- Уверены, что это именно Эмилия? Всё-таки она ещё совсем ребёнок, - задумчиво покачал головой Сэймур, - В столь нежном возрасте — такая ответственность...

- Дети однажды взрослеют, Сэйми, - чопорно повела плечом Оливия. - У всех это происходит по-своему. Эмилии выпала честь сделать это славно и нестандартно. Она всегда к такому стремилась, насколько я знаю.

- Это уж точно! - встрепенулся Оддбэлл. Уж если кто из не-летающих и сумеет долететь до Архипелага — так это она. Не страус же, который в людоформе двух слов связать не может, не сделав пять ошибок и безуспешную попытку перекинуться в помидор, - чудак незаметно кивнул на курьера, который каким-то бесом тоже оказался в Зале приёмов и скучал неподалёку возле бара, уткнув нос в бокал с айвовым сидром.

Поулыбались. Оливия укоризненно покачала головой. Тётушка не одобряла акцентирования классовой розни. Впрочем, при повторном взгляде в сторону бара стойка оказалась пустой, Сент-Джерри словно сквозняком унесло. Тема, и без того небогатая, вовсе исчерпала себя за отсутствием объекта обсуждений.

- Друзья мои, а я ведь тоже приготовил кое-что, над чем следовало бы задуматься, - Сэймур поглядел на причудливый блик, падающий на лакированную поверхность столика от янтарной призмы бокала.

«Заговорщики» выжидательно уставились на южанина. Сэймур погрозил пальцем, лукаво улыбаясь в усы: мол, погодите, всему — своё время. Всё-таки был прав один из классиков магической философии: магия делает человека неисправимым актёром.

...Потом были танцы, блиц-турнир коротких литературных форм, (на котором, к чести Оддбэлла Блэста, им был получен первый приз за самую оригинальную научную шутку в четыре строки), и первый тур дебатов Высокого Учёного Сообщества, почти во всеуслышание объявленный Оддбэллом скучным шарлатанским фарсом, что не помешало, впрочем, мистеру Чудаку принять в нём самое активное участие и умудриться насмешить до колик дочерей хозяина вечера Милли и Энни Тёрнер, родную и приёмную, в которых, надо сказать, Гриффин одинаково души не чаял и исполнял любую их малейшую прихоть. Поэтому искреннее веселье, подаренное девушкам учёным-чудаком, не ускользнуло от внимания устроителя приёма, о чём Гриффин Тёрнер не приминул лично упомянуть во время последующего вечернего чаепития, выразив Оддбэлу, (пардон, сэру Сэмюэлю Вудду), своё искреннее благорасположение.

После чаепития поиграли в «ожившие картины» и в фанты, провели «ручеек» и немного потанцевали под предлогом сперва «похищения веера», затем «похищения танцующего кавалера», и поскучали на втором туре учёных дебатов. А потом свет плавно сменился на таинственную тёмную подсветку вокруг сцены, томное круговое рондо перешло в гнетущее мрачноватое болеро, и в дальнем углу зала, где было меньше всего проникавшего с улицы естественного освещения, возникло небольшое серебристое облачко, искрящееся ярко-синими блёстками. В такт тяжёлому неспешному музыкальному ритму облачко перемещалось к центру зала, росло, клубилось, рождая в своём объёме всё более и более тёмные тона, обретающие сперва чёрную, а затем багрово-кровавую окраску.

Присутствующие замерли, последние по инерции продолжавшие вальсировать пары остановились. По залу прокатился изумлённо-испуганный вздох, публика стихийно распределилась по периметру, ближе к стенам — люди всегда инстинктивно пытаются искать защиту у стен. Какая-то излишне чувствительная мадемуазель, кажется, собиралась упасть в обморок на руки, услужливо подставленные двоими блистательными молодыми кавалерами, весь день «выпасавшими» объект своего вожделения с упорством, достойным воспевания в длинных менестрельских балладах.

Музыка замедлилась ещё на четверть такта. Облако посередине зала нахмурилось до предела, лопнуло под очаровательный визг прикрывших ротики веерами дам, щедро окропив публику невесомой разноцветной пыльцой, и растворилось в пространстве, оставив вместо себя фигуру, завернувшуюся в необъятных размеров бархатный плащ, на котором по индиговому фону красовались россыпи звёздных скоплений и муаровые спирали галактик. Болеро приближалось к развязке. Публика застыла, боясь ненароком обронить случайный излишне шумный вздох. Давешняя мадемуазель, забыв об обмороке и даже о приличиях, прижалась спиной к одному кавалеру, опёрлась рукою с зажатым в ней веером на заботливо подставленный локоть второго и во все свои огромные прекрасные глаза уставилась на образовавшуюся сцену. С последним аккордом кокон звёздчатого плаща треснул и плавно разошёлся по вертикали, и присутствующие узнали Сэймура Шер-Тхакура, известного в аристократических кругах своими факирско-иллюзионистскими талантами.

По периметру зала пробежал одобрительный шепоток, послышались долго сдерживаемые вздохи и тихие возгласы одобрения. Публика немного расслабилась. Теперь, после столь блестящего дебюта, зрители ждали не менее эффектного выступления.

И Сэймур не разочаровал их. Красивые и яркие фокусы чередовались с умопомрачительными эквилибрами, ловкие престидижитаторские трюки с искромётными клоунскими репризами. Но экзотической вишенкой на этом роскошном торте явился последний номер, самый завораживающий, самый зрелищный и... самый спорный. Предварив его коротким посвящением центральной тематике этого вечера, иллюзионист попросил особого внимания, поскольку происходящее будет иметь не только чисто развлекательный характер, и снова с головой закутался в безразмерный плащ.

Полилась приятная медленная музыка, настраивающая на философско-созерцательный лад, и ровно в тот момент, когда зрители уже достаточно подробно разглядели величественную космическую панораму, но ещё не успели осознать усталость от однообразия, край плаща приподнялся, и из-под него, смешно топорща разлохматившееся оперение, выбрался горфанг — белая полярная сова.

Сова оглядела публику чёрными бездонными глазами, медленно и плавно повернув голову на триста шестьдесят градусов и обратно, и вежливо поклонилась. Плащ остался стоять пустой оболочкой, словно натянутый на повторяющий форму фигуры прежнего владельца каркас. Присутствующие не знали, как реагировать. Поведение горфанга было конечно изысканным и величавым, но каждый в этом зале мог в той или иной степени продемонстрировать что-то подобное...

Но тут очертания птицы начали мельтешить, расплываться и изменяться. И тогда по залу прокатился очередной изумлённый вздох. Метаморфоза продолжалась! И вот этого из присутствующих не ожидал никто. Ну... Почти никто. «Не вовремя, Сэйми... Ах, как не вовремя! Они совсем не готовы», - еле слышно, одними губами прошептала Оливия, слегка сжав локоть поддерживающего её под руку Оддбэлла. «Тётушка, но что же...» - мистер Чудак был абсолютно обескуражен. Это невозможно, такое не удавалось проделать ещё ни одному перевёртышу! «Позже, Сэмми, всё — позже» - процедила сипуха и вновь обрела привычную чопорно-леденящую невозмутимость...

***

...Осень всё увереннее вступала в свои права. Стояла та самая пора, когда щедрое летнее тепло ещё и в планах не держит уступать место пронзительной небесной синеве и морозным утренникам, дороги и тропинки не вспоминают даже о лужах, не говоря уже о хрустящей ледяной корочке, бабочки продолжают беспечно кружить свои легкомысленные хороводы, но парки и леса уже начали примерять последние бальные парики, золотые и сиреневые, как драгоценности безнадёжно стареющих дам, алые и багряные, как кровь умирающего дуэлянта.

Локомобиль не спеша пылил по лесной дороге, оставляя позади себя белёсые дымовые облачка, какие бывают, когда топка горит максимум в треть силы. Оддбэлл изредка пошевеливал рычагом, не позволяя повозке сбиться с курса, и всесторонне обдумывал событие, фактически увенчавшее вчерашний приём и грозившее стать самым сенсационным происшествием за многие прошедшие годы, да что там — десятки, если не сотни лет.