Разговор с мамой вечером оказался не очень длинным. Я сидела на стуле, кивая молча в ответ ее речи. Она нервно изливала мне душу, высказывая опасения о последствиях для ее работы, репутации семьи, моей собственной репутации. Говорила, что я должна думать о последствиях свои поступков и беречь себя. Я смотрела на ее черные волосы, постриженные под объемное каре с челкой, и видела в них два седых волоска. Господи, это было невыносимо! Конечно, можно было покричать, побеситься, поругаться, пригрозить, что уйду из дома. Но я решила помолчать: пусть выговорится, я потерплю. Ей станет легче, а у меня останется чистая совесть.
Ее прервал звонок в дверь. Мама, посмотрев в дверной глазок, крикнула:
– Иди отсюда!
– Пусти! – донесся рычащий голос отчима. Он опять был пьян.
Я обхватила голову руками, чтобы поменьше слушать эти бесконечные перепалки. За восемь лет они надоели мне до чертиков. В периоды трезвости он был тих как ягненок. Туповат, но тих. Помогал отвезти и привезти что-то, ходил в магазин, меня никогда не доставал, даже иногда приносил конфеты или куклу, не зная, что еще подарить девочке. Он не пытался никогда заменить мне отца, но я не могла пожаловаться, он хотя бы старался мириться с моим присутствием. Но иногда на него находило что-то необъяснимое. Он вливал в себя ведрами все, что горело, – от самогона до одеколона – и превращался из ягненка в скотину, обрюзгшую, багровую, слюнявую до безобразия скотину. А поскольку запой продолжался не один день, эти периоды становились просто адом на земле. Мама плакала, забившись в угол, я запиралась в своей комнате без возможности выйти, и так до тех пор, пока какой-то божественный луч спасительного света не пробивал дырку в темном сознании отчима (а это могло занять и неделю, и месяц).
Сейчас мама беспомощно кричала:
– Иди и ночуй там, где пил! Нисколько о семье не беспокоишься!
Мне было стыдно сейчас от того, что я ее так расстроила, хотя ей и без меня не просто. Хотелось ее защитить, раз она у меня была такой трусихой. Но что я могла сделать? Мне всего пятнадцать, и я даже не парень, чтобы отдубасить его как следует.
Отчим что-то еще прорычал неразборчиво, но вдруг замолчал, потом, обращаясь к кому-то другому, пробурчал:
– Чего стоите? Пошли отсюда! Ишь вылупились. Не видели, как человека в дом не пускают?
– Нет, дядя, – послышался странно знакомый мне голос. – Мы к Саше пришли, а ты нам задаром не нужен. Просто ты у ее двери стоишь.
– Мальчики, позовите милицию! – попросила из-за двери мама.
– Не, пацаны, не зовите. К Сашке пришли? Так она… ну, вобщем, не родная, но дочь. Вы мне поможете домой зайти, а я с вами ее отпущу, и гуляйте, где хотите.
– Кент, я сейчас! – подала я голос и поспешно стала обуваться. Господи, как он был вовремя! У меня не было времени даже подумать, зачем он здесь, я просто была рада убежать из дома хоть ненадолго и не видеть этого ужаса.
– Саша, неужели ты нисколько не поняла все то, что мы тебе говорили с Валерией Федоровной и Натальей Сергеевной? Неужели ты не понимаешь, что эта трясина затянет тебя и тебе никто не сможет помочь? – запричитала в отчаянии мама, ломая руки.
– Мам, ты же прекрасно знаешь, что Кент – это не трясина, – улыбнулась я. – Ты просто не хочешь понять. Да и какая трясина, если отчим пришел? Ты же хорошая, добрая, умная, ты же знаешь, – я поцеловала ее в щеку, накинула куртку и взялась за ручку двери.
– Саша, – вдруг сказала мама. – Я понимаю. Ты сможешь постоять за себя.
Это было неожиданное признание в доверии ко мне.
– Я знала, что ты поймешь, – я с облегчением обняла ее крепко и открыла дверь.
Отчим сунулся было в щель, но поскольку в пьяном состоянии он был довольно неповоротлив, я успела отпихнуть его в сторону и выскочила на площадку, захлопнув за собой дверь. Мама тут же заперла ее с другой стороны.
– Сашка! Даже ты отца не уважаешь! Зачем ты дверь захлопнула? – возмутился отчим.
– Протрезвеешь, а потом зайдешь, – громко сказала мама из-за двери.
