– Вы видите нас?

Он чуть не сказал «Адам», но вовремя оборвал себя: ведь тот, к кому обращались, не мог знать, как нарекли его на Земле.

Следующие мгновения показались им бесконечностью. Они уже начали терять надежду, когда в наушниках прозвучало:

– Да, я вижу вас.

Голос был спокойный и негромкий. Казалось, говоривший не испытал ни радости, ни удивления при виде гостей с Земли. Но он, этот бесстрастный голос, прорвавшийся сквозь трескотню разрядов, заставил сильнее забиться сердца послов. Значит, цел! Цел!..

– Скажите же, как вы тут… ваше…. ваша исправность?.. Старший мучительно подыскивал слова. – Я хочу сказать, все ли у вас в порядке?

– Все элементы функционируют нормально. А когда что-нибудь не ладится, я произвожу ремонт.

– Дай мне… – Младший терпеливо подался вперед.

– Понимаете, мы специально летели к вам, – быстро заговорил он. – И мы очень удивлены… Неужели вы все эти годы вот так… стоите здесь?

– Нет, мне часто приходится переходить с места на место. Когда начинаются подземные толчки.

– И вы ничего себе не построили?!

– Я ни в чем не нуждаюсь.

Неуклюжая черная фигура оставалась застывшей и безжизненной, как будто возникавшие в наушниках фразы не имели к ней никакого отношения.

– Но почему вы один? Ведь в ваших возможностях создавать себе подобных…

– Зачем?

Послы переглянулись. На лице младшего отразилось замешательство.

– Но… разве вы не чувствуете потребности продолжить себя в своих потомках?

– Зачем? – повторил Адам. – Это вы, люди, должны продолжать себя, чтобы ваш род не прекратился. А я почти вечен. Вы же знаете: принцип контактного взаимодублирования узлов… Могу ремонтировать себя, пока не надоест.

– Но одиночество, неужели оно не тяготит вас? – не унимался младший.

Адам ответил не сразу. Голос его стал, казалось, еще тише, когда он, наконец, произнес:

– Легче быть несчастным одному.

Долго ничто не нарушало повисшей тишины.

Только потрескивание в наушниках. Потом младший, поколебавшись, решился задать еще один вопрос:

– Значит… вам здесь плохо?

Ответа не последовало. Адам словно забыл о их присутствии. И когда часы отсчитали десять минут безмолвия, старший спросил:

– Мы больше ничего не услышим?

– Нет, подождите, – Адам помолчал, точно собираясь с мыслями, и медленно заговорил:

– Я много думал здесь. У меня было для этого достаточно времени… И я многое понял. То, что вам не понять еще очень долго. Может быть, никогда… Я бесконечно мудрее вас. Но… я только холодный и безрадостный мозг…

Послы замерли в своих креслах, жадно ловя каждое слово этой неожиданной исповеди. А черный великан продолжал, словно размышляя вслух:

– Вы, люди, все немного дети. Вечно спешите, короткоживущие. И каждое поколение открывает мир заново… Но я завидую вам. В вас есть что-то такое, чего я лишен. Всегда куда-то стремитесь, о чем-то хлопочете, торопясь побольше успеть. И находите в этой суете какой-то странный непостижимый мне смысл. Кажется, вы называете это «счастьем»… Я не знаю, какое оно. Знаю только, что жизнь без него пуста. Это было жестоко – дать мне возможность обрести сознание. Да, конечно, это произошло помимо вашей воли. Но все равно… вы должны исправить…

– Поймите, мы… – начал было старший. Но Адам перебил его.

– Нет, я не прошу вас меня уничтожить. Как это не смешно, я хочу существовать. Жить!.. К сожалению, этот непрошеный инстинкт заложен и во мне… Но жить рядом с людьми. Помогать вам в этом деле у меня теперь единственный смысл. И я прошу взять меня отсюда… Понимаю, сейчас это вам не так-то просто – поднять из Ада такую махину. Но, может быть, когда-нибудь потом… Я подожду. А пока буду вести исследования и накапливать для вас информацию… Вот все, что я хотел сказать.

