Это кто из вас босиком бегает?

Подростки остановились, недоумённо разглядывая то следы босых пяток на снегу, то друг друга. Все были в валенках. Правда, и крошева из соломы вокруг хватало. Ребятишки часто в прохудившиеся валенки для тепла засовывали пучки соломы. Оказалось, что вся солома из Мишкиных валенок высыпалась сквозь дыры, и он давно уже бегал почти босиком. А уж выскочить без обуви по каким-нибудь делам во двор было обычным делом. Но в тот раз мальчик сильно застудился и несколько дней не слезал с печки, бабка  лечила его теплом и настоями. Маша каждый день теперь ходила в школу, валенки, подшитые,  были в её единоличном пользовании. Она и принесла в дом новость, что в деревне появилась молодая женщина. Привыкшая к убогой одежде, всегда залатанной, не по размеру, девочка была поражена ладным видом приезжей. Теперь она каждую свободную минутку выглядывала в окно, не пройдет ли незнакомка опять.

 Тётка Марфа встретила Лизу неласково, но из дому не погнала. Как и Таисья, жила она в небольшом домишке одна, но к такой жизни привыкла, людей сторонилась. Маленькая, сухонькая, сама, казалось, ела как птичка, посмотрев на Лизу сразу предупредила:

Если хочешь тут остаться, иди работать в колхоз.

Я согласна, – торопливо проговорила Лиза: а что там нужно делать?

Что скажут, то и будешь делать: коров доить, убирать за ними, может, за телятами тебя определят. Завтра с утра иди в контору. Документы твои в порядке?

Хорошо. Всё в порядке. Я боюсь только, что узнают меня.

Тётка внимательно посмотрела на Лизу, покачала головой:

Не признают. Я бы сама тебя не узнала. На распутинскую родову ты не похожа, больше в мать пошла. А её здесь почти никто не видел. Нет, не узнают, не бойся. Лет много прошло, наших тут никого не осталось.

Лизе стало больно и горько от последних слов тётки. Заметив это, та предупредила:

Только, если дознаются, чья ты, я скажу, что не знала. Давай договоримся, что тебя прислала ко мне Груня, письмо с тобой передала, где сказано, что ты сирота. А чья сирота, мне не ведомо. Поняла?

Да. Спасибо вам. Я боюсь только Лыховых. Знаете таких?

Знаю нехристей, сейчас в живых только Кузька остался. Старшего Федьку этим летом придавило в лесу. Есть бог на свете! Говорят, Кузька чего-то опасался, перед рождеством ещё уехал отсюда. В город подался. Хоть в этом повезло тебе. А зачем он тебя тогда искал?

Сама не понимаю.

Приглянулась что ли? Но это сейчас ты, хоть завтра замуж отдавай, а тогда была совсем пигалица.

 Пока тётка говорила, Лиза обмирала то от радости, то от смущения. Тетка еще долго готова была расспрашивать, но, заметив измученное состояние девушки, отложила разговоры.

 Спать Лизе тётка Марфа определила на лавке у печки, хорошо, что с одеждой у девушки проблем не было, да и деньги имелись. Решили, что зиму продержатся.

 Правление колхоза Лиза нашла бы с закрытыми глазами. Еще вечером тётка сказала, что под него заняли дом Федора Распутина. Ворота, передний двор, конечно переделали, но, ступив на крыльцо, в сени, она как будто заглянула в детство. Здесь по углам пряталась, играя с детьми и внуками дяди Федора. У двери она нащупала засечки, вспомнила, как в то последнее лето по очереди становились, отмечая свой рост. Россыпь засечек теперь приходилась ей на уровне плеча. Дверь резко открылась, мимо Лизы прошмыгнул мужичок. Смахнув слезинки, она перешагнула порог.

О чём плачешь, красавица? – встретил её вопросом мужчина, по-хозяйски расположившийся у печи. Глаза прищуренные, казалось, в душу заглянули, хотелось прикрыться, перекреститься. Но Лиза запретила себе даже глядеть в тот угол, где всегда располагалась домашняя божница. Вместо этого пожала плечами, глядя в пол:

Напугал, ноги чуть не оттоптал.

Кто?

Тот, кто только что выскочил.

Здравствуй, Степан Федорович, – вступила в разговор Марфа Потылицына: знакомься, работницу новую тебе привела. Из Иркутска  приехала, пока у меня поживёт. Родственницы моей воспитанница, девка работящая.

 Председатель колхоза взял протянутый документ, развернул, стал внимательно изучать, иногда быстро взглядывая на пришедших. Лиза с волнением  справилась, с любопытством осматривала комнату.