– Никто меня не любит. Все моей смерти хотят, – ворчал отчим, не зная, что ему делать дальше. – Даже дочь предала. Помогает этой…
– Идем, Саш, – позвал Кент. Он обнял меня за плечо и увлек вниз по лестнице. А я, вся еще в раздрае от очередного скандала и признания мамы, даже не обратила на это внимания.
Мы с ним и Мальборо спустились на первый этаж и вышли из подъезда. Вечер был чудесный. Легкий необычно теплый для осени ветерок заставлял шелестеть последние листочки на почти обнаженных ветках деревьев и кустов. Стояла необычная тишина, на улице почти никого не было, хотя было еще от силы часов шесть. Я втянула ноздрями свежий влажный воздух и закрыла глаза, пытаясь избавиться от негатива в голове. Парни закурили и молчали, давая мне время остыть.
– Вы чего пришли-то? – поинтересовалась я, наконец, обращая на них внимание.
– А что? Обязательно по делу надо приходить? Просто в гости, – ответил Кент бодро. И опять эта едва заметная улыбка одними глазами.
– Какие сейчас гости? – усмехнулась я невесело. – Отчим пришел.
– Говорят, с тобой Валерия с Натальей Сергеевной сегодня разговаривали, – начал Мальборо.
– А-а, это, – протянула я разочарованно, поняв причину их визита. – Было дело. Отчитывали за вчерашнее и надавали кучу советов.
– Например?
– Например, бросить вашу компашку.
– Это еще почему?! – возмутился Мальборо. А он крайне редко возмущался. У него от негодования даже одна бровь поднялась.
– Потому что у вас на уме только секс и алкоголь, – поддразнила я его.
– Не слушай их! У нас, кроме этого, еще на уме много других вещей. Курево, мотоциклы, спорт, – стал перечислять Димка, загибая пальцы.
– Ах, «кроме этого»?! – рассердилась я, уставив руки в бока.
– Ну не так сказал! – развел руками Мальборо.
– Надеюсь, ты этого не сделаешь? – спросил Кент. В его голосе мне почудилась надежда, и меня это удивило так, что я снова забыла отвернуться под его взглядом.
– Конечно, нет, – я улыбнулась уголками губ, немного растерянная.
– Вон эта… Алька бежит, – вдруг сказал Мальборо, указывая на цокающую каблуками по тротуару мелкими шажками, но с немыслимой скоростью Монтану.
– Сааааашк! – Монтана затормозила в каких-нибудь десяти сантиметрах от меня.
– Что? – спросила я ее.
– Подожди меня! – выпалила она и шумно выдохнула, переводя дух: – Фууух!
– Но ты же уже здесь.
– Я хотела это крикнуть еще когда бежала, но не успела, – пояснила Алька, растопыривая пальцы и от этого становясь похожей на краба. – Мы же к Алику собирались.
– Зачем?
– Я с ним еще не кончила ругаться.
– А завтра нельзя?
– Можно. Но откладывать, – она покачала с сомнением головой, всем видом показывая, какая это может быть ошибка.
– Подождешь. Если ты ему будешь нужна, он сам придет, – рассудил Мальборо.
– Тогда пошли в комнатуху, – предложила Алька.
И мы отправились в дом, стоящий по соседству с моим, но с другой стороны от Алькиного. Он выходил на проспект, на первом этаже у него располагался магазин, а вторым этажом в доме считался технический этаж. Лестничные пролеты не останавливались поэтому на втором этаже и вели дальше, к квартирам на третьем этаже.
Мы зашли в первый подъезд, поднялись на лестничный пролет, который должен был соответствовать второму этажу, и Мальборо вынул решетку в квадратном отверстии в стене.
В отверстие пролезли Мальборо и Монтана, за ними я, последним шел Кент, поставивший решетчатую загородку на место. Мальборо включил свою любимую зажигалку и пошел вперед, подсвечивая ею.
Мы друг за другом шли некоторое время по узкому коридору, все время перелезая и перешагивая через водопроводные и канализационные трубы, и в конце концов оказались в небольшой комнатке. Коридор вел дальше, но туда мы идти не собирались.
Все стены «комнатухи» были сплошь обклеены картинками и исписаны. Особенно выделялась надпись «MAFIA», сделанная черной масляной краской во всю стену. На картинках была всякая чепуха, выдранная из журналов: сигареты, девушки в бикини и без, парни с торсами Геракла, мотоциклы. В самом центре висели плакаты с Сильвестром Сталлоне и Арнольдом Шварценеггером.
