В городе творилось что-то непонятное. Никто не хотел со мной разговаривать. Все прятались, и ощущение было такое, что город затих в ожидании чего-то нехорошего. Исчезли даже проститутки, всегда стоявшие на выезде c Елисейских полей. Там, где много бетонных гаражей, с матерными надписями по-русски. Мент, встреченный у входа бар «Макауми», на прямой вопрос – что происходит? – взглянул на меня, как на идиота, и сбежал. Так же повел себя и расфуфыренный полицейский на гнедой кобыле – молча развернул коня и, хлестнув его плеткой, постарался быстрей исчезнуть, только высокий плюмаж на шляпе закачался.

Я понял, что все-таки придется топать к Вовке-морячку – в его баре трется вся портовая шваль и тот всегда в курсе всего. Шагая по непривычно пустым улицам Москвы, я ломал голову над тем, что произошло тут за время моего вынужденного отсутствия. Голова болела, три дня я пил в подвале с китайцем Ли и здоровенным толстопузым хохлом по кличке Цибуля. Сначала наша компания отмечала удачное окончание одного дельца, принесшего некоторый доход, а после продолжали уже по привычке. В этом сраном городе не принято было пить по одному дню – все же время пройдет быстрее – этому научил старый ацтек, которого научили пить еще конкистадоры:

– Спать надо до обеда, в гости ходить на три дня, а пить – не меньше недели, тогда ещё не так скучно… – бесстрастно вещал он, поглощая выпивку, в баре на перекрёстке Пятой авеню и строгой, прямой как стрела, улицы имени Ким Ир Сена.

– Ты чё, идиот, припёрся в такую рань? – «ласково» встретил меня, выглянувший в окошко двери, негр Костя; его круглая чёрная рожа лоснилась, похоже, в заведении Морячка было жарко.

– Открывай!

У меня не было никаких сил вступать в перепалку с «шестёркой» Вовки. Толстая дубовая дверь со скрипом отворилась, и чёрный бугай отодвинул пузо, чтобы пропустить гостя. Войдя в заведение, я ошалел – заведение было пустым: не так как всегда, когда Вовка говорил «заходи, у меня пусто», и это значило, что зал полон лишь наполовину. Нет, сегодня в зале все столы пустовали, и даже на барной стойке никто не спал. Я потряс головой – за все время пребывания в этой Москве не видел ничего подобного. «Может, я все ещё сплю пьяный в нашем подвале?» Уж очень реальность походила на кошмар.

– Где сам?

Негр молча ткнул пальцем в сторону кухни и, уронив голову на грудь, задремал в своём кресле у двери. Я поплёлся к своему столику в дальнем от эстрады углу, и тяжело плюхнувшись на жесткий стул, задумался: «Что сделать, чем подлечиться?» Решив, что всё-таки русский рецепт лучше, крикнул пустой стойке:

– Принеси рюмку чистого! И запить!

– Чё орешь? Не видишь, нет никого!

Из дверей, ведущих на кухню, наконец, появился хозяин. Он зашёл за стойку, булькнул из бутылки в гранёную стопку и, прихватив бутылку пива, направился ко мне.

– Отмечали?

Я кивнул, держа в трясущейся руке стопку со спиртом, потом решился и опрокинул содержимое в горло. Моряк сунул в мою руку открытую бутылку, и я залил раскалённый свинец тёмным английским пивом. Посидел, прислушиваясь к организму и вытирая выступившие слезы. Это было мое личное изобретение – опохмеляться чистым спиртом – убыстрялся весь процесс лечения, правда, больше в этом городе никто так и не последовал моему примеру.

– Как ты хлещешь чистый? – привычно сморщился Вовка. – Ладно, сам знаю, потому что ты настоящий сибиряк, а мы все так – шушера.

За годы, проведенные в городе, все уже знали друг о друге почти все. Я примиряюще махнул рукой:

– Брось. Я же так только по пьяни считаю.

Вовка усмехнулся:

– Ты и огребаешь только по пьяни…

– Черт с ним, сам знаю, что пьяный – дурак. Ты мне скажи – где все люди?

Светлые серые глаза хозяина округлились:

– Так ты не прятаться сюда пришёл?

Теперь наступила моя очередь таращить глаза.

– От кого?

Вовка покачал ёжиком седоватых волос, на его худощавом, обычно бесстрастном, лице появилось любопытство.

