– Торбы, – кивнул трактирщик. – Лошадиные. Для овса.

– Сидите здесь! – Константин Павлович выскочил из кабинета, вернулся буквально через пару минут и бросил на стол холщовую сумку: – Его работа?

Коваль поднял мешок, покрутил в руках, даже посмотрел зачем-то на свет и пожал плечами:

– Да они у всех одинаковые. Похожи.

– Понятно. В этой вчера выловили кисти и ступни нашего покойника.

Мирон Силыч перекрестился и даже отодвинулся на стуле.

– А адреса Хабанова и Ягелло у вас имеются? – вернулся Маршал к своим записям.

– Васька прямо у нас на Извозчичьей и квартирует. В гости он меня не звал, но я видал пару раз, как он на своих вороных в ворота въезжал. А к Лебедю я сам ходил, когда он мне в другой раз задолжал. Пишите.

Через пять минут из дверей Казанской части вышли двое: Коваль и Маршал. Последний, еще раз наказав важному свидетелю ни под каким предлогом не отлучаться из города, не уведомив сыскную полицию, и снова получив отказ на вопрос, не подвезти ли Мирона Силыча поближе к Лиговке, сел в ближайший свободный экипаж и укатил вверх по каналу. Коваль же, закурив очередную ароматную папиросу, добытую из маршальского портсигара, поднял барашковый воротник, перешел улицу и направился было к мостику, как кто-то похлопал его по плечу.

– Любезный, – раздался вкрадчивый голос, – а не желаете ли заработать трешницу?

Обернувшись на столь заманчивый посул, Коваль обернулся и угадал в говорившем того самого длинноносого с бакенбардами, что спал у кабинета Маршала. В обтянутой перчаткой руке аппетитно хрустнула зелененькая кредитка.

Альбина закончила шов, вытащила юбку из-под лапки машинки, откусила нитку и крикнула:

– Таська! Веди Ульяшку!

Старшая дочь появилась в комнате с трехлетней сестрой на руках. Та, в одной нижней рубашке, обняла Таську за шею, прижалась, обхватила худенькими ножками. Мать окинула тяжелым взглядом эту идиллию, невольно улыбнулась, но все-таки сурово буркнула:

– Все таскаешь. Гляди, разбалуешь, вовсе ходить разучится.

– Ништо, – огрызнулась дочь. – Меня не баловали, так хоть я побалую. Авось еще намается.

Альбина тяжко вздохнула, но настроения браниться не было. Она забрала Ульяну, посадила себе на колени, натянула той юбку, тщательно заправила рубаху и поставила перед собой:

– Ну-кось, покрутись.

Девчонка с удовольствием обернулась вокруг себя.

– Невеста! – довольно заключила мать. – Хоть завтра под венец.

Таська фыркнула:

– Избави бог. Лучше в девках всю жизню, чем с таким, как у нас.

– Много ты понимаешь. Рановато выучилась с матерью спорить, да и разговоры не по годам. Беги, Ульяша. Да гляди, не изорви.

– А тут и спорить не об чем, – по-взрослому уперла руки в бока Таська. – Тваво Лебедя уже боле недели дома не видно, так и ты вон улыбаться зачала. Может, замерз где под забором? Вот бы послал боженька ослобонение. – И, не дожидаясь, пока мать запустит в нее тяжелой катушкой, Таська выскочила из комнаты вслед за сестрой.

Альбина встала из-за стола, потянулась с хрустом, ойкнула, схватилась за поясницу, чуть постояла, прислушиваясь к боли, но все-таки разогнулась. Так же как муж несколько дней назад, задержала взгляд на свадебной фотографии, будто пытаясь угадать что-то: то ли рассмотреть в знакомых лицах что-то новое, то ли вспомнить забытое, с минуту молча постояла перед карточкой. Потом решительно смахнула скатившуюся по щеке слезу, перевязала платок и вышла в прихожую. Сунула ноги в валенки, натянула потертую кацавейку на лисьем меху, вытащила из-под лавки топор и вышла из квартиры. Вернулась минут через десять, раскрасневшаяся, с охапкой березовых дров, с грохотом свалила их на желтый жестяной лист у печки, туда же уронила топор, сама, тяжело дыша, опустилась на скамью и почти сразу зарыдала. Стащила платок, уткнулась в него лицом, затряслась всем телом и тоненько, совсем по-щенячьи заскулила, завыла, стукнулась несколько раз затылком об стенку.

