, она впала в ступор: это была очередь к ним. Огромная живая очередь, заканчивающаяся в другом квартале, вела в ее клинику. Протиснувшись в коридор с колоннами, она обнаружила, что он весь заполнен людьми. Люди были на ступеньках, на лестницах, ведущих на второй этаж, все пытались втиснуться в их парадные двери.

Какой-то мужчина с возмущением оттолкнул ее: «Тут очередь вообще-то! Не видно, что ли? Ой, это Вы!»

Гул голосов на секунду взвился в воздух и упал мертвым молчанием на пол. Люди расступались перед ней, как воды перед Моисеем. В полной тишине она добрела до входа.

Толкнув дверь, Анну снесло целой массой звуков: телефоны разрывались на стойке, люди пытались перекричать администраторов, орали экраны телевизоров, кто-то разговаривал по телефону, толпа окружила круглую стойку со всех сторон. Ее никто не заметил, пробиться к регистратуре не представлялось возможным, ее теснили все ближе к входной двери. Кто-то схватил за локоть: «А наконец-то!» – Маша волокла Анну к кабинету, ловко расталкивая толпу, – «Я уже потеряла Вас, Анна Васильевна! Простите! Мы вот так обойдем… извините… позвольте…»

Протиснувшись в кабинет и усадив ее на небольшой диван, она немедленно пошла за водой, по пути тараторя: «Ты даже не представляешь, что здесь началось, после этих сообщений! За два часа нас просто снесли – сайт лег, Паша его уже чинит с какими-то ребятами, программа сдохла от количества заявок, телефоны разрываются, ну а толпу сама видела. Пей-пей, сейчас новости включу, ты с ума сойдешь». Маша как-то нехорошо хихикнула.

Анна послушно отхлебнула воды из кружки «Лучшему доктору».

– К нам записались из Израиля, представь? – Маша довольно кивнула и нажала кнопку пульта. – У тебя теперь прием, кстати, до десяти вечера.

– Совсем не кстати, Маша.

– А что поделать. Смотри!

Новости по всем каналам шли безостановочно. Всемирная организация здравоохранения зачитала официальный доклад о проблемах с репродукцией. Кратко: они признавали, что более человечество не может размножаться естественным путем. Месяц назад был зарегистрирован последний случай живорождения после естественного зачатия. Ребенок умер спустя 18 часов. За месяц на всей планете самостоятельно не забеременела ни одна женщина. Далее зачитывали список племен Африки и Южной Америки, которые полностью вымерли из-за отсутствия естественного прироста. Дикторы поясняли, что это не повод для паники, ведь есть вспомогательные репродуктивные технологии, которые так хорошо развиты и помогут.

– Не прошло и ста лет, как старина Лин это признал, – Маша выключила телевизор и печально вздохнула.

Лин Джун руководил ВОЗ несколько лет, был одним из «наших», из гинекологов. Прошагав по карьерной лестнице Южной Кореи, он быстро прыгнул выше своих ушей (как шептались в кулуарах ВОЗ) и занял место руководителя этой организации. По факту, никто просто не знал, что делать с ВОЗ. Все летело в тартарары давным-давно. Все понимали, что скоро придется признать, что человечество подошло к последней черте, и никто не хотел быть тем самым, кто это сообщит. Лин занял пост, руководил и всеми возможностями откладывал работу Комитета репродуктивного потенциала.

Она знала Джуна. Хорошо знала. И если он решился на такой отчаянный шаг, дело было дрянь еще больше, чем говорилось в докладе.

– Набери его.

– Ань, ты чего? – Машка выпучила свои миндалевидные глаза уж очень сильно. – Ты же не станешь ему звонить?

– Набери.

Маша быстро вышла из кабинета, окинув ее неодобрительным взглядом и поджав губы. Через пару минут она протиснулась в приоткрытую дверь:

– Третья линия. Аня…

– Спасибо.

Дверь немедленно закрылась.

– Аньйоансейо.

– Ты все еще помнишь? – в трубке засмеялись. – Я знал, что ты позвонишь.

Слышать корейскую речь было непривычно, говорить – еще непривычней, под ложечкой неприятно засосало от этого голоса.

– Насколько все плохо?

– Хуже, чем мы сказали. Но это ты и сама понимаешь.

– У меня прием теперь до десяти вечера, – она не знала, что еще сказать, а молчать было категорически нельзя. – Джун, что теперь?

– Надо привыкать к действительности: тебе – к своей, мне – к своей.

– Но дальше… Что делать дальше, когда…

– Когда у тебя перестанет получаться? – она слышала, как клацнула крышка зажигалки на том конце. Он все еще курил.

– Да, я про это.

– Не знаю. Умирать будем, похоже. Мы с тобой не в полном одиночестве, твои дочери тоже, а дальше… Как девочки?

– Я недавно взяла антимюллеров гормон у старшей, он по нулям, в яичниках ни одного фолликула.

– Сочувствую, но это нормально на данном этапе эволюции. Ты думала, это обойдет стороной только твоих девочек?

– Нет, не думала, но хотелось бы.

– Да, мне тоже. – в трубку протяжно выпустили струю воздуха. – Какая она, твоя старшая?

– Веселая. Красивая, высокая девочка.

– Похожа на тебя?

– Да, пожалуй.

– Я думаю, твои дети обязаны быть на тебя похожи.

Разговор переставал ей нравиться и пошел совсем не о том, для чего она звонила. А для чего она, собственно говоря, звонила? Узнать «из первых уст», что и так знала? За словами ободрения? За советом? Нет, она звонила поздороваться на корейском, черт бы его побрал!