И я сказал эту фразу:

– Audiatur et altera pars![7]

И девушка немедленно повернулась ко мне и с ожидающей улыбкой приоткрыла губы.

– Audio, – сказала она.

Я понял. Мы когда-то спрягали этот глагол. Она сказала: «Я слушаю». А что я мог сказать ей?

И вдруг – о, счастье! – я вспомнил, что мне приходилось когда-то зубрить «Памятник» Горация.

Наш толстый латинист не принимал зачета у тех, кто не знал «Памятник». Хочешь не хочешь, а зубри…

– Экзегй монумёнтум, эрэ перённиус, – затянул я, – регалйкве ситу, пирамид альтиус, квод нон ймбер эдакс, нон аквйль импотёнс пбссит дйруер аут иннумерабилис аннорум сериёс эт фуга тёмпорум…

Я читал Памятник уверенно, бойко, без запинки, хотя не смог бы так же бойко и без запинки перевести его. Значение многих слов забылось.

Помнилось лишь их звучание.

Девушка слушала меня и улыбалась. Потом тихо сказала:

– Horatius Flaccus.[8] Я решил, что момент подходящий. Я показал рукой на Витьку и назвал его имя:

– Виктор.

Затем я прикоснулся рукой к своей груди и назвал себя:

– Михаил.

Затем я протянул руку к девушке и произнес латинское слово, которое еще помнил;

– Nomen?[9] Она поняла. Она улыбнулась и негромко повторила:

– Виктор… Михаил…

Потом показала рукой на себя и сказала:

– Корнелиа…

– Корнелия, – повторил я и улыбнулся ей.

И Витька тоже улыбнулся и повторил:

– Корнелия…

Итак, знакомство состоялось. Теперь дело было за небольшим – узнать, как она здесь оказалась и что собирается делать дальше.

Я взял лежащую возле Корнелии на траве пачку сигарет, вытащил одну, закурил и стал мучительно перебирать в уме немногие из запомнившихся мне латинских слов, пытаясь найти среди них подходящие. Но подходящих почему-то не находилось.

Корнелия с любопытством следила за моими движениями. У нее был такой взгляд, будто она впервые видела, как закуривают сигарету.

«Странная девчонка!» – подумал я и решил, что проще всего было бы спросить у нее, где ее друзья, то есть те, с кем она приехала. Слово «друзья» я знаю. «Где», – кажется, ubi… Есть такое не нашей психологии изречение: «Ubi bene – eadem patria» – где хорошо, там и родина.

Значит, осталось слово «твои» или «ваши». Ага: «мой» – meus, «твой» – tuus. Зубрили когда-то и это. Итак…

– Ubi tuus amici sunt? – спрашиваю я.

Кажется, я говорю что-то не так – «tuus» ведь склоняется. Но, видно, Корнелия понимает меня, хотя и улыбается моей ошибке. Она поднимает руку и говорит только два слова:

– Longe sunt.

Я знаю эти слова. Все-таки я ведь учил еще и английский. Long – длинно, далеко. Значит, ее друзья далеко. Но где далеко? Может, и впрямь эта девчонка с неба свалилась? Но тогда откуда она знает латынь? Ведь не на латыни же говорят жители Венеры… И почему она знает Рим?

Чепуха какая-то! Может, она просто сумасшедшая? Не похоже.

Эх, дьявол! И за что я тогда так не любил латынь?..

Я снова выискиваю в своей памяти слова. Наверно, по-английски я сказал бы это сразу: «When did you come in the USSR?» – «Когда вы приехали в СССР?» Но как сказать это по-латыни?

Там ведь и слова-то такого нет – «СССР». И даже слова «Россия» там нет. Слишком уж допотопный язык!..

«Veni, vidi, vici», – услужливо подсказывает мне память. – «Пришел, увидел, победил…» Ага! Veni!

Это то, что надо. Теперь еще вспомнить, как «когда»…

Вопросительные слова в латыни часто начинаются с «qu». «Quen», что ли? Нет, не то!..

Ага – «quando»! До чего же глубоко в памяти сидят нужные вещи! Сразу и не докопаешься.

Вот у Витьки в электронных машинах это просто: все, что машина запомнила – сейчас же и к услугам. А тут ройся, ройся в извилинах!..

