– А? Так ты вот как? – сказал Угрюмов и толкнул его в грудь кулаком.

Буланов пошатнулся, голова его откинулась назад, в глазах у него побежали красные круги, спиною он натолкнулся на стоявших за ним мальчиков, те расступились, и он упал навзничь на пол.

Вдруг кругом всё затихло. По коридору быстрыми шагами подходил к ним дежурный воспитатель.

– Что там? Что такое? Драка? – громко спрашивал он.

Когда он приблизился, Буланов успел уж подняться с пола. Он был красен, – кажется, краснее той рубашки, что была надета на нём. Вид у него был растерянный.

– Что такое? Что случилось? – спрашивал воспитатель встревоженно и, наклонившись к Буланову, бережно положил ему руку на плечо.

Буланов молчал. Но другие ученики заговорили:

– Ничего, Николай Андреич, не было. Так. Пустяки…

– Какие пустяки?.. Его, кажется, уронили, ударили? Скажите, вас ударил кто-нибудь?

Буланов хотел сказать правду, что его действительно ударили и что он поэтому упал. Но кто-то дёрнул его сзади за рубашку, и он понял, что ему не велят говорить. Он опять промолчал. Однако ласковый тон воспитателя произвёл на него действие. Теперь уж он не мог удержаться, и слёзы заволокли ему глаза.

– Так и есть… наверно, так, – сказал воспитатель и покрутил бороду. – Это новичок? Я его первый раз вижу, – обратился он к ученикам.

– Да, новичок. Николай Андреич, его фамилия Буланов… Он из деревни, Николай Андреич… У него, Николай Андреич, имение есть собственное…

Гимназисты уже вновь увлеклись новостью и забыли, кажется, о чём только что шло дело.

– Это всё прекрасно… Пусть у него имение, пусть он из деревни, но обижать-то его всё же не следовало. Ах, господа, от вас нельзя ни на минуту отойти. Просто безобразие, что такое! Я пошёл в четвёртый класс: там меня просили объяснить им. А уж у вас тут драка… И как я не знал, что он здесь? Как мне никто не сказал?

– Нам Антон Антонович велел сказать вам, да мы, Николай Андреич, забыли. Мы стали с новичком разговаривать, да и забыли.

– Ах, как нехорошо, господа. Ну, кто же это его обидел?

Николай Андреич обвёл глазами всех и, заметив стоявшего тут же Угрюмова, высказал своё предположение:

– Наверно, уж тут без Угрюмова дело не обошлось?

Угрюмов только улыбнулся. Но в это время раздался резкий звонок, призывавший учеников в классы, и Николай Андреич не стал разбирать дела.

– После разберём, – сказал он, – теперь некогда. По классам, господа! А вы, – обратился он к Буланову, – пойдёмте со мной. Я вам сейчас найду место. Вы как поступили к нам? Пансионером или приходящим?

– Пансионером.

– В который класс?

– Во второй.

– Ну, вот и пойдём во второй. Я вас сведу и посажу. А потом скажу господину инспектору, чтобы он выдал вам книги и тетради.

Когда они проходили мимо Угрюмова, тот шепнул Буланову:

– Молодчина, что не сказал. Люблю!

– Николай Андреич! Николай Андреич! – вдруг прошипел за ними торопливый шёпот, когда они уж подходили ко второму классу.

Николай Андреич обернулся. Его догонял маленький, худенький ученик, с чёрными, юркими глазками и заискивающею улыбкой. В знак того, что он желает говорить с воспитателем, рука у него была поднята кверху, над головой.

– Вам что, Корженевский? – спросил его Николай Андреич.

– Я знаю, кто его ударил: это Угрюмов.

Худенький мальчик был, видимо, очень доволен тем, что нажаловался на товарища. Его глаза блестели, и лицо было оживлено. Услышав это, Николай Андреич нахмурился и призадумался ненадолго.

– Угрюмов?.. Хм… – сказал он и качнул головой. – Ну, позовите-ка мне его.

Корженевский отправился в четвёртый класс за Угрюмовым, а Николай Андреич с Булановым остались в коридоре ждать их. Вскоре подошли те, и воспитатель обратился к худенькому гимназисту:

– Ну, Корженевский, повторите ещё, что вы мне только что сказали.

Но тот никак не ожидал, что дело повернётся так. Сконфуженный и удивлённый, он посматривал то на Угрюмова, то на Николая Андреевича.

– Ну, что ж вы? Говорите, говорите, – предлагал воспитатель, – не бойтесь. Честные люди никогда не боятся своих слов. Честные люди всегда говорят прямо и открыто то, что знают и думают.

– Сфискалил, небось? – догадался Угрюмов.

