перипетии было трудно понять. Даже веселиться не получалось. Было чувство вины с примесью отвращения. Отвращения от всей этой тотальной зависимости...
Я просто плыла по течению. Но с такой скоростью, что всё это походила больше на лужу, поросшую ряской, чем на реку...»
Влюблённая
«Я всё чаще стала ездить в Париж. При любой возможности. Денег, заработанных, будучи няней, и немножко от продажи картин (в основном друзьям и родственникам Седрика), хватало на “блаблакар”... Однажды, гуляя по Монмартру, недалеко от квартирки моей дорогой подруги Надин, я набрела на странный магазинчик. Там я встретила А.
Тогда, кажется, впервые я влюбилась вот так, с первого взгляда. Coup de foudre (“удар молнии”) означает на французском любовь с первого взгляда.
Рассказала Надин. Просто когда она пришла с работы, у меня была такая цветущая рожа! Скрыть было невозможно. Ну и мы привыкли с ней делиться обо всем. Мы ж как сёстры!»
* * *
«Можно проснуться от пришествия («пиршества») дня, оттого что солнце светит в окно, даже если очень рано, а ведь я — не ранняя пташка. Можно от насильного звонка будильника (по привычке вставать рано на работу, конечно, тоже можно), а можно проснуться от кошмара...
Помню смутно сон: лес, машина, звери. Двор детства, зима, мороз, наст.
110
НЕ ПРО ЗАЕК
Три сестры, ребёнок. Скакалки, руки связаны, полёт, нет трусов под колготками и холодно... Балкон, крики родных, отец, не пускают...
Пробуждение: утро, шторы на окнах, свет насквозь...
Вчера я проснулась от ярких снов: картин маслом в зарослях гигантской красно-оранжевого амаранта...
Ещё не уехав из Парижа, я стала искать способ, как туда (в него, город, мною долго не любимый) вернуться. В его (Его) солнце, в его (Его) улицы.
Находиться в пяти минутах ходьбы от него и не пойти казалось ужасным: и не то чтобы смертельным, но просто как было бы невозможным отказаться от «надвигающегося оргазма»...
И вот я уже сидела в кресле мягком, прохладном и чёрном, сжимая в руках большой пакет “Фрискис” для кошки.
Кстати, опять про животных... странным образом вчера в бутике “Интерлок” умерла рыбка. Опять меня окружает любовь и смерть. Я наблюдала за рыбкой утром, а через пару часов узнала с удивлением (больше по отношению к себе, нежели к несчастной рыбке) о смерти этого прозрачного существа. Смерть питомцев уже входит у меня в привычку... Впрочем, рыбка не была уж такой несчастной: она умерла счастливой и всеми любимой в аквариуме с пузырьками, в котором Ал менял воду...
Я знала, что в это время он начинает выносить «экспонаты» из нижнего ателье, там, где мы увиделись впервые, в верхний зал, где мы впервые услышались. Именно тогда я вошла, оглядывая все эти странные объекты, собранные с парижских улиц. Я услышала голос, шедший неизвестно откуда, прекрасный, как
111
Галина Хериссон
чёрное серебро, как бархат, как сливы, как ночь! Тогда, ещё полгода назад...
Голос просил меня выйти и через соседнюю дверь войти в нижнее ателье, там, где был он: с длинными, собранными на макушке тёмными волосами, горящими янтарём глазами и мягкими (наверняка тогда) губами, тёплыми в тот вечер с ледяным ветром и градом ранней весной...
Вчера, сентябрьским утром (спустя полгода, когда мы, наконец, стали любовниками) я спустилась на улицу за кормом для кошки Надин и села в кресло на тротуаре перед бутиком “Интерлок”. Самые разные кресла были выставлены на обозрение, продажу, второе рождение.
Ал появился из проёма двери, и я уже видела его профиль, затем, уже развёрнутую в мою сторону лицо, глаза, руки, держащие тяжёлые ящики, которые в тот момент чуть было не упали на тротуар. Ведь я вчера сказала, что непременно в тот же день уезжаю! Но сама-то я знала, что, конечно, остаюсь, но видеть его не смогу (лучше не надо, нельзя, умру, расплавлюсь!). Не решилась не прийти! А теперь уже нежилась в его поцелуе, прекрасном, как мечта...
