Не находила, металась, а спросить боялась почему-то.

– Деточка, что вы ищете? – спросила дама.

Я решилась и сказала что.

– Голубушка, вы перед ним стоите. А вы что, свои как сувенир кому оставили?

Тоже мне, столичный юмор.

И я вбежала в магазин и купила, и не хуже, чем на лике классика оставила. Тут же в примерочной и надела. И поплыла, источая сияние, к кассе. Кассирша взяла этикетку и спросила:

– А где товар?

– На мне.

– Покажи.

– Здесь?

– Можно и в милиции.

И я задрала платье.

– Да вы что? Вот провинция, шуток не понимает.

Я поставила корзиночку с пирожками на пол и полезла в лифчик за кошельком.

– А что в корзиночке? – спросила кассирша.

– Змеи.

Её выбросило из кассы.

– Во Москва задрипанная – шуток не понимает.

И мы подружились с Верой и её подружками.

Сидим пьём чай.

А из нашего окна Москва древняя видна.

До чего гожо-то!

Не могу наглядеться.

Слов не могу подобрать, захлёстывает меня всё.

Не ровен час, и улететь смогу…

– Хочешь винца сухенького? – спрашивает Вера.

И я подставляю блюдце, чтобы насыпала. А она в рюмку наливает.

Но мы тоже не лыком шиты: я беру рюмку и ставлю на блюдце. Чтобы не пролить на скатерть. Но девочки поняли и смеются. Хорошо так. И я с ними.

– А вы там что пьёте?

– У нас первач на малине, смородине, землянике, душице, зверобое, смородинных почках, из яблок, на коре дубовой коньяк, грушовка, вишнёвка…

– С ума сойти! И ты всё это пробовала?

– Пробовала? Ха! Пью… стаканами.

Девочки рты открыли и закрыть не могут. Как парализовало их.

– Молоко парное.

Они ожили и покатились со смеху:

– Луговушка ты наша самогонно-молочная! Тебя в Москву надо. Жаль, так с классиком будущим получилось.

– Дать надо было умело. Ты умеешь умело?

– Я…Я…

– Не пробовала ещё!

И девочки начали рассуждать об «умело дать». Это, если судить по их авторитетным мнениям, искусство. Даже высокое. У них это получалось не грязно. Забавно даже. Начитались, что ли?..

– Бабы, а кто умеет это делать так, как говорим? – спросила Вера. – Только честно.

Все замолчали.

– Я нет.

– И я.

– И я.

– НИИ «Умело дать», – сказала я.

– И не залетать.

– И тут же взять от того, кому дать.

– И поболе, – сказала я.

– Вот ты могла бы взять поболе. Такого жирненького карася упустить – потеря невосполнимая. Сам на крючок шёл.

– При такой-то фактуре!

– Эх! Мне бы такую. Я уж подцепила бы карася.

– Да хоть карасика.

И все вздохнули. Театрально так. И я за компанию. И стали представлять, что могло бы быть… Тут и квартира, и домработница, даже две или четыре.

И курорты наши, и забугорные, и… На этом фантазия скуднеть, заедать стала.

Оно и понятно. Вот если б нашего самогона на ягодках настоянного стаканчик, тогда… Ух, что б могло быть! А тут сухонькое. И то только губы смочили, по рюмашечке с напёрсток выпили.

– Как в сказке: чем дальше, тем страшнее, – сказала я.

– Интересно, а что б ты сделала, как повела себя?

– Перво дело, я б поэтический салон организовала, как раньше. Чтобы поэты приходили, художники. Общались, музицировали. Чтобы там было тепло, уютно для души.

– Молочком парным поила бы.

– Пирожками голодранцев пичкала.

– Пирожки с селёдочкой под молочко…

– От дурной коровы.

– Гожо! – сказали они вместе.

Быстро они это слово от меня переняли.

– А ещё?

– А ещё поэтическое кафе открыла бы.

– Во малахольная!

И это слово они от меня переняли.

– Да нет. Одуванчик Божий.

– Почему?

– Дунет ветер жизни – и будешь голая.

– Интересно, а что будет, если ты придёшь к нему за своим имуществом? Чтобы отдал тебе предмет вожделения.

– И с автографом. Непременно с автографом!

– Стихи чтобы были.

– И ты станешь показывать их его фанаткам за деньги.

– Какой приработок будет.

