Оператор согласно кивнул.

– Надо же, Кира, а по тебе и не скажешь, что ты такая.

– Какая? – слегка враждебно уточнила девушка.

– Чуткая.

– Правильно говорить: жуткая, – отмахнулась журналистка, неожиданно испытав неловкость.

Кире всегда казалось, что такие моральные принципы, которыми она руководствуется, есть у каждого человека. Банально же: если можешь не обижать – не обижай, если поможешь оказать помощь – помоги. Для чего из этого фарс устраивать?

Дом фермера располагался на окраине деревни. Толстые брусья, из которых был сложен дом, давно потемнели от времени, но все еще крепко держали на себе крышу, укрытую деревянной черепицей. Впереди начинало сгущаться вечернее небо, окрашивая горизонт в тёплые оттенки оранжевого и фиолетового, а вокруг загона, что прилегал к дому, стоял лёгкий запах свежего сена, смешанный с ароматом земли и деревьев.

Фермер вместе с сыновьями готовился к последним вечерним делам. Старший, высокий и сильный парень, которого в деревне уважали за его трудолюбие и спокойствие, умело направлял коров в загон, мягко подгоняя их палкой. Его брат, подросток лет тринадцати, хотя и был еще невелик ростом, но старался не отставать. Он с важным видом ходил рядом, то и дело подскакивая к животным, хлопая в ладоши, чтобы те шли быстрее.

Из окна дома за ними наблюдала мать, крепкая женщина с добрыми глазами, одетая в скромное платье. Она вытерла руки о фартук и выглянула на улицу, увидев, как Кира и Артём продолжают записывать свои материалы. Выйдя на крыльцо, она окликнула их, приглашая зайти на чай. Её голос звучал мягко, почти по-матерински, как будто она пыталась проявить своё гостеприимство, несмотря на усталость после долгого дня.

Однако Кира, немного замявшись, вежливо отказалась, сославшись на работу и позднее время. Артём, поправляя камеру на плече, поддержал её слова, добавив, что им действительно нужно закончить репортаж до заката. Фермерша кивнула, поняв и не обидевшись. Она знала, что работа у каждого своя, и иногда гостеприимство должно уступать делу.

В доме уже начинал раздаваться звон посуды – жена фермера готовила ужин. В тишине наступающего вечера, который нарушали лишь звуки мычания коров да редкие голоса сыновей, этот дом казался особенно уютным и полным жизни.

Кира неожиданно сильно почувствовала их чуждость местным распорядкам. Они-то сейчас вернутся в гостиницу, будут обрабатывать материалы, пока помнят, где какие ляпы были. И никакого им свежего ужина, никаких пустых семейных разговоров, никаких встреч с близкими по духу людьми. До их дома были тысячи километров.

– Иван, а что вы можете рассказать? – спросила журналистка, заставив себя перевести взгляд на мужчину с крепкими плечами и загорелым лицом, который в это время нервно крутил в руках кепку.

– Ну, у нас тут по ночам иногда вой слышен, как будто волки, да только волков давно уж нет. И огни эти… – он замялся, – светятся иногда на кладбище, будто кто фонариками махает. Подхожу, а там никого. Страшно это, скажу вам. Будто души мертвых мстят.

– Как это «мстят»? За что? – оживился вдруг Артем.

Иван на мгновение замолчал, словно обдумывая, стоит ли вообще рассказывать эту историю незнакомым людям. Да только чего ему скрывать правду-то? Журналистам дела до его странностей нет, они сюда ради мистики и приехали. Так размышлял фермер.

Он нервно сжал в руках старую кепку, на которой уже начали вырисовываться белые следы от пота, и, наконец, заговорил, понизив голос, будто боялся, что его услышат не те уши. Включенная камера его мало смущала.

– Да как вам сказать… Это давно было, ещё до того, как советская власть пришла. Земля тут наша не простая, ведьмовская, говорят. Раньше здесь, на месте нашей деревни, другое селение стояло. Деревня Колдунов её звали. Не так, чтобы все её официально так называли, а вот в округе все знали: не ходи туда, люди там не как мы. Говорят, жили там ведьмы да колдуны, поколениями своими. Люди из других деревень обходили то место стороной, а если и ходили, то только днем и с оберегами. Но всё изменилось, когда земля под колхозы пошла.