Итак, значит…

– Quando venisti in Soviet Union?

Она отвечает быстро и, как мне кажется, обрадованно:

– Quod «Soviet Union» est?

Она произносит это очень естественно и просто, как будто в ее вопросе нет ничего особенного.

А ведь я понимаю ее вопрос. Quod – это «что».

Она спрашивает, что такое Советский Союз. Об этом может спросить только либо сумасшедший, либо существо с другой планеты.

Но она не похожа на сумасшедшую. Совершенно непохожа.

И она непохожа на существо с другой планеты.

Она слишком земная и говорит на земном, хотя и древнем языке.

И тем не менее, она не знает, что такое Советский Союз, хотя находится в нем.

И не знает слов «Куба» и «Фидель». Но знает слово «Рим».

Странно!

Однако сейчас ей нужно ответить.

Снова память выталкивает зазубренные слова, которые дают мне ключ. «Terra incognita» – неизвестная земля. Это-то я знаю! Как часто латинист говорил это про меня! – Что, мол, для меня латынь – terra incognita… Ладно!.. Сейчас «неизвестную» можно отбросить.

Мне нужна «земля». Еще бы вспомнить слово «эта»!

«Hie, haec, hoc, iste, ista, istud», – выскакивают вдруг заученные некогда местоимения. Ура! Эврика!

Я обвожу рукой вокруг себя – широко, вольно – и говорю:

– Terra ista Soviet Union est!..[10] Советский Союз, – добавляю я для большей ясности по-русски. Россия.

Она чему-то очень грустно улыбается и произносит:

– Terra ista regnum Bosporus fuerat.[11]

Да, я согласен с ней – когда-то здесь, в Крыму, было Боспорское царство. Когда-то страшно давно, еще до древней Руси, до Рюрика и Олега.

Кажется, еще в период древней Греции и древнего Рима. Я запомнил это царство, потому что в нем было грандиозное восстание рабов под руководством Савмака. Рабов, которые победили и создали свое справедливое государство. Хотя и ненадолго… Когда-то я делал семинарский доклад о правовых актах вождей рабских восстаний. Было там несколько фраз и о Савмаке. Но ничего больше о Боспорском царстве я не знал.

Почему она вдруг вспомнила про него? Как это можно знать Боспорское царство и не знать Советского Союза, не знать Кубы? Что она за человек? Откуда она взялась? Из какого-нибудь кургана вылезла? Откуда… Откуда… Как это по-латыни?.. «Unde», кажется… А может, не «unde»? Ну, и что? В крайнем случае, она скажет свое «поп intellego».

– Unde venisti?[12] – спрашиваю я.

Видимо, я не ошибся. Видимо, Корнелия поняла.

Она снова показывает рукой на небо и коротко отвечает:

– Inde veni.

– Что она говорит? – спрашивает меня Витька. – Чего ты от нее добился?

– Она говорит, что пришла оттуда. – Я показываю головой вверх. – Что там у нее друзья. Она не знает, что такое Советский Союз, но помнит, что здесь когда-то было Боспорское царство. Все это кажется мне бредом, Витька… Самым настоящим бредом. Может, она все-таки сбежала из сумасшедшего дома?

Витька искоса глядит на Корнелию, усмехается.

– Непохоже. У больных не такие глаза. И потом в сумасшедших домах нет таких стильных спортивных костюмов. Их, кажется, нет даже в наших магазинах.

Я внимательно смотрю на ее костюм. Он тонкий, почти черный и шелковистый. Какие-то неуловимые серебристые нити поблескивают в нем.

Я гляжу на ее ноги. Они обуты в очень странную обувь. Я еще ни разу не видал такой обуви. Это какие-то литые, плотно обтягивающие ступню боты с небольшими широкими каблучками. Эти боты сделаны не из резины и не из полиэтилена, а из какого-то совершенно неизвестного мне материала. Не понятно, как снимают и надевают эту обувь.

– Посмотри на ее боты, – говорю я Витьке и отворачиваюсь. – Таких бот я тоже не видал в наших магазинах.

Витька смотрит. И кивает. Он согласен со мной.

– Тут все не так просто, – произносит он. – Если сопоставить ее слова с тарелкой, которую мы видели, и с теорией относительности, то может получиться не такой уж и бред…