– Ни малейших. Я знаю, что желание касаться возникает лишь когда тепло относишься к человеку.

– Значит, опыт отношений у вас был, – мягко констатировала моя собеседница, и я чуть не выругалась. Пришла разговорить ее, а разболталась сама.

– Незначительный и мимолетный. Дальше помощи с пальто не зашло.

Она рассмеялась.

– Вы милая, Клэр.

– Иногда, – поддержала я ее шутливый тон.

– Когда мужчина или женщина застегивает супруге или супругу пальто, он или она проявляют заботу, чтобы она или он не простудились. А заботиться можно лишь о том, кого боишься потерять.

– То же можно сказать о чистой одежде.

– О, вовсе нет, – тут ее лицо вытянулось и брови округлились. – Чистая одежда – это признак хорошей прислуги, дорогая.

Я прикусила язык. Не стоило давать повод старушке делать выводы.

– Хорошо, а как пирог влияет на брак?

– Фантастически, – расплылась в улыбке мисс Нолан, – но только если его печет один из супругов.

Тут я снова расхохоталась.

– Я еще не встречала ни одного мужчину, пекущего пироги по воскресеньям. Исключая пекарей, конечно.

– Об этом говорит отсутствие таковых в вашем окружении, но такие, поверьте, существуют. Однако, не обязательно это должен быть супруг. Главное, поселяющееся чувство уюта домашнего очага в семье. Аромат ванили, корицы и яблок сам по себе заставляет вас чувствовать себя уютно. Но если он есть, то значит тот, кто его пек, хочет подарить вам это ощущение уюта. Даже не осознавая этого. В этой ситуации удовольствие получают оба супруга.

– А обед?

– Если вы хотите здоровья своему любимому человеку, вы ни за что не позволите ему питаться чем попало.

– Хорошо. Следующий пункт. Глаза в глаза, – я устроила старушке блиц-опрос, но она стойко выносила его, и впрямь придерживаясь своей теории и виртуозно доказывая ее.

– Если вы любите человека, то хотите взаимности. Увидеть ее можно лишь в глазах. Общаясь таким образом, люди обмениваются волшебной энергией, подпитывая друг друга.

Я замолчала, сглатывая горький ком.

– Вы правы. Остаются цветы. Но их дарят и нелюбимым.

– Верно. Но если не дарят любимым, значит, не так уж сильно их и любят.

Мудрость сквозила в каждом слове моей собеседницы. Мудрость и опыт.

– Вы пережили много боли, – сказала я и, поймав взгляд мисс Нолан, вдруг почувствовала странное единение, будто мы обе враз потеряли возраст. Боль увидела боль и количество прожитых лет стало неважным.

Часы над камином пробили полдень, и я моргнула, разрушая волшебство.

– К сожалению, мне пора, – поспешно проговорила я и принялась подниматься, – еще очень много дел запланировано на сегодня.

– Я была бы не против, если бы вы навещали меня изредка, Клэр, – проговорила мягко собеседница, с сожалением в голосе. Одиночество я услышала отчетливо.

Застегивая пальто на пороге ее гостеприимного дома, я вдруг приняла решение, повернулась и улыбнулась старушке.

– Я обещаю.

Она ничего не ответила, но я увидела слезы в ее глазах. Солнечный свет отразился в них, когда я обернулась уже на улице.

– У вас чудесные розы. Мой любимый оттенок.

Дом мистера Звиллинга вовсе не пах рыбой, как я о нем думала. Почему-то шаблоны застят глаза, и дом сапожника обязательно должен пахнуть ваксой, а дом пекаря – сдобой. Да, бывает, что шаблоны совпадают, но кто сказал, что всегда?

Один кусочек сахара перекочевал из левого кармана пальто в правый, а я после недолгой прогулки уже ожидала в гостиной мистера Звиллинга, попутно рассматривая мелочи и детали. Присутствие вездесущих рюшечек говорило о женской руке, но вот наполнение барного столика твердило, что и мужчины здесь встречаются. Цветов в вазах я не увидела и кто знает, застегивал ли хозяин своей супруге пальто, но атмосфера в доме мне показалась теплой. На ковре у дивана лежал забытый солдатик, а на подоконнике за шторой пряталась черная папка с зазывно торчавшими из нее листами. Мне стало интересно.

