Ностальгия
«Эх, до того хорошо у старой купальни! Красиво. Спокойно. Вода журчит, вытекая из маленького окошка в стене: белого, но уже и не белого, а розового
104
НЕ ПРО ЗАЕК
и покрытого временем камня. В открытую дверцу видны ступени, замшелые, поросшие хвощом и травой с цветами, которых я не знаю. В средине, в самом бассейне, вода стоит и уже зацвела. И чем мутнее, зеленее вода, тем лучше в ней видны и перила, и углубление в стене, и столбы, изрезанные трещинами и уже не раз чиненные. Вода заворожена полукругом из камня, а дальше, по маленькому жёлобу направлена в нишу. Там она собирается в лужицу, чистую-чистую, прозрачную, как слеза. Камушки в ней разноцветные: рыжие, синие, чёрные. Букашки в ней путешествуют своими дорогами, и ящерицы присели, облепили два камня побольше, золотистых, прогретых за день солнцем. И тихо-тихо.
А потом птицы, стрекозы и цикады начинают свои вечерние песни.
Вот бы пройти тут хороводом с подругами, затянуть на три голоса... Ан нет. И сижу, и смотрю. Как солнце гладит стену и отдаёт потихоньку на откуп звёздной, колючей ночи. Вот какая я в сарафане сижу русская-народная! И самой и смешно, и грустно.»
Про искусство
«Кстати, и постриглась ещё раз. Чёрное каре уже совсем отросло и торчали корни. Краситься и стричься у парикмахера не было ни денег, ни настроения. Я попросила машинку у Артура и просто выбрила себе голову. Ну, не совсем выбрила, а так, ёжиком сантиметра в три. А на макушке оставила длинную прядку. Снова «выбрила из себя панка». Вот и получился диковинный зверь: рыжий ёж с чёрной гривой. Седрик не то чтобы покривился, но я знала, что ему не понравилось. Но они же все, блин,
105
Галина Хериссон
толерантные! Ни за что напрямую не покритикует...
Он так и на картины мои смотрит.
— Угу! Хммм, oui, c’est bien32... И всё с той же одинаковой интонацией каждый раз.
На тему искусства мы вообще перестали с ним разговаривать, а то непременно горячились и спорили.
“Они” же тут все считают, что классическое искусство давно пора похерить. Для них это всё старьё и нафталин. Почти все мои друзья от двадцати пяти до пятидесяти — ярые адепты современного искусства. Особенно те, что рисовать не умеют (как Седрик).
Им же Пикассо сказал, мол, школа не нужна, «рисуйте как дети». А кто же может во взрослом состоянии сохранить всю непосредственность детского рисунка? Да и лукавил старик Пабло. У него, как и у всех его “сумасшедших” коллег, было добротное академическое образование. Классическая школа и такой реализм, что, видимо их самих начинало воротить от него! Вот и они и решили “пошутить”. А французы, как истинные революционеры и заядлые модники, каааак давай крушить всё старомодное: все гипсы на Худграфе, пардон, Beaux-Arts de Paris (где я безуспешно хотела позировать ню) поразбивали. Кааааак возлегли на диваны Récamier (помните у Энгра?), каааак скрутили косячок (да, они тут все курят как паровозы и выращивают свою экологически чистую Мариванну) и каааак задумались вместе с преподами: а как бы нам “самовыразиться”? Может, в баночку накакать? А то писсуар Дюшана — это уже попса... А может вот вставных челюстей в аквариум
32 Да, это хорошо
106
НЕ ПРО ЗАЕК
запихать? Или (это у кого бабла побольше было) начать машины прессовать, тех марок, что подороже?
Или уж радикально (Малевичу — низкий поклон), чёрным всё покрасить. Или вот особые затейники: вообще взять и выставить пустой холст! Философы хреновы. А искусство-то причём? Менеджеры шоу-бизнеса! Дали, вон, смекнул и начал продавать пустые, но подписанные его усатым автографом листы бумаги. То есть наверняка это Гала, старая стерва, придумала... Некоторые хоть изволили этот пустой холст взрезать парой метких ударов ножа или, там, мастихина. Ну, или тем же мастихином хоть гипса на холст намазать толстым слоем. Мастихином тут и мажут свой быстровысыхающий акрил в каждом втором ателье, не особо заботясь о гармонии и глубине. И Седрик мазал, но бросил. У него лучше получалось писать вином. Бордо, бургонь и анжу.