Фермер сделал паузу, будто подбирал слова, а затем продолжил:

– Пришли тогда новые люди, из города, посмеялись над старыми страхами, да и землю эту взяли, чтобы распахать и засеять. Ну, а местных, кто был, поразогнали – кто в Сибирь, кто по другим деревням. Никто уже и не помнит, куда они делись. Только вот с тех пор и начали странности происходить. Люди видят огни на старом кладбище, что на месте той деревни осталось. А то вдруг по ночам слышат вой, будто волки вокруг бродят. А волков-то тут уж давно не видали, говорят, все вымерли.

Он нервно взглянул на журналистку, словно ища у неё подтверждение своим словам, но та молчала, продолжая слушать каждое его слово.

– Говорят, это души тех, кто на той земле жил, неспокойны. Не смирились они с тем, что землю их отобрали да по-другому распорядились. Вот и мстят тем, кто теперь здесь живёт. Может, правда это, а может и нет, кто ж его знает. Но вот только странностей этих никто объяснить не может, и спокойствия тут тоже нет.

Иван тяжело вздохнул, словно сбросив с души тяжкий груз. Затем снова надел кепку на голову и добавил:

– Вот так-то. Не всякая земля к людям хороша, особенно если с прошлого у неё счёты остались.

Кира кивнула, делая пометки в блокноте.

– Иван, скажите, пожалуйста, откуда у вас эта информация? Кто-то из местных рассказывал? Просто вы довольно молоды еще, а ваши более возрастные соседи об этом даже не упоминали.

Иван слегка смутился, но, видимо, уже решив поделиться всем, что знает, тихо продолжил:

– Да это мне дед рассказывал. Он-то помнил ещё те времена. Дед мой, знаете, был старый, много чего видел. Когда я был ещё пацаном, он часто меня с собой брал в лес, по грибы там, или просто прогуляться. Вот в один такой день, когда мы вышли к старому кладбищу, он и поведал мне эту историю.

Иван на мгновение замолчал, как будто снова переживал тот момент, а потом продолжил:

– Говорил, что когда его ещё совсем молодым парнем забрали на коллективизацию, слышал он, как старики в деревне перешёптывались о том, что зря это всё. Мол, не надо было к той земле лезть. Дед тогда не особо в это верил, молодёжь же всегда больше к реальности склонна, а старики, ну, сами знаете, часто баснями стращают. Но потом, как начал он жить здесь, на новой земле, начал замечать, что кое-что из стариковских рассказов не просто выдумка.

Он перевёл взгляд на Кирю, глаза которой настороженно блестели в свете заката.

– Дед всегда говорил, что не всякую землю трогать стоит. Он как-то даже видел, как старик один, его сосед по деревне, решил ночью проверить, кто это огни на кладбище зажигает. Вернулся наутро весь белый, ничего не сказал, а через неделю умер. Так что, может, и правда это, а может, и нет. Я уж сам теперь не знаю. А потом еще и история другая…Дед тоже рассказывал, как в молодости его друзья решили ночью проверить, что там на кладбище творится. Говорили, что видели там огни, словно кто-то свечи зажигал, а может, и не свечи вовсе… Никто из них до дома не дошёл той ночью. Нашли их потом через несколько дней, замёрзших и испуганных до смерти.

Иван замолчал, тяжело вздохнув, словно снова переживал те старые рассказы.

– С тех пор, – продолжил он, – никто не смел туда ходить, особенно по ночам. А уж кто и пошёл бы – назад бы не вернулся. Так что, хоть прошло много лет, старики помнят и учат нас: не трогай того, что не понимаешь. Вот так и живём, стараясь лишний раз туда не заглядывать и не тревожить то, что лучше оставить в покое.

Иван закончил свой рассказ и снова надел кепку, будто подводя черту под разговором. Сам он стал все чаще поглядывать на сыновей, явно борясь с желанием присоединиться к вечерней рутине. Да только журналисты отвлекали.

– Иван, позвольте последний вопрос. Как же вы живете в Чертиках? Все говорят нам про мистические, абсолютно жуткие истории, которые с трудом в голове укладываются. Я бы вот не смогла жить в таком месте. С ума бы сошла, наверное, от жути. А вы справляетесь!