Наброски машин, зданий и портреты одной и той же девушки в разных ракурсах. Весьма милой, кстати. С четким контуром губ, на прорисовке которых, казалось, художник останавливался даже тщательней, нежели на выражении глаз. Она улыбалась и хмурилась, смотрела нежно и умоляюще. Прямые длинные волосы, уложенные в довольно сложные прически и аккуратный нос. Я скосила глаза на свой и тяжело вздохнула. Взгляд скользнул обратно по рисунку, а после в окно.

Вид на сентябрьский сад с высокими можжевельниками, подбитыми желтыми и красными барбарисами, растянувшимися по обе стороны вдоль дорожки, и угадывающийся контур какой-то скульптуры так поразил меня красотой и несоответствием положению хозяина дома, что я даже не услышала, как меня позвали.

– Мисс! – раздалось за моей спиной и я, развернувшись, уронила папку с рисунками.

Листы бумаги разлетелись по полу и ковру, и мы с хозяином дома принялись собирать их в четыре руки.

– Я прошу прощения, – выдохнула я, сдувая выбившуюся кудряшку с глаз и возвращая последний поднятый рисунок в папку, – вы напугали меня.

Хозяин дома не слушал моих заверений, глядя с жадным любопытством.

– Нет, – поняла я его правильно. – Еще не нашли. Но на всякий случай спрошу: он не возвращался?

Лавочник покачал головой и тут же опустил плечи, округлил спину, затянутую в серый жилет и, приглашающе махнув рукой на диван, принялся наливать из стеклянного штофа в широкий стакан коричневатую жидкость. Время перевалило за полдень, а потому я не в праве была осуждать его. К тому же было видно, что переживал за племянника мистер Звиллинг искренне.

– Рюмочку хереса не желаете? – предложил он мне, устроившейся на бордовом, в тон занавескам, диване, но я покачала головой.

– Прошу прощения, мистер Фокс послал меня уточнить детали. Всего несколько вопросов, если позволите, мистер Звиллинг.

Мужчина сделал приличный глоток из стакана и, подойдя, сел в кресло напротив.

– Спрашивайте, – поднял он усталый взгляд на меня.

Я достала блокнот, карандаш и приготовилась записывать.

– Вы звонили в больницы?

– И туда, и в местный приют, и даже в морг, – подтвердил хозяин дома.

– Кто последним видел мистера Кастора и когда?

– Вероятно, моя сестра. Второго дня утром.

– Вероятно? А вы сами, когда его видели?

Мистер Звиллинг нахмурил брови, а стакан, стоявший на деревянном подлокотнике кресла глухо задребезжал под дробью, выдаваемой пальцами.

– Давайте, я расскажу вам… В общем, моя сестра, мисс… – он нахмурился, припоминая, и тут же сожалеющим тоном добавил: – К сожалению, не помню вашего имени.

– Мисс Фэлкон, – произнесла я.

– Так вот, мисс Фэлкон, моя сестра, миссис Эмма Фьюри овдовела, когда Кастору исполнилось восемь лет и я, как старший, точнее, как единственный брат, приютил ее у себя в доме. Кастор рос активным ребенком, но отчего-то не свел дружбу с обоими моими сыновьями. Хотя Виктор, старший из них, был с племянником почти одного возраста. Мы с женой всегда относились к нему, как к родному, но да, в моем завещании ему выделены не такие уж большие средства. Конечно, после наступления совершеннолетия он получит в наследство дом своего отца, но, во-первых, он находится в пригороде, а во-вторых, на содержание дома нужно зарабатывать. Вот по этой причине я с одиннадцати лет приобщал его потихоньку к своему делу. Мы не слишком ладили и из-за этого встречались лишь по делам, да изредка за столом. А тут совсем недавно они с моей дочерью, Алисией, вдруг объявили о помолвке. Если честно, я был удивлен, но перечить не стал.

– Не осуждаете такое близкое родство?

– Алисия моя приемная дочь, от первого брака моей жены, и фактически они не родственники по крови.

Я перестала записывать, заметив, что мой собеседник пристально за мной наблюдает. Его близко посаженные глаза в сочетании с длинным носом производили странное и скорее неприятное впечатление. Словно это он меня изучал, а не я его.