Ранешние художники так называемой «Парижской школы» его честно пили. На голодный желудок. И честно рисовали. Голых своих моделей. Честно говоря им, что не смогут им заплатить (ну, Тулуз-Лотрек не в счёт). Они тоже любили своих моделей. Посмотрите на Модильяни или Сутина. Да и Пикассо того периода...
А теперь-то зачем их рисовать или, там, любить? Анахронизм! Бери проектор, наводи на холст фотку да и обводи в своё удовольствие, даже если не умеешь правильно держать карандаш.
Но что-то я разошлась. Продолжу как-нибудь в следующий раз...
P.S. Да люблю я, люблю и Пьера Сулажа, и Ротко (которому усердно подражает Седрик), и Баскию!»
107
Галина Хериссон
Про смерть
«За последнюю неделю случилось четыре, нет, пять смертей. Сначала рано утром Кристобаль обнаружил котёнка, моего любимого, чёрного, пушистого... Девочку. Она была мертва, наполовину поклёванная большой птицей. Детишкам не сказали. А я её так и не увидела. Помню только, как ночью накануне она шустро прыгала в траве.
В большом доме на “Старой Почте”, там, где мы хотим устроить спальню с кухней, я нашла птенцов, голых, желторотых. Видно, вывалились из гнезда, что было между рамами окна. Один, уже блаженно растопырив на полу крылышки, был мёртв. Двое ещё пищали и двигали лапками. Я не могла их убить... Пришла назавтра, чтоб зарыть их в песке, и на лестнице увидела ещё одного птенца, совсем маленького... Сделалось мутно. Я села на пыльный диван и уставилась в угол, в паутину.
Было душно и пусто. Холодок пробежал по коже. И ведь, не жалко же птенцов, а как-то муторно и монотонно. Всё пыль, пыль, грязь...
Недаром ласточка залетела в мастерскую. Смерть, смерть. Чёрная птица трепещет, мечется в комнате, не может найти окна. Почему прилетела?
И нет никакого “почему”, всё суета, иллюзия, шелест травы.»
* * *
«Тишина. Меня подташнивало. Да и неудивительно: ребята ушли на похороны. Бабушка умерла неделю назад и оставалась в своей постели с впрыснутым в безжизненное тело составом до сегодняшнего дня. Родители вчера вернулись из Перу (бабуля 108
НЕ ПРО ЗАЕК
умудрилась скончаться в их отсутствие, ожидавших десять лет у её изголовья своевременного ухода).
Я пила много чаю. Есть не хотелось. И было грустно. И была осень. И хотелось что-то сказать. Но напиравшие (мягко, без столкновений) мысли оставались безмолвны, падая, как хлопья снега.
Да какие там хлопья! Всё было зелёно-жёлтым, с рыжими пятнами солнца. Зал внизу, на первом этаже, был чисто вымыт. И красные квадраты обожжённой глины пола ожидали печальных гостей, которые, несомненно, придут выпить по стаканчику после похорон.
Я была одна в тишине дома. Смотрела фотографии, плавно перемещавшиеся на экране монитора с им только ведомым выбором очерёдности.
Да, не всегда тут мне радужно — а порой и невыносимо...»
* * *
«Снега всё не было. А уже — середина декабря. Он должен скоро прийти. Мы поссорились вчера. Всё из-за выставки. Впрочем, теперь неважно.
Иногда мне было хорошо здесь, с ним. Среди домов из замшелых камней. И река текла рядом... Просто постепенно тут всё пожухло и затянуло. Как в болоте. Бессмысленно.
Ничего не развивалось. Я просто оставалась курицей-домохозяйкой. Когда ждёшь, когда тебе принесут корм. Выпустят погулять. Отвезут-привезут. Наорут, если ходила не туда, куда надо, и говорила не с тем и не о том, о чём надо...
Я часто бывала сама в себе и сама с собой. Мои
109
Галина Хериссон
