Кусирата с рёвом обернулся, и огромная толстая лапа с когтями просвистела в наэлектризованном пространстве. Отклонившись в сторону, Фарги нанёс стремительный удар. Конечность отлетела в сторону, но тут же попыталась вцепиться ему в ногу, в то время как на её месте уже отросла новая. Скривив губы в холодной усмешке, Фарги шевельнул пальцами свободной руки, ощутив на них знакомое жжение, и, не глядя, швырнул огненную стрелу в отрубленную лапу, одновременно отражая новый удар щитом. Кусирата навалился на него всей мощью своего огромного тела, но Фарги выскользнул из-под него и зубцами распорол ему бок. Захрипев, демон развернулся, и это было его ошибкой. Молнией метнувшись мимо него, Фарги подлетел к светящейся пентаграмме и смерчем закружился по ней. Кусирата взвыл и ринулся к нему, но стремительно свистящий щит не давал ему приблизиться. Демону оставалось с неистовой злобой взирать, как голубой со звёздными вкраплениями столб закручивающейся в узкую воронку энергии уничтожает его работу. Пентаграмма гасла и исчезала на глазах, словно этот сияющий смерч вытягивал из неё магическую энергию. Так оно и было, потому что Кусирата чувствовал, как его силы уходят. Наконец он с яростным воем повалился на обжигающую поверхность кокона и затих. А смерч постепенно вытянулся и умчался ввысь.
Фарги глубоко вздохнул и открыл глаза. «Большой, а глупый… — устало подумал он. — И к тому же поддаётся внушению. Или, может, отупел от долгого бездействия?» Он лежал на постели, вконец обессиливший. Ледяные руки не чувствовали прикосновений. Он даже не был уверен, что не выронил браслет. С трудом приподнявшись, он взглянул на ладонь. Браслет был на месте. Тяжело встав, Фарги вышел. Оружие нужно было запереть в хранилище. Кстати, это ещё одна гарантия его возвращения. Пока он ходил туда, усталость потихоньку схлынула. Что-что, а быстро восстанавливаться он всегда умел.
Подойдя к компьютеру в студии, он посмотрел на экран и улыбнулся. Этот нежно-голубой фон действительно был шедевром. Сев за рабочий терминал, он какое-то время любовался нежным свечением прозрачной лазури, а потом его пальцы снова заплясали по клавишам, подбирая гамму сочного вороного цвета. Он нашёл то, что нужно, и успел оформить обрамление центральной фигуры. Его рука потянулась к планшету ментоскопа и замерла. Он сразу заметил перемену в освещении, он же был художником. Подняв голову, он какое-то время смотрел на алый луч рассвета, скользнувший в окно. «Вот и всё, — шепнуло ему что-то внутри. — Пора…»
Он выключил компьютер, аккуратно поставил на место кресло и последний раз огляделся по сторонам. Здесь всё было в порядке. Он вышел и направился к выходу на террасу. Взгляд его то и дело задерживался на картинах, на каких-то вещах, и стремительно всплывающие в памяти воспоминания сменяли одно другое. Какой-то отчаянный протест вспыхнул и опал в душе.
Он вышел в сад и остановился на небольшой лужайке. Вокруг пели птицы и покачивались от ветерка бутоны цветов. Он чувствовал прохладу утра, ароматы растений, видел росу на траве. Утро было ясным и спокойным. Оно было поистине чудесным. Фарги, не мигая, смотрел на поднимающееся солнце, чувствуя, как вливается в него свежесть этого утра, первое тепло лучей, птичий щебет. Он медленно вдыхал, втягивая в себя через поры кожи энергию небес и силы земли, этой огромной планеты с почти неистраченным положительным потенциалом. Он старался слиться с этим миром, прочувствовать его до конца. И ощутить свет. Не тепло, не раздражающую роговицу глаз яркость, а именно свет, звёздную энергию, реальную и упругую. Он развёл руки и развернул ладони к встающему светилу. Вскоре мягкая тяжесть легла на них, и он узнал это сопротивление супервещества. Снова вдохнув, он прикрыл глаза и вывел первую протяжную ноту древнего заклинания. Она зазвучала в тишине, и он заметил, как смолкли птицы, стих лёгкий ветер в ветвях деревьев. Значит, всё шло как надо. Он продолжал петь, медленно поднимая веки. Солнечные лучи струились ему в лицо и осторожно гладили тело, пронизывая белую ткань комбинезона. Его голос поднимался всё выше, и ему казалось, что и сам он поднимается вслед за ним, вливаясь в небо по широким гибким лучам. Но это была ненужная иллюзия. Не он должен следовать за светом, а свет должен подчиняться ему. Он добавил повелительной интонации и увидел, как лучи фокусируются перед его глазами, сплетаясь в яркий прозрачный клинок. Острый прямой меч Света постепенно оформлялся перед ним. Фарги продолжал петь, следя за процессом и мысленно исправляя его изъяны. Клинок должен быть безупречен, и прихотливым взглядом мастера он снова и снова сглаживал едва заметные шероховатости, прояснял почти неуловимые замутнения в хрустальном веществе света. И, наконец, остановился, удовлетворенно глядя на изумительной чистоты радужное лезвие с крохотной ясной звездой на острие. Его голос замер на невероятно высокой ноте, и он раскинул руки, приглашая клинок в свою грудь.