Елизавета Николаевна Алексеева, что вас привело сюда? – поинтересовался председатель.

Вздохнув, она принялась пересказывать историю, сочиненную вчера, пока ехала со станции в деревню. По тому, как смотрел на неё председатель, Лиза почувствовала, что он  не поверил и вспыхнула:

А говорили, что в колхозах рабочие руки нужны!

А что ты умеешь делать руками то? За скотом ходить умеешь?

Нет, я шить умею, за больными, за детьми ухаживать.

Городская?

Да, – Лиза помнила, что нужно скрывать своё деревенское прошлое, не усиливать и без того возникшее к ней подозрение, добавила:

Не могу места найти себе постоянного, надоело по углам скитаться, родители давно померли, сгорели при пожаре, я еще девчонкой была.

Выросла в детдоме?

Пробовали забрать, я сбежала, мне уж тринадцать лет было.

В школе училась? Грамоту не забыла?

Как забудешь. В няньках пока работала, книжки детям читала. Да вы проверьте, пошлите запрос в Иркутск.

 Неизвестно, сколько бы еще расспрашивал Степан Федорович и какое решение он принял, если бы не ввалились в правление переругивающиеся бабы. Молча выслушав их, председатель посмотрел на Лизу:

Телята, что малые ребята, будешь помогать пока Катерине. А ты, – он обратился к другой бабе: пойдёшь с сегодняшнего дня на главную ферму.

 Так Лиза оказалась в телятнике в помощницах у немногословной Катерины. Три года – не такой уж большой срок, чтоб потерять навыки выхаживания, что и как делать Лиза прекрасно помнила, но виду не подавала. Недели две поойкала, порасспрашивала Катерину, а потом втянулась. За это время никто не признал в ней распутинскую дочку, и Лиза постепенно успокоилась. Человек десять ей были смутно знакомы, видела их прежде в деревне. Большая часть людей была, видно, из приезжих. Как, например, молодой голубоглазый мужчина по имени Илья. Впервые увидев его с большими детьми, Лиза удивилась, Илье на вид было лет двадцать. Тетку Таисью она знала с детства, помнила, что она давно жила бобылкой. Ситуацию прояснила Марфа, подивившись, что мужик взял такую обузу, как малые дети. Лиза пригорюнилась, вспомнив Машеньку, к которой привязалась пока нянчилась. Где-то она сейчас? Найдутся ли у неё сердобольные родственники или придётся девочке расти в детдоме? Тетка Марфа по-своему истолковала лизину грусть.

Дети растут быстро. Год – другой пройдет, и они уже не обузой, а полноценными работниками станут. Особенно старший Мишка.

 Лиза непонимающе посмотрела на тётку, та запнулась и перевела разговор.

 Но пришедшей в голову идеи Марфа не оставила. Она знала, что Лизе семнадцать, а по документам все двадцать лет: давно пора было выходить замуж. Марфа в эти годы уже двоих детей имела. Вот только, где они, дети?  Старший сын искалеченным с германской войны вернулся, через год умер, младший перед революцией в город подался, за двадцать лет ни одной весточки не пришло. Марфа даже не знала, к какому берегу он прибился: белым ли, красным? Большевиков она сильно не любила, хотя виду не показывала. Перед смертью старший шепнул, что подстрелили его свои. Он летом семнадцатого за унтер-офицера вступился, досталось обоим. Его не добили только потому, что немцы пошли в атаку, вся рота была перебита. Когда очнулся в госпитале, о ранении помалкивал, выжил только потому, что очень хотел вернуться домой, обнять родителей. Думал, что дома рана затянется, выздоровеет. Не получилось. С тех пор окаменела Марфа, с чужими задушевных разговоров никогда не вела, а своих всех раскулачили в начале тридцатых. В девяти краснопольских домах жили родственники, хоть и дальние, никого не осталось. Теперь там другие люди осели. Марфу, когда началась коллективизация, не тронули потому, что брать было уже нечего. Когда в один год умерли муж и дочь, продала она всё хозяйство и перебралась на окраину в маленький домишко, оказалось вовремя успела. Когда объявилась Лиза, может и неприветливо её Марфа встретила, оттого, что зачерствела за эти годы душой, но день за днём всё больше к ней привязывалась. Марфа уже даже боятся начала, как бы девушка снова не подалась в бега, поэтому и задумалась о её замужестве. Илья ей нравился, чем-то напоминал любимца, старшенького, рассудительностью, неторопливостью. Приметила Марфа, что и бога не чурается. Как-то зашел в избу по делам и, думая, что хозяйка не видит, перекрестился на её икону. Для Марфы это много значило. Да и работник Илья был хороший, Таисьин домишко в первое же лето поправил.