– Во гульнём!

– Нет-нет! – засуетилась я.

– Да сиди ты! Не одна ты пойдёшь, а все вместе. И он, как благородный человек…

– Откуда нам знать, что этот чёлн из Союза пис…ателей благородный?

– А вдруг? Как благородный человек, после того, что произошло между вами…

– Не было ничего. Не верите?

– Чуть не произошло. И заметь, по твоей вине. Не… не по твоей натуре Божьего одуванчика. Он не может, не имеет морального права нас не принять!

– К тому же вы повязаны кровью.

– Кровищей.

И я согласилась. Вот дура!

И мы стали готовиться. Ну как же без этого.

Сходили в парную, сделали причёски, почистили рыла (так девчонки говорили). Мне не стали, у меня кожа от молочно-самогонной диеты идеальная или близкая к этому.

И стали лица на рожицах рисовать. Я отказалась, но мне сказали, что так надо в столице. И я подчинилась. Меня попудрили белой пудрой, подвели глаза, намазали чем-то ресницы.

И мои глаза… Даже мне стало страшно смотреть в зеркало, какие они были громадные и таинственные.

Брови вразлёт.

Платье и шаленку мои оставили, только поясок с индийскими финтифлюшками нацепили.

Гляжу на себя: батюшки, я, видать, одна такая в столице!

Моду лет на пятьдесят вперёд предсказала. Особенно с губами. И грудью, что уж там.

И пошли. Вот дуры!

Все глядят на нас, оборачиваются.

То ли на меня, какова я на фоне подружек. То ли на подружек, каковы они на моём прикиде.

И с разбега для храбрости влетели в редакцию.

И где тут лифт, подайте быстрее, пока разноцветный шар со шкодой не сдулся!

Ишь что захотели! На Парнасе лифта не было, и боги пёхом к вершине топали. И тут так же: пешочком, по ступенькам, к вершине, на шестой этаж. А здание старой постройки, этажи вон какие высокие, но лифт не работал.

И вот мы дочапали, остановились дух перевести, шарик задора поддуть и с высоты старой Москвой полюбоваться. Красота! Да ещё какая.

На площадке перед входом на Парнас, на засаленной горжетке, в позах будущих классиков три девицы дымили. И начали оценочно нас разглядывать. А мы их. Просто глядеть. Для девиц… плосковаты. Для парней… уж очень на девиц смахивают.

И мы прошли мимо этой компашки непонятной половой ориентации и открыли дверь в святилище.

– Бедновато на твоём Па-ра-на-се, – сказала Света. – Вот в нашем управлении торговли «Парнас» глазам больно от серебра и злата.

И мы ввалились в кабинет.

– Нет-нет, девочки. Сегодня не приёмный день, и не вздумайте меня уговаривать!

Встретила нас тётя, похожая на поэтессу, но никак не на секретаршу. Может, это была поэтическая секретарша?

– Тётя, наверное, поэт, – сказала Света.

– Здравствуйте! Мы из Главнижжензагранпоставки.

– Это меняет рифму дела, – кивнула поэт-секретарь. – Кстати, юные дарования, не найдётся что из вашей поставки? Ну это так, это к слову. У меня и списочек где-то завалялся. – И она протянула толстую тетрадь. – Я к тому же занимаюсь историей нижнего женского белья. Придёт время, востребуют и на ящике.

– Списочек с размерами, – сказала Света, взвешивая тетрадь на ладони.

– Естественно. В долгу не останусь, поддержу ваши поэтические порывы. А я вас по виду приняла за тех, что вечно на площадке толкаются.

– А они кто? – спросила Света.

– Юные дарования.

– Я имела в виду М или Ж?

– В зависимости от наклонностей.

Я ничего не поняла, а девчонки захихикали.

– У нас ожидается уникальная коллекция. Мы будем иметь вас в виду, – сказала Света. – Но мы рассчитываем, что и вы нас будете иметь в виду.

– Хорошо. С чем пришли, показывайте.

– Мы без ничего, мы к нему, Евтугению, – сказала Света.

После этих слов я, видимо, позеленела, и это заметила поэтесса и дала мне стакан с водой. Я выпила. И всё боялась, что слышно было, как мои зубы о стакан стучали.

– Все к нему, – сказала поэтесса голосом тёти-поэта, ревностным. – Не повезло вам, красавицы. Болеет он.