– Сколько ты уже здесь?

– Наверное, года два…

Я врал, я точно знал, сколько уже живу в этой непонятной реальности – год, семь месяцев и девять дней. В моей конуре на стене висел календарь с зачёркнутыми числами. После того, как год кончился, я стал ставить маленькие цифры внизу на белом глянце. Для чего я это делаю, я и сам не знал. Теперь это уже рефлекс: каждое утро, когда я дома, трезвый или пьяный, я беру лежащий на полке под календарём огрызок карандаша и рисую цифру. Как в армии – масло съели, день короче.

– Но это значит, что при тебе уже было…

– Что было? Что сегодня все на меня, как на дурака, смотрят?

– Ты мне скажи, где ты был тринадцатого января в прошлом году?

– Тринадцатого? – Я сделал вид, что задумался. – Кстати, какой сегодня день?

– Третье марта, если по-нашему, по-русски. Или ты перешёл на летоисчисление придурков из секты?

– Кончай шутить. У меня голова сегодня не варит.

Тринадцатое января прошлого года я помнил, очень хорошо помнил. Это ведь, если по правилам прошлой жизни, праздник – старый Новый Год. Здорово звучит «старый новый» – совсем под стать всей окружающей сегодняшней жизни. Здесь все перепуталось: годы, страны, стороны света – все! И если задумываться об этом, то долго не протянешь – засосёт. Поэтому старожилы никогда не разрешают новичкам оставаться в одиночестве и надолго уходить в свои мысли. Слишком много уже здесь «серых», скоро их не сможет вмещать "приют" – старый склад на причале, опоясанный двумя рядами колючки. «Серые» почти не опасны, пока на них не найдёт, тогда их или связывать, или и того хуже… На моих глазах франтоватый полисмен из старой Англии застрелил одного такого сбесившегося «серого».

Тринадцатого января я познакомился с Элен. Тут меня словно током ударило: «За три дня пьянки я её ни разу не видел». Она не любила, когда я пил и старалась в такие дни ко мне не приходить.

– Слушай, Вован, ты Ленку не видел?

Я знал, что Вовка её недолюбливает, считая француженку слишком манерной и не приспособленной для этой жизни, но он никогда не соврёт, если она приходила.

– Видел я твою кралю, заходила, тебя искала. Думал, нашла.

– Когда?

– Позавчера.

Я вздохнул: "Идиот, как выпью, про все забываю".

– Про тринадцатое – так что, сегодня должны появиться охотники?

– Ну, ты, Санька, точно все мозги пропил. Старый негр предсказывал это уже три месяца назад.

– Так у него же предсказания пятьдесят на пятьдесят. Могут сбыться, а могут, и нет.

– Это так, но уже три дня все оракулы об этом твердят.

– Так я, блин, как раз три дня и …

– Понятно. Пробухал. На что пьёшь?

– С китайцем и хохлом одно дело провернули.

– Знаю я ваши дела. Опять ходили к дальнему складу?

Я не видел смысла отпираться и кивнул.

– Слышь, Вован, мне бы ещё стопарь.

– Иди к черту, ты уже заговорил. И сегодня не тот день, чтобы нажираться. Надо быть готовым ко всему. Вдруг появятся не охотники, а Ангелы или ещё какая-нибудь неведомая хрень. И деньги свои мне не показывай! – Сказал он, увидев, как я хочу высыпать камни на стол.

Я хотел было обидеться, но было не на что: «Вован прав, пить сегодня нельзя, один раз мне удалось пережить прорыв по пьяни, во второй раз так не повезёт. Где же Ленка? Она-то про сегодняшний день точно знает, спряталась где-нибудь", – успокаивал я себя. Однако червячок сомнений продолжал понемногу подгрызать сердце: "Что это со мной? Никогда меня предчувствия не мучили". Но в этот раз мои опасения оказались не напрасны.

В обшитые железом двери раздался настойчивый стук.

– Что это, блин, сегодня? Совсем народ страх потерял, вместо того чтобы прятаться, все в кабак лезут, – проворчал Володя, выходя из-за стола. Стучал кто-то из своих, потому что негр стал открывать засов, не дожидаясь разрешения Володи. В зал вошел сухонький старичок – художник с площади Тяньаньмэнь – то ли чех, то ли словак, я знал его, но знаком не был. Они прошли с Володей за стойку и что-то тихо обсуждали.