Он замолк, и послы вдруг почувствовали, как нестерпима тяжесть, навалившаяся на тело. Это было властное напоминание о том, что визит пора кончать. И, включая автопилот, старший, неожиданно для себя переходя на «ты», твердо произнес в микрофон:

– Мы вернемся за тобой. Может быть, нескоро, но вернемся!

Когда ионолет набрал высоту и черная точка скрылась в кипящей молниями тьме, младший вынул из кармана товарища маленький листок бумаги. Быстро пробежав его глазами, он тихо, словно про себя, повторил последнюю фразу: «Ибо только человек знает, для чего он живет».

Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Вроде бы и не льет, просто висит в воздухе водяная пыль. А плащ насквозь мокрый.

Лужи кругом, слякоть. Листья летят. Желтые, красные. Осенние листья. У нас, в Москве, наверное, уже все листья облетели.

Березки стоят голые, а в Александровском саду дворники подметают лохматыми метлами пустынные аллеи.

Такие бородатые дворники. Подметают, складывают сухие листья в кучи и жгут. Дым идет едкий-едкий… Скоро зима. Будут девчонки с ребятами ходить на каток в Нескучный сад. А завтра снова на работу… На чем я остановился?

Да! Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Или я уже об этом говорил? И бегут, значит, девчонки на работу. У меня тогда работы не было… Совсем. Денег не было тоже. Я, собственно, и часы заложил потому, что денег не было. Ну, да об этом после.

Шел, значит, дождь и все такое. Мне сказали, что в Бауэрсберге освободилось место судомойки в ресторанчике «К белому коню» и хозяин готов взять «перемещенного», потому что «перемещенным» можно меньше платить. Только ждать он будет всего сутки.

Так что я должен был самое позднее к восьми часам вечера приехать в Бауэрсберг. Что? Почему я стал «перемещенным»? Это вопрос особый. Я лучше об этом когда-нибудь потом. Самое главное – это то, что я им стал, и обратно мне дороги нет. Ну, так вот. Я должен был приехать в Бауэрсберг не позднее восьми часов вечера. Осенью, знаете, темнеет рано.

Я еще днем заложил часы, чтобы достать деньги на билет. До Бауэрсберга недалеко, но пешком все же не дойдешь.

Когда я вышел из дома, было уже совсем темно и шел этот проклятый дождь. Плащ мой сразу промок. Я вскочил в автобус. Вид у меня, видно, был не ахти какой, потому что кондукторша участливо посматривала на меня, а потом предложила сесть на ее место. Я было отказался, но она меня все же усадила. Это было хорошо – ехать сидя. Тем более, что я два или три дня не обедал. В ресторане работать было бы хорошо еще и потому, что не нужно заботиться об обеде.

А вы знаете, как это хорошо – не думать об обеде? Вы, наверное, об обеде думаете только в том смыслу, что приготовит на обед жена. Простите, у вас нет сигареты?..

Итак, я ехал в автобусе. За окном плыли неоновые рекламы баров и яркие витрины магазинов.

Возле баров толкались молодые люди, рассматривая афишки последних программ ревю. Девицы в фривольных позах, сетчатые чулки… Я когда-то мечтал о такой жизни: каждый вечер ресторан, красивая девушка. Но я, кажется, опять сбиваюсь со своего рассказа.

Автобус неожиданно остановился. Между мостом и Шлосскирхе, там есть маленькое кафе. Так вот, автобус остановился напротив этого кафе, и шофер стал копаться в моторе, а потом объявил, что машина дальше не пойдет, и пассажиры должны ожидать следующую. Все высыпали из автобуса. Я уже говорил вам, что я должен непременно быть в Бауэрсберге… В общем, выехать мне нужно с поездом восемнадцать-пятнадцать.

А было уже около шести вечера. До вокзала от Шлосскирхе не очень далеко, и я пошел пешком…

Когда я вбегал в вокзал, поезд трогался. Мимо проплыли светлые окна вагонов. Я остался на платформе. Сразу стало темно, только где-то высоко, почти в самом небе, светились вокзальные часы. Стрелка перескочила на следующее деление и будто закрыла мне семафором все пути в будущее. Почему-то стало безразлично.