Ночью прошла метель,

Снег заполнял пробелы…

Я на свой след посмотрел –

И он оказался белый!

Снаружи – разбитые окна, сравненные с землёй дома, люди и прочие непотребности; в душе – чистота и полное миропонимание. Отсюда начнёт свой путь человечество, у которого не будет прошлого.

Белый лекарь,

залечи нашу грязь, не дающую встать,

Дай мне силы,

всех на свете простить и, возможно, понять,

Дай им силы,

чтоб простить и меня и, возможно, понять!

Белый лекарь!

Лечи нас от прошлого!

Чистота и миропонимание… чистота.

Ближе к четырём часам дня раскаты артиллерии поутихли; возможно, многие из орудий уничтожили вертолёты. Лишь изредка на землю падали то мины, то ракеты, выпущенные наугад горе артиллеристами с образованием врачей, управленцев, экономистов, менеджеров и т.д. многие из них имели докторские степени и звания профессоров. В пятнадцать часов, пятьдесят минут по московскому времени всё подземелье было готово к своему выходу. Всадники Апокалипсиса были готовы к завершающей части Судного Дня. Точно по плану, в шестнадцать ноль-ноль, проводники открыли двери, и гигантские массы партизан начали просачиваться на улицы, загаженные хламом, руинами и изуродованными телами людей и животных. В воздухе витал едкий сладковатый запах. В первые несколько минут стояла полнейшая тишина: пробиваясь сквозь завесу дыма, тихо падал крупный снег. Он покрывал собой пустынные улицы и нетронутый ни одним снарядом Успенский собор. Безмятежно, как будто так и должно было быть, горели заводы и дома. Токарев, как и большинство партизан, наблюдающих этот спокойный день, подумал: «Это победа…» – но уверенности в мыслях он не испытывал. Это было лишь затишье перед бурей; тревожное состояние во время тишины, звенящей в ушах. Недалеко от Соборной Площади упала ещё одна мина, и Джазмен закричал:

– Врассыпную! – И побежал куда-то в Почтовый переулок.

Каждый понимал, что враг где-то здесь, рядом, и то, что его надо искать, но нарушать такую атмосферную тишину никому не хотелось. И, тем не менее, партизаны, малочисленными группами, разбрелись по сторонам. Токарев и ещё человек десять, прижимаясь к руинам или остаткам стен, шли по Ерофеевскому спуску с двух сторон, прикрывая друг друга. Прямо посреди улицы, не обращая ни на что внимания, волочился какой-то солдат с пробитой головой, винтовкой и вещмешком на раненном плече. Он не понимал, где находится и что происходит; он почти без сознания волочил ноги по растрескавшемуся снегу. Не нарушая тишины безмятежного дня, несколько партизан подбежали к нему вплотную, зарезали ножами и вытащили из мешка несколько гранат, отняли винтовку. Тот не сопротивлялся, он был готов. Через десять – двадцать метров от Токарева из дворов вышел Джазмен. Он увидел компанию и присоединился.

– Ну что, как тебе прогулка? – Спросил он у Токарева. – Благодать! Не воюешь, а гуляешь!

– Да уж, – ответил Токарев, всё с тем же состоянием внутренней тревоги и плохим предчувствием, – в городах я такой тишины не слыхал.

– А тишина для того и существует, чтоб ты её не слышал.

Где-то вдалеке упала ещё одна мина.

Недалеко, за поворотом, послышался приближающийся рёв мотора и лязг тяжёлой техники. Эти звуки приближались очень быстро. Ещё через несколько секунд на улице появился танк, он развернул башенное орудие в сторону партизан и открыл огонь из пулемёта. Партизанам пришлось бежать во дворы. Где-то далеко, в конце Второй Никольской, тоже послышалась стрельба и крики, и уже через пару минут весь город снова охватил хаос. Повсюду велись бои местного значения. Правительственные Войска, рассыпавшиеся по городу во время артподготовки, собирались в маленькие отряды; партизаны так же рассыпались в разные стороны. Защитники города искали атакующих, атакующие – искали защитников; в местах столкновений вершился Апокалипсис. Основное действие происходило на окраинах города, где вели атаку другие бригады.

