«Природа ведёт себя так, чтоб её не поняли, – думал Токарев, – потому что если мы начнём её понимать, для неё это будет конец».

III.

Когда вышел Джазмен, у него на шее болтался бинокль, а в руках он держал всё тот же автомат, модели которого Токарев не знал (видимо это был новый автомат), на поясе висел среднего размера нож.

– Эй, пираты! – Громко сказал он, по какой-то, известной лишь ему одному, причине, всегда называя партизан пиратами. – В пяти километрах отсюда есть деревня, куда я предлагаю и направиться. Там можно будет поесть, помыться и поспать на мягком… А оттуда мы отправимся в подземный Владимир. Я знаю дорогу.

– А если там щакалы? – прохрипел чей-то голос с кавказским акцентом. По всей видимости, это был Ахмед из Хасавюртинской бригады, он стоял, прислонившись плечом к вагону. По неподтверждённым данным, его бригаду из двухсот человек засекли со спутника где-то под Воронежем и дали по ним залп из новенького лёгкого ракетного комплекса «Нептун – 20..» (Дальность стрельбы до 151, 4 км). Это было ещё в начале войны. Тогда спутники ещё действовали. Теперь они уже не обслуживались и не работали. В живых из бригады остались только шестеро: Ахмед и пятеро его товарищей – в тот момент они находились далеко от места, где расположился отряд, и ловили рыбу в озере. Чуть позже они присоединились к Воронежской бригаде (вот они – стоят справа от Токарева) и, пока добрались досюда, пятеро партизан погибли. Ахмед остался один. Ну, так вот… Ахмед сказал:

– А если там, в деревне, щакал сидит, э! Тогда щто дэлять буим?

– Щакаль буим рэзать, как баран, э!. – Артистично жестикулируя и передразнивая Ахмеда, отвечал Джазмен. По рядам партизан прокатился сдержанный смех. Ахмед одобрительно улыбнулся.

– Ладно, кто-нибудь и ещё кто-нибудь, пойдёмте со мной, – продолжал проводник, – поглядим какая там обстановка, в деревне.

Токарев и ещё двое парней вышли вперёд и пошли за проводником. Эти двое, шли по левую сторону от Константина и о чём-то разговаривали, Джазмен шёл впереди. Они шли через лес, вокруг повсюду были деревья с этими «геномодифицированными» листьями на ветвях. Токарев, спотыкаясь об коряги, сонными полузакрытыми глазами смотрел прямо в спину Джазмену и думал:

«Я сейчас усну. Надо думать… чтобы не уснуть, надо побольше двигаться и думать. Иначе, если я всё-таки упаду, Джазмен подумает, что я умер… и пойдёт дальше… и всех поведёт за собой. Это лидер… он видит всех нас насквозь… а мы его – нет. Талантливый лидер, музыкант и философ – философию этой войны он знает, как самого себя… как «дважды два». И поэтому он без всякого зазора совести, без моральных колебаний, без эмоций пойдёт по трупам детей и женщин, стариков и мужиков в той деревне, а потом и во Владимире… и дальше. И мы тоже пойдём за ним. Никто из нас даже не заметил, как он стал нашим негласным главнокомандующим, командиром который не командует. Он просто предлагает своё решение любой проблемы, и мы его принимаем. Он предлагает нам путь, и мы идём за ним, как по единственно правильному пути – по узкой тропинке, которая проходит между всеми тупиками. Это проводник. Но, несмотря на весь его цинизм, он способен понять, а значит, и простить нас всех: партизан, оседлых, Армию – каждого из нас. И он прощает, но знает, что его не простит никто. Он знает единственный закон: делай, что должен и будь, что будет.

И мы с ним пойдём по трупам… но он будет делать это с особым энтузиазмом. Это суровый и циничный лидер, и в то же время – это самый настоящий человек! Концентрат человека без посторонних примесей.

Природа принесла нам Время Начала, а он принесёт Время Конца. Мне кажется, что так и будет. Мне кажется – это его истинная сущность. И ещё мне кажется, что это только вершина Айсберга. Ещё одна неподтверждённая информация».