Он услышал короткий свист, похожий на звук оборвавшейся струны, почувствовал резкую боль в сердце, и тут же огромное небо, золотистое и голубое распахнулось ему навстречу, и он взмыл вверх, зная, что темноты не будет. Море Света в одно мгновение приняло его лёгкую душу, а на зелёной траве осталось неподвижно лежать тело красивого смуглого мужчины, на груди которого расплывалось алое пятно, похожее на цветок, оброненный кем-то на белую ткань комбинезона.
— Покой тебе, брат мой… — прошептала я, сжимая в ладони его медальон, когда печальное видение растаяло передо мной. Теперь я знала всё. И мне пора было возвращаться назад…
Глава 29. Ошибка Фарги
Я устала, устала настолько, что мне даже не хотелось восстанавливать израсходованную в трансе энергию. Это путешествие в своё давнее прошлое и в прошлое Фарги обошлось мне дорого, но теперь это не имело значения. Я была подавлена. Для меня он умер только что. Известие о его смерти потрясло меня, я узнала о том, что одного из хороших друзей я больше уже никогда не увижу. Он был отличном парнем, и к тому же всё-таки безумно нравился мне. Он был гениальным художником и интересным собеседником. Он был одним из тех, кто умеет в любой ситуации обеспечить тебе поддержку и надежную защиту с тыла. Он просто был одним «из наших». Это было грустно. Тогда…
Узнать о смерти друга, это совсем не то, что видеть, как он шаг за шагом идёт к ней, ощущать его боль, смятение и отчаяние. Знать, что сейчас он жив, а завтра… И ты ничего не можешь сделать, чтоб предотвратить это. Сам он уже к этому моменту становится частью тебя, ты знаешь его тайны, слышишь его мысли. Иногда кажется, что по твоим жилам течёт его кровь. И его боль — твоя боль. Его путь — твой путь. А потом он падает на траву, и на его груди расплывается кровавое пятно. Это он умер, а я живу. И мне почему-то стыдно за такой расклад. До сердечной боли.
Я кое-как сползла с дивана и поплелась к двери, держа в немеющих пальцах медальон, который он всю жизнь носил на своей груди.
Мне хотелось надеть его и дать какую-то громкую клятву, но я знала, что не вправе делать это. Я не могу мстить, да и кому? И я не могла бы вмешаться в его битву. У каждого своя дорога и своя судьба. Значит, прощай, друг… Я тебя никогда не забуду.
Я открыла дверь и остановилась на пороге. На нижних ступеньках лестницы сидел Кристоф, прислонившись спиной к стене. Заметив меня, он обернулся и молча взглянул мне в глаза.
— Я паршиво выгляжу? — спросила я.
— Это пройдёт, — ответил он, поднимаясь. — Что ты узнала?
— Достаточно, чтоб впасть в депрессию. Где наши?
— Валяются на диванах в тигрином зале, упражняясь в скулеже…
— Как я их понимаю… — пробормотала я. — Ты не в курсе, им не нужно драматическое меццо-сопрано?
— Судя по твоему настроению, тихий скулёж тебя не устроит.
— Выть хочется… — кивнула я.
Мы поднялись из подвала наверх и направились в тигриный зал. Лично меня его обстановка всегда располагала к тому, чтоб покататься по бархатным полосатым диванам с тихим рычанием, причём почему-то обязательно со сладострастным, непременно в шёлковом белье с кружевами. Тогда, несколько лет назад, это казалось мне не совсем уместным и нормальным. Какая же я была дура…