После обеда мы встретились снова, в скверике, чтобы попрощаться (О! В который раз?!) перед моим “отъездом”, не таким уж и мнимым, но таким же запоздалым, как и неизбежным. Я не сказала ему точного времени, я и сама не знала... Но было невозможно сказать, что я буду здесь, но его не увижу.
Он позвонил мне два раза. Я рассказала, где была (но не с кем!). О мука! Сладкая! Слышать его голос, но невозможность прийти, обнять и даже объяснить, почему я этого не могу...
112
НЕ ПРО ЗАЕК
Приехал Седрик. Мы блуждали по коридорам дворца Токио в залах современного искусства. Про концерт на Бастилии я, конечно, не сказала, это было бы слишком (ведь я знала наверняка, что Ал туда придёт!). Так что вечером пошли в бар в Латинском квартале, чтоб встретиться с моими друзьями. Тут были Магали, Надин, Курт... В общем, вся банда. Когда-то мы собирались все вместе у канала Сан-Мартен и провожали меня в Анжу «навсегда». Помнится, вечеринка тогда удалась на славу... Но в этот вечер я думала только об Але...
Я вышла вдохнуть воздуха, в который раз украдкой глядя в телефон, болтая о чём-то с Томеком, странным человеком в чёрном костюме.
Было достаточно(?) поздно, чтоб наконец сказать, что (увы!) не сможем увидеться.
Вообрази! Слышать его голос, хоть три минуты, смех, очарование, надежда, смущение, радость, ком в горле, видéние...
Он сказал мне: «Я во дворце Токио».
Я подумала, зачем же я потеряла полгода? Я боялась тогда, ещё весной, что моя жизнь рассыплется в труху, если я покину Анжу, дом и сад (хоть тот и был сплошное средневековье!), Седрика, чудесных анжуйской друзей, “douceur angevine”...
Теперь я стала часто появляться в ателье “Интерлок”, где работал Ал. Практически я там тоже работала. Украшала, красила и клеила старую мебель. Научилась работать с шинами. Велосипедные шины разрезались на кусочки и прибивались гвоздями к деревянным поверхностям, покрывались лаком — получалось очень красиво! Я смотрела, как Ал работает руками. Мерит,
113
Галина Хериссон
режет, красит, сверлит... И это зрелище поражало меня как тогда, в первый раз, ещё в марте...
Теперь я не боялась. Я прибивала свою жизнь гвоздями, я скрепляла её шинами и красила лаком...
Я возвращалась в Анжу. Я звонила Алу по вечерам. Я писала стихи. Я резала шины. Я ходила к Луаре. У реки рядом с домом был большой луг — пастбище для коровок.
Однажды я загорала там наполовину голой. Трава была высокой, а с реки меня не видно. Снизу джинсы — сверху ничего. Закрыла глаза. Вдруг, слышу тяжёлые шаги рядом по траве. Я открыла глаза и увидела огромную коровью морду прямо надо мной! Я вскочила и прыгнула к обрыву, небольшому, в пару метров. Луара была низкой, это просто был глинистый берег, и я укрылась там от быка. Просидела минут двадцать дрожа, одновременно боясь и смеясь над собой. Тоже мне Европа... Помните миф про быка и Европу?
Когда вернулась домой, слышала звонок, но пока открывала дверь старым железным ключом и бежала на первый этаж по старой деревянной лестнице, телефон оборвался. Наверняка звонил Ал. В саду ещё были алые маки. А осень была как лето. Золотой и тёплой.
Он ещё был влюблён. А я писала дурацкие влюблённые стихи, которые он всё равно не мог прочитать...»
* * *
Лиза ещё поработала какое-то время в Interloque (помнится, были даже какие-то статьи и небольшой сюжет в парижской прессе про этот их «Интерлок»).
114
НЕ ПРО ЗАЕК
Мы виделись с ней разок в то время. Когда она могла, выбиралась в Париж. Иногда ночевала у него. Ал жил с сестрой. А она была ужасно ревнива. В ателье ей предлагали место, но без документов контракт был невозможен. Ал сказал, что вместе им теперь «трудно». Они ещё гуляли по старой заброшенной железной дороге и делали граффити. Она купила много баллончиков с краской самых красивых цветов.