На шум выглянула из второй комнаты Таська, дернулась было к матери, но замерла, так и не переступив порог, закусила губу, посмотрела немного, испуганно вытаращив глаза и зажав худой ручонкой рот, а после спряталась за дверью, аккуратно ее затворив.

Наревевшись, женщина поднялась на ноги, не разуваясь, прошла в большую комнату, умылась под рукомойником, перевязала перед зеркалом платок. Подошла к буфету, заглянула в стоящую там супницу, вздохнула, вернулась в прихожую, закинула в печку три березовых чурбака, натянула поверх кацавейки пальто и опять вышла из квартиры. Вернулась с ведром воды, поставила на табуретку возле печки, только потянулась за щербатым чугунком, как в дверь деликатно постучали. Она вздрогнула, обернулась и замерла, прислушиваясь. Постучали повторно, уже настойчивее, а следом донесся мужской голос:

– Есть кто дома? Сыскная полиция.

– Дома они, дома – только что дверью хлопала, – раздался откуда-то издалека и сверху тот же голос, что как-то грозился пожаловаться на Лебедя хозяйке. – Дождались! Прижучьте их там, а то совсем житья честным людям никакого!

Альбина быстро отодвинула задвижку.

– Константин Павлович Маршал, помощник начальника столичного сыска, – представилась лестничная темнота.

– Заходьте, – отодвинулась Альбина, пропуская гостя. – И так уж развлекли соседей, до Рождества пересудов хватит.

Константин Павлович вошел в прихожую, огляделся, подмигнул высунувшейся из комнаты Таське, но та игру не поддержала, надула щеки и хлопнула дверью. Тогда Маршал обратился к хозяйке:

– Вы, надо полагать, Альбина Ягелло? Супруга Франца Ягелло?

Хозяйка кивнула.

– Мне бы повидать вашего мужа.

– Да мне бы тоже. Вы проходите в комнату-то. Ничего, не натопчете – я еще не мыла нынче.

В комнате она пододвинула Маршалу стул, сама села у швейной машинки, сложила на коленях руки.

– Я так понимаю, что Франца дома нет?

– Нет.

– А где бы я мог его отыскать?

Альбина пожала плечами:

– Откуда мне знать? Это вы из сыскной, вот и сыщите. Другая неделя уж пошла, как дома не объявлялся.

Маршал хмыкнул на такую отповедь, бросил на стол шляпу.

– И что же, вас не волнует, где он? Слышали, вон, из канала на днях покойника выловили – а ну как это ваш супруг?

– А хоть бы и он, – отозвалась Альбина. – Схоронила бы – да жила б спокойно.

– Это он вас? – Маршал указал на пожелтевший синяк на щеке.

Молодая женщина попыталась прикрыть следы побоев платком, кивнула:

– А то кто же.

– За что?

– Любит сильно. За что же еще? Али у образованных не так?

Маршал промолчал, достал из кармана портсигар, блокнот с карандашом. Хотел было спрятать папиросы обратно, но хозяйка остановила:

– Курите, ежели хочете. Я уж даже соскучилась по мужескому запаху.

Константин Павлович закурил, благодарно кивнул на подставленное вместо пепельницы чайное блюдце – судя по следам, оно и пропавшим хозяином использовалось по тому же назначению.

– Альбина… Простите, как вас по батюшке?

– Войцеховна. Альбина Войцеховна. А муж – Франц Янович. Иванович. Из Велички мы. Под Краковом это.

– Давно в Петербурге?

– Да уж семь лет почти.

– Ясно. – Маршал сделал пометку. – Чем занимается Франц Иванович?

– Утварь ямщицкую делает. Раньше делал. Сейчас торбы шьет. Для овса. И тем же ямщикам да извозчикам продает.

Константин Павлович аккуратно занес и эти сведения в блокнот, порылся в портфеле, вытащил ту торбу, что показывал в кабинете Ковалю.

– Посмотрите – вашего супруга работа?

Альбина развернула мешок, вгляделась в строчки, пощупала ткань, поскребла ногтем, вернула на стол.

– Его. Откуда она у вас?

Но Маршал вместо ответа задал следующий вопрос:

– Муж пил?

– Пил.

– Сильно? Раньше пропадал так надолго?

Альбина пожала плечами:

– Как все пил. Как все у нас в слободке. Долго мог пить. Пока деньги были. Но ночевал дома всегда. А в тот раз последний рубль забрал, на керосин схороненный, и ушел. Я ходила в чайную к Ковалю, это на Извозчичьей улице. Он говорит, что Франц у него только днем был.