Об этом думал Токарев, спотыкаясь закоченевшими ногами об коряги и, как дозу адреналина или удар током, получая по лицу холодными заражёнными ветками деревьев. Он не без причины видел своего проводника жестоким и способным расстреливать детей прямо в колыбелях. Ему вспоминалось всё, что говорил Джазмен о мёртвых и раненых партизанах: «Не берите… оставьте здесь… теперь от них никакого проку»; о мёртвых врагах он не говорил ничего и никогда.

Лес заканчивался, из-за ветвей деревьев виднелась большая холмистая местность, усаженная редкой пожухлой травой. Метрах в пятистах от леса была расположена небольшая деревня, как видно, даже не тронутая войной. Джазмен, оставил оружие под деревом, забрался повыше на берёзу, поднял с груди бинокль и стал рассматривать в него деревянные и, по большей части, кирпичные строения, находившиеся за оградой из колючей проволоки с висящими на ней консервными банками.

– Вон они… шляются. – Пробормотал он себе под нос, а потом тихо обратился к партизанам. – Эй, вы глядите в оба глаза! Деревня занята! Это оседлые (он понял это по тому, что у жителей деревни не было униформы и в одном из дворов играли дети), они могут здесь рядом находиться. Мало ли, окрестности обшаривают. Следите! – Он снова уткнулся глазами в окуляры и, произнося только одними губами, начал считать:

– Раз, два… восемь… двенадцать… и в итоге – сорок.

Он слез с дерева и взял автомат. Один из партизан (Артём из Выборгской бригады) спросил:

– Ну, что там? Есть резон брать-то?

– Что ж, сорок домов, женщины, старики, дети оторжратые бегают… это уже значит, что поесть найдётся… сразу видно: недавно продовольственный поезд ограбили. Мужики с оружием ходят. (Он закурил). Ну, два «козелка» с пулемётами разглядел, но, мне кажется, у них в гаражах и в сараях ещё всякого дерьма навалом. По периметру всё колючей проволокой сделано, на ней погремушки висят. Не удивлюсь, если всё поле вместе с холмами заминировано – у них для этого было много времени. В общем, узнаю родные места! Хе-хе. Это ж моя деревня, я тут вырос! Хе-хе. Короче, резон есть, кончено, но тут хитрость надо проявить. Ладно, пошли-ка обратно, там уж что-нибудь придумаем.

Выслушав отчёт проводника, партизаны направились в сторону паровоза. По дороге Дмитрий – последний партизан – рассказывал историю о своей «довойне». Он говорил:

– Не, а я, помню, тоже в деревню летом ездил. Шалаши строили, в войнушку резались: «Тррр… Ты убит!», а тебе в ответ: «Ни хрена! Я ранен!» Всё то же, что и сейчас, только тут тебе никто не скажет, что он ранен. Убит – ну, значит, убит… с кем не бывает?.. Хех.

– Да! да! это точно! Это я тоже помню! – оживлённо соглашались слушатели.

«Ещё один пример того, что война и хаос – честнее мира и Системы».– С удовольствием от собственной правоты подумал Токарев.

– А ещё, помню, у меня кровать была большая, мягкая, и на стене картина висела – тоже большая, тяжёлая. – Дмитрий, сморщившись, сделал особенное ударение на слове «тяжёлая». – Ну, помню, спал-то я всегда головой к стене, а тут, однажды утром просыпаюсь, только привстал и картина как с гвоздя слетит! И «хлоп!» прям в то место, где у меня шея была!

Никто не знал, для чего Дмитрий рассказывал эту историю. Бывают такие моменты, когда просто хочется о чём-то рассказать – пусть даже о чём-нибудь отвлечённом; пусть даже не в кассу.

– Ещё бы минуту пролежал,– продолжал он,– так бы и остался лежать! Как говорится, проснулся бы мёртвым! Хе-хе!

– А я это называю – отправиться в Вечность. – Сказал Джазмен, и всем показалось, что его глаза уставились в пустоту… а может быть, как раз в тот момент он и увидел эту самую Вечность.

– Ну да, точно! – поддакнул Дима и оскалился улыбкой блаженного непонимания.

«Ну да, точно! Ну да, точно! – Мысленно искажая голос, мысленно передразнивал его Токарев. – Если б ты знал, что Вечность это предбанник с пауками, думаю, ты бы сейчас не скалился».