Когда парни подошли к железной дороге, Джазмен умилённо улыбнулся. Возле леса партизаны копали большую яму и сбрасывали в неё тела тех, кто умер в поезде: вот этот старый солдат – схватил инфаркт, этот – застрелился в проёме между вагонов; а вот как раз тот, без ноги, который умер от сепсиса. Все здесь.

– Правильно, правильно! – Подбадривал Джазмен. – Пока не завоняли. А то ещё трупным ядом отравимся. Так держать братва!

Никто не обращал внимания – продолжали закапывать. Интересующиеся лица подошли узнать результаты разведки, чтоб принять участие в составлении плана дальнейших действий; среди них был и проводник второй половины состава. Все почему-то называли его Рубанок.

– Ну что там? – спросил он.

Выслушав отчёт, он присел на насыпь и задумался. Джазмен с не прикуренной сигаретой примостился рядом:

– Дальше ехать нельзя категорически, – отметил он, – там Владимир, целая армия, приедем на станцию, упрёмся в тупик и нам хана.

«Тот, кто поведёт нас мимо всех тупиков…» – ещё раз подумал Токарев, стрельнул сигаретку и отошёл в сторонку.

– Да, деревню надо брать. – Согласился Рубанок. – Что ты предлагаешь? Напролом идти?

– Да я же говорю, поле там стопроцентно заминировали, демоны! Надо стратегию какую-нибудь придумать. Не всё же время напролом ходить, как болваны – а то от нас так ничего и не останется!

Они помолчали.

– Знать бы только, где заминировано. А? Они же ведь как-то оттуда выходят. А? – Рубанок заострил на этом всеобщее внимание и закурил.

– Да, пожалуй, от этого и будем отталкиваться…

Джазмен поднёс к сигарете огонь.

Смеркалось.

IV.

–Полночь. – Пробормотал Рубанок. – Через пятнадцать минут начнём.

Рубанок, Ахмед и один партизан из Оренбургской бригады залегли в овраге возле леса с северной стороны. За их спинами находилось ещё около восьмидесяти человек. По большей части периметра заседали стрелки. Решение было принято, партизаны разработали нехитрую стратегию: разделить периметр на части света. Всего их – партизан – около двухсот человек: три бригады заняли западный рубеж (с ними Токарев и Джазмен), ещё пять бригад – южный, остальные – заняли север. Восток был никак не защищён, так что партизанам оставалось только надеяться, чтобы выход из деревни не пролегал именно с восточной стороны. Атака была назначена на пятнадцать минут первого.

– Ну что, пора, что ли. – Сказал партизан по кличке Пися и положил на плечо гранатомёт.

– Ну, дауай! – прохрипел Ахмед.

Пися прицелился.

– А куда стрелять-то? – Растерянно спросил он.

– Первую в дом какой-нибудь пальни, а остальные по Уазикам. – Сказал Рубанок и закурил. – Или по людям. Не все же дома крушить, нам же в них домах ещё переночевать надо.

Пися заметил движение в окне двухэтажного кирпичного дома, и первый его снаряд отправился аккурат в то место. Второй этаж рухнул. По деревне покатились крики оседлых:

– Это атака! Атака!

Кто-то, оглушённый взрывом, кричал:

– Они взорвали мой дом! Суки! Там были дети! – И этот кто-то безрассудно полез в завалы, отыскивать своих детей. Всё это стрелки мельком замечали в своих оптических прицелах, после каждого выстрела отыскивая новую цель.

– Вон, закопошились! – С довольной улыбкой произнёс Джазмен на западной стороне.

Пися зарядил второй снаряд. К этому времени часовые были уже мертвы или бились в судорогах, а из домов выбегали мужики с оружием и, не зная куда стрелять, палили вверх.

Чтобы оседлые окончательно заметили, откуда идёт стрельба, Пися стрельнул ещё раз, но уже в скопление людей, которые метались возле колючей проволоки, как в собственном заточении.

«Стрелять в людей из гранатомёта, – думал стрелок, – гораздо легче, чем из ружья. Не видишь их искажённые лица, не видишь их судорог, эти утробные крики. «Бах!» и он как будто исчез, испарился. Главное, не смотреть по сторонам… потому что его останки разбросаны повсюду метров на двадцать, и это – жёсткое зрелище. А самого его – нету».

