– А вы знаете, что Элен пошла в порт искать вас?

– Что?! – я схватил его за грудки. – Ты что несёшь?! Она не сумасшедшая!

– Я тоже так думал, – старик испугался. Он безуспешно пытался вырваться из моих рук. – Она казалась мне разумной девушкой, пока не связалась с вами…

– Ну-ка, отпусти его, – Володя разжал мои руки и отвёл старичка за соседний столик. Тот подчинился и уселся.

– Она так любила смотреть, как я рисую…

Старик вдруг всхлипнул и уронил голову на руки.

– Совсем как моя внучка… – чуть слышно добавил он.

Я быстро подсел к художнику – мне надо было знать все точно. В это время подошёл морячок, он хотел было заорать на меня, но, увидев, что я веду себя спокойно, молча поставил на стол рюмку с каким-то пойлом и пододвинул её старику.

– Мне надо только поговорить, узнать. Ты же видишь – я трезвый.

Володя махнул рукой – разговаривай, но предупредил:

– Смотри, забузишь – Костя выкинет тебя под копыта охотника.

– Прекрати, мне не до этого. Ты слышал, что он тут загонял про Ленку?

– Слышал, – Вован поморщился, но больше ничего не сказал.

Моряк был не из моего времени и ко всему относился серьёзно. Он, как и большинство русских, попал сюда вместе с куском города. Вообще, большинство населения здесь оказалось именно так – когда вдруг город прирастает ещё одним куском. Осколки были надёрганы из разных времён – город строится не один век – поэтому мозаика оказалась очень разнородной. Правда, по рассказам старожилов, город уже лет пятьдесят не прирастает. Все последние попадали сюда по "приглашению". Именно так попал я, так же, по её рассказу, попала и Элен.

Я ждал, пока старик успокоится. Тот понемногу отпивал из рюмки, что поставил перед ним моряк. Отпив, он опять замирал, словно прислушиваясь к чему-то и уставив взгляд в стену. Я ничего не знал о нем, но по тому, что на площади он бывал каждый день и всегда один, не трудно было догадаться, что все его близкие остались в том мире, и сейчас он, похоже, во власти воспоминаний. У меня тоже защемило сердце – неожиданно подкралось то состояние, которое я очень не любил – тоски по утерянному, и никчёмности здешней жизни. Здесь нельзя поддаваться тоске – это прямой путь или в «серые», или во "мглу".

Я стряхнул траурное настроение и, стараясь выглядеть как можно вежливее, осторожно тронул руку художника.

– Извините, не знаю, как вас зовут.

Старик посмотрел на меня – в глазах начала проступать жизнь.

– Иржи. Зовите меня просто Иржи.

В его голосе прозвучало удивление – похоже, он не ожидал такого поведения от меня. Я никогда не задумывался о том, как выгляжу в глазах других людей – тех, которых большинство в этом городе, тех, что живут обычной жизнью, а не проворачивают дела с бандитами из окраинных районов, не шарятся по заброшенным складам и не ищут площадки новых выбросов. Судя по поведению старика, выглядел я не очень – один из тех, кто может истратить за раз столько камней, сколько обычному человеку хватило бы на год. Однако обычные люди не видят и не знают, каково это, идти по земле, словно по чужой планете, никогда не зная, что ждёт тебя за поворотом. Они видят только то, что поисковики творят после выхода – пьянки, драки и женщины. Выбор развлечений был не велик.

Конечно, если он знал Элен, ему было ясно, что она мне не пара. Это было ясно и мне самому – если бы не перенос, мы бы никогда не пересеклись. И не потому, что из разных стран, а потому, что из разных слоёв. Я и на "большой земле" был почти в самом низу социальной лестницы, недоучившийся студент, с позором изгнанный из университета и перебивающийся случайными заработками, а Элен…

Я снова вспомнил тот день. Мы прятались в заброшенном доме, что попался на пути. Когда я увидел его пустые глазницы, не задумываясь, свернул туда – огромный десятиэтажный домина, построенный, явно, ещё в двадцатом, а то и в девятнадцатом веке – прятаться там можно было всю жизнь. Теперь я понимал, что этот дом спас нас не только от чёрных, но и от охотников.