Партизаны сбежали во дворы, а танковый расчёт пальнул им вслед из главного орудия.

– Здесь делать нечего! – Бросил на бегу Токарев. – Я так и знал! – Но, как ни странно, к этому времени чувство тревоги заменилось адреналином и чувством азарта.

Они бежали сквозь руины, натыкаясь на разобранные лавочки. Снег и дымовая завеса мешали видеть. Кто-то сзади спотыкался и падал… Джазмен упал и порезал руки битым стеклом, но потом встал и, вслух пересказывая весь словарь русского мата, побежал дальше. Так они добежали до Комсомольской, где их встретили пятнадцать человек солдат. Отстреливаясь из-за обломков рухнувших домов и ныряя в воронки, парни пересекли улицу и снова попали во дворы… но и там их ждали неприятности в лице вооружённых солдат. Все партизаны в этой компании, кроме Джазмена и Токарева, впервые пробовали на себе роль мишени или жертвы. Им это не нравилось: из десяти человек за две минуты осталось только четверо. Кто-то из них кинул во двор гранату и его тут же пристрелили. Оставшись втроём, они скрылись в то, что осталось от дома под номером десять: камни, обгоревшие доски, чугунная ванна и как будто откусанная сверху стена. Казалось, всё – выхода нет. Партизаны нервно оглядывались то в одну, то в другую сторону переулка, не зная, откуда ожидать нападения. С Ерофеевского спуска танк через те же дворы отправился на Комсомольскую, а снизу по улице бежали ещё сорок человек партизан… благо, среди них было пару гранатомётчиков. Они сцепились с солдатами на Комсомольской. «Делай, что должен, и будь, что будет» – единственный закон со Времени Начала пришёл в негодность. Никто не знал, что он должен делать. Никто не знал, что будет. Кисло-сладкий едкий запах порохового дыма обжигал ноздри – Джазмен с Токаревым отстреливались вслепую, пока третий партизан выбрасывал остальные гранаты… так же вслепую.

В это время партизанские оравы пробирались всё ближе и ближе в центр – кольцо сужалось. В город вошла тяжёлая техника, а мины так и падали на город с периодичностью – две или три мины в минуту. Те, кто стоял за городом у орудий и те, кто сейчас входил в город на танках и пешком, ломая ряды обороны… они даже не могли и подумать, что Петроградская бригада давно уже находится в «эпицентре шторма» и потеряла треть состава.

– Так, ну ладно, поиграли и хватит!– Кричал охрипший и оглохший Джазмен. – От сюда надо валить!

– А?! Что?! – Переспрашивал ещё более глухой Токарев. Третьему партизану вообще был неинтересен план, который хочет предложить Джазмен.

Проводник повторил:

– Я исчезаю!

– Да? Как же?! – С какой-то нервной ухмылкой поинтересовался Токарев.

– Очень просто! – Ответил Джазмен и, сделав кувырок, подобрался к перевёрнутой ванне, приподнял и залез под неё.

– Эй! Он что, с ума сошёл? – Спросил третий партизан, выбрасывая последнюю гранату.

Токарев только пожал плечами, а потом вставил в карабин запасной магазин и сказал:

– Он музыкант! Они все такие!

К этому времени улица Комсомольская, вместе со всеми дворами и переулками, была свободна, в окно какого-то из выстоявших домов улетело дуло танка. В танк никто не стрелял – по чистой случайности рванули снаряды внутри него.

Рядом с Токаревым лежал третий партизан, кашлял кровью и стонал – его ранили в правую часть груди, задели лёгкое. Всё закончилось. Токарев, расслабленно прислонившись к тому, что осталось от стены, закурил, взглянул на перевёрнутую ванну и сказал:

– Всё, баста… вылезай!

Третий партизан в агонии несвязно твердил о каком-то кузове, о деле и о дизентерии, о поносе. Ванна не двигалась.

– Слышь, что говорю! – Повторил Токарев. – Выбирайся! Можно идти дальше!