Всё шло по плану.

Партизаны увидели горящие фары. «Козелки» с пулемётами на крышах двигались по внутренним улицам деревни к западной стороне периметра. На некоторых участках открывались гаражи, и оттуда выезжали ещё такие же «козелки». По внешней улице поехала БМП.

– На запад едут! – Заметил Токарев. – К нам…

– Они не к нам едут, а к северным! – Перебил кто-то из партизан.

– Они думают, что нас тут нет. – Дополнил Джазмен. – Пропустим их. Пока северные будут их там окучивать, мы уже деревню займём.

«Западные партизаны» лежали вдоль оврага числом около шестидесяти человек. Густо посаженные деревья позади них всё больше освещались электрическим светом. Уазики с фарами и пулемётами подъезжали к лесу вплотную, а потом сворачивали к северным частям. Над головами партизан мелькали световые лучи; с северной стороны палили уже четверо гранатомётчиков. С юга – играючи, со своей работой справлялись стрелки. Некоторые пешие оседлые ныряли в овраг, спасаясь от обстрела с севера; в овраге их встречали партизаны с запада, деревню обстреливали снайперы с юга, путь к спасению лежал через восток. Но там было минное поле.

Нехитрая стратегия удалась!

Когда последний пеший солдат пробежал по дороге и удалился метров на сто, Джазмен приподнялся сказал:

– Ну всё, пираты, наш выход!

И «пираты», тихонько, вереницей начали выбираться из оврага, и пошли по дороге, начерченной для них оседлыми. Они шли в полный рост «по тропинке, мимо всех тупиков». Зайдя в деревню, весь отряд из шестидесяти человек рассыпался по сторонам. В домах вершилось страшное.

Токарев старался держаться поближе к Джазмену, чтобы не растеряться. Так они подошли к первому попавшемуся дому. Джазмен, саркастически проявляя тактичность, косточкой среднего пальца постучался в металлическую дверь, и, не дожидаясь гостеприимства хозяев, дернул за ручку. Дверь была заперта. В это время Токарев заглянул в окно и, убедившись, что опасности нет никакой, начал ломать его раму прикладом «Вепря». Всех переполнял азарт и адреналин: никто ничего не слышал, не видел, и все действовали по находке. Токарев с проводником забрались в дом. На стене висела репродукция картины Сальвадора Дали «Предчувствие Гражданской Войны». Под ногами лежал мягкий ковёр, возле стены горел камин – как будто войны не существует.

Проверив все комнаты, и даже заглянув под ванну, Токарев с проводником отправились на второй этаж. В одной из комнат, обитых сосновыми досками, они нашли пустую колыбель, а в углу сидела женщина с младенцем на руках. Токарев решил остаться в дверях и следить за каким-то своим порядком. Одна из комнат открылась, и оттуда выбежал парень, на вид лет пятнадцати, и бросился к лестнице. Токарев попал ему в висок со второй попытки, и тело по инерции покатилось по ступенькам. На лакированных перилах осталась кровь и кое-где – куски биоткани. Женщина в комнате завизжала, ребёнок сорвал голос от неистовых рыданий. Женщина положила младенца на пол, встала и с дрожащими коленями подошла к проводнику. Константин наблюдал. Она что-то сквозь слёзы говорила, можно было понять, что она просила отпустить её с ребёнком из деревни, оставить в живых. Она распахнула халат, надетый на голое тело, и сказала, что за это они могут отыметь её вдвоём. Джазмен с серьёзным видом осмотрел её с ног до головы, заглянул в её удивительно молодое красивое лицо и сказал:

– Да что ж мы… варвары, что ли? – И всадил ей прикладом по лицу, а когда она упала – всадил ещё раз по затылку; голова промялась. Красота не спасала мир, она истекала кровью на глазах своего младенца. Женщина билась в судорогах; на полу образовывалась кровавая лужа. Джазмен направил автомат на младенца и спустил курок.

«Сбывается!» – подумал Токарев.