– Идите-ка вы оба на свои места. Оба вы, я вижу, хороши: один дерётся, другой доносит, – сказал Николай Андреич и повёл Буланова в класс.

Когда они отошли и когда воспитатель искал свободной скамьи для новичка, им слышно было, как Угрюмов в коридоре дразнил Корженевского:

– Фискал! Фискал!

Итак, первое впечатление, которое произвёл при своём появлении Боря Буланов, было такое, что он будет хорошим товарищем. Очень может быть, что он произвёл бы и совсем иное впечатление, если бы его случайно не дёрнули сзади за рубашку и если бы он сразу рассказал Николаю Андреевичу, как Угрюмов обидел его. Он сам понимал это. Он был настолько догадливый и наблюдательный мальчик, что сразу заметил, как его поступок понравился товарищам. Он понимал, что много зависит от того, как поставить себя с другими с самого начала. А раз первое впечатление было заметно-благоприятное, Боря был уж доволен. Вот только зачем подумали о нём, что он также ударил Угрюмова, хотя он вовсе и не хотел его бить. Это вот не очень-то приятно. Ещё раньше, когда он только что ехал, чтобы поступить в гимназию, он немало заботился о том, произведёт ли он хорошее впечатление или нет. Он много наслышался о гимназии, о разных порядках, о строгости и о том, как часто и больно попадает тем, кто не ладит с товарищами, кто жалуется или «фискалит» на них.

Рос он в совершенно иной среде; у него никогда ещё не было товарищей. Жил он с отцом и с матерью в деревне. Знакомых у них было мало, да и с ними они виделись редко. Отец был всегда страшно занят по хозяйству и по службе. Бывая дома, он постоянно разъезжал по полям или запирался в своём кабинете, где читал книги или писал статьи о сельском хозяйстве. Но и дома-то он бывал редко, как-то налётом: иногда раза по два в неделю он выезжал в уезд по делам службы и не возвращался ночевать; иногда же целыми неделями оставался в городе. Так что с отцом Боря видался не постоянно, но уважал его и любил: детскою душою он постигал, что отец трудится, работает без устали, и что именно таким-то и должен быть человек. Боря видел, что даже зимою, когда нет полевых работ, и когда вообще в хозяйстве настаёт затишье, отец всё-таки не знал отдыха. У него был крахмальный завод, где тёрли картофель и где вырабатывалась тысячами пудов крахмальная мука. Борин отец во всё вникал сам. Он часто проводил на заводе целые дни, переходя из тёрочного отделения в сушилку, оттуда к водокачке, отсюда на мельницу; десятки людей, работавших на заводе, любили и слушались Бориного отца, как можно любить только хорошего человека. И Боря, замечая это, нередко задумывался о том, какой хороший и добрый папа, если его все так любят и слушаются. Он смотрел на папу, как тот серьёзно и озабоченно раскладывал в столовой на столе и разминал пробы новой муки, принесённые с завода; он вглядывался в его сосредоточенное лицо, окаймлённое светло-русою бородой; он любил следить за папой, как тот производил в кабинете химический анализ… И хоть иногда у папы то или другое, бывало, не удаётся, он ни за что не рассердится, только пожмёт плечом, что-то шепнёт, нахмурит ещё более морщину на лбу и сядет в кресло, и думает, долго думает, откинув голову на спинку, или схватит с полки какую-то книгу, начнёт скоро-скоро перелистывать её и вдруг радостно вскрикнет: «А! Вот она штука-то в чём!» Даже Боре, бывало, станет радостно, когда он увидит, что папа наконец нашёл, чего искал. И ему всякий раз подумается: «Экий папа, право, умный!» И сильно хотелось Боре сделаться таким же добрым и умным, как папа.

А случалось и так, что смотрит-смотрит Боря, как занимается отец, следит-следит за его работой, сначала с интересом, внимательно следит за каждым движением, а потом и утомится. Поздний час возьмёт своё, и начинает в глазах у Бори колоть и резать словно мелкими песчинками, и голова клонится к столу… Заметит это Боря, встряхнёт головой, протрёт глаза рукой и старается опять смотреть, как папа переливает и пересыпает какие-то жидкости и порошки из склянки в склянку, с блюдечка на весы, как он что-то кипятит в реторте над спиртовою лампочкой, заглядывает то в одну книгу, то в другую, то в газету или в журнал… И всё думает Боря: «Какой папа умный, как он много знает, и как бы хорошо сделаться таким же». Но опять у Бори песчинки режут в глазах, и одна мысль перегоняет другую и где-то теряется, и голова клонится на локоть, которым Боря упёрся в стол… Вот уж она лежит на локте, глаза у Бори закрыты, дыхание тяжелей… Он задремал. Он спит крепко…