Мы стояли в крохотном сломанном лифте, заваленном мусором и обломками мебели, накопившейся за годы мародёрства. Я и Элен с трудом протиснулись в него. Негры, не заметив нас, прошли по лестнице мимо; случилось то, чего я и боялся – чёрных прибавилось, теперь их было уже человек шесть. Мы с Элен стояли, прижавшись друг к другу, и слушали, как удаляются голоса местной гопоты. Я с удивлением почувствовал, как в меня упираются маленькие твёрдые соски, и девчонка при этом ни капли не стесняется, словно не первый раз уже встречалась с мужиками. В голове у меня понеслись мысли о французском распутстве и о раннем взрослении французских детей, я постарался отодвинуться, на сколько это было возможно; ещё не хватало обниматься с подростком. Но взгляд, который девчонка кинула на меня, когда я стал отодвигаться, поразил – в нем светилось взрослое женское понимание – как будто она старше меня!

– Ты это, давай не прижимайся, – зашептал я. – Маленькая ещё.

Я не знал, поняла она тогда адскую смесь языков, на которых разговаривают в городе, или догадалась интуитивно, по-женски. Она вдруг жарко зашептала мне в ответ что-то по-французски. Я выхватил лишь одно слово, которое понял – лямур – и отодвинулся ещё дальше, вжимаясь в стенку – в моем окружении подобную дрянь – связь с малолеткой – не прощают.

– Какой «лямур», тебе четырнадцать лет.

Она опять быстро зашептала, часто повторяя одно слово. Видя, что я все равно ничего не понимаю, девчонка подняла перед моими глазами ладони и два раза сжала и разжала пальцы, потом разжала ещё четыре пальца на правой руке. Какой бы не был я тупой, до меня все-таки дошло, что она хотела сказать.

– Тебе двадцать четыре? Не звезди!

Даже потом, когда я уже точно знал, что ей двадцать четыре года, что она преподаватель истории культуры в колледже и год назад закончила магистратуру, мне все равно не верилось – уж очень юной она выглядела.

Я очнулся от того, что к ним за стол присел и сам Вовка-морячок. Он поставил перед собой литровую кружку с пивом – я никогда не видел, чтобы он пил что-то крепче этого – похлопал старика по плечу и спросил:

– Ну что, Иржи, успокоился? – потом повернулся ко мне: – Поговорили?

– Нет.

– Простите меня, расчувствовался, – старик смахнул ладонью одинокую слезу. – Может я и не прав и вы, Саша, прекрасный человек, но, все равно, зная ваш образ жизни, я очень переживаю за Элен.

Я больше не мог ждать, время шло, а художник так и не рассказал, куда ушла Элен.

– Иржи, кто вам сказал, что она пошла меня искать?

– Я сам видел, мы разговаривали с ней. Она была у вас, не нашла. Потом кто-то из ваших друзей, – в голосе старика послышались осуждающие нотки, – сказал ей, что вы давно ушли в порт, и уже несколько дней от вас нет вестей. Девушка была сама не своя, и направлялась искать вас.

– Что за дурдом! – похмельная злость рвалась из меня. – Кто ей мог такого наговорить? Узнаю – убью!

– Успокойся! – твердо сказал Володя. Я знал, что он был офицером и участвовал в какой-то войне, там, в России. Сейчас прорезался его командирский голос. – Какой-нибудь твой прибацанный поисковик обмывал удачный выход, вот и разболтался. Ты, когда уходил, что ей сказал?

– Что ухожу на ночь. К следующему вечеру буду дома. Все так и получилось.

– То есть ты вернулся домой?

Я замолчал. Нет, конечно, все было не так – я не вернулся домой. С рюкзаками, полными образцов товара, мы зашли сначала в подвал хохла и там решили сразу снять напряжение. Цибуля – Петр Цибульский, потому такое прозвище – достал литровую бутылку виски и все – мы зависли. А про подвал хохла Ленка не знала, да и, вообще, мало кто о нем знал – хохол скрытный. Так что, как всегда, я сам во всем виноват – знал, что она будет переживать, но залил глаза и обо всем забыл.

– Так, может, она не пошла никуда? – с надеждой спросил я. Надежды было мало, воли француженке было не занимать – настоящая Жанна Д’Арк – только ростом не вышла. А меня она любила, в этом я мог поклясться и, наверняка, сходила тут с ума, не получая три дня весточки обо мне. Поисковики пропадают без вести чуть ли не каждый день.