Я получил свой раскрас сразу же, как только встал на ноги и его мне первые годы подновляли либо Ламерт, либо Эйк: я же, в свою очередь, всегда очень гордился своим узором, а потому шуточки иногда заглядывающего к нам на огонёк Ракса поначалу необычайно меня злили. Правда, обидится толком я никогда не успевал - "Золотой", увидев, что зацепил меня за живое, тут же начинал мириться, а потом ещё и вручал мне какой-нибудь гостинец, приговаривая: "Ешь, волчонок, и расти здоровым да сильным". Сладкое было моей слабостью, но перепадало, ясное дело, не часто, так что перед пряником или орехами в меду устоять я не мог. Ракс же, потрепав меня по волосам, тут же подсаживался к устроившимся около костра отцам и начинал травить свои бесконечные байки. Язык у "Золотого" сотника был острее бритвы, но никто, за исключением Ламерта, на Ракса серьёзно не обижался - над собой он мог посмеяться не меньше, чем над другими, да и делал это без злобы. Брунсвик иногда ворчал, называя его баламутом и непоседой, но при этом так усмехался себе в усы, что было ясно - Ракс ему по сердцу. Обычно благородные по рождению триполемцы держались с отцами с холодной отстранённостью, но в Раксе не замечалось ни высокомерия, ни заносчивости, хотя его происхождение было видно сразу. Ладно скроенная, щеголеватая одежда с дорогой отделкой, массивный перстень на пальце, немного вычурные обороты речи... Лукаво блестящий тёмно-карими глазами, молодой и статный Ракс казался настоящим баловнем судьбы, но в войске Демера все знали, что шуточки старшого третьей "Золотой" сотни заканчиваются тогда, когда начинается бой. Он не раз был отмечен самим князем за храбрость и верность, а в битве у Чёрной Речки Ракс первым пришёл на выручку раненному и оглушённому Демеру... Но все эти обстоятельства не мешали "Золотому" сотнику таскать мне сладости и, то и дело вступать в пикировки с "Волколаками", которые были и сами не прочь пошутить...
Вот так и шла моя жизнь по установленному войной порядку: длинные переходы и недолгие привалы, стремительные атаки и жестокие бои постоянно сменяли друг друга, но такое течение событий казалось мне вполне естественным и если что мне и досаждало, так это тяжёлые и суровые зимние переходы. Во время славящихся своею непогодою Снежника и Вьюгодара наши кони -- что на перевалах, что в долинах, увязали в высоких намётах по самое брюхо, а неутихающие по нескольку дней метели и бураны кружили так, что в хлопьях снега впереди себя с трудом можно было различить лишь лошадиную гриву, но отцы всегда упорно пробивались сквозь белую мглу и непролазные сугробы... Из-за обжигающе ледяного ветра мои глаза неудержимо слезились, а вцепившиеся в луку седла пальцы застывали и немели, но, когда лютый холод становился совсем непереносимым, к моему уху всегда склонялся Брунсвик:
-- Замёрз, волчонок? -- я, с младых ногтей усвоивший, что мне -- "волколаку", жаловаться не пристало, на такие вопросы всегда лишь отрицательно качал головой, но наш старшой, не тратя больше слова, уже укутывал меня своим плащом. Потом, на привале, даже валящиеся с ног от усталости отцы в первую очередь всегда занимались мною: отогревали, пристраивали ближе к огню... Перенесённое мною поветрие напоминало о себе ещё несколько лет, но если я вдруг начинал дрожать в холодном ознобе, да ещё и выбивал при этом зубами мелкую дробь, "Волколаки" немедля применяли же не раз оправдавший себя способ лечения и хворь отступала!
Читать и кое-как писать меня тоже научили отцы: когда мне было толи шесть, то ли семь, они -- уж не знаю, как и где, раздобыли здоровенную книженцию в кожаном, с медной оковкою переплёте и по ней стали показывать мне буквы. Книга оказалась переполнена яркими, цветными картинками и туманно-витиеватыми фразами: как выяснилось, это была какая-то хроника. Буквы в этой книге оказались под стать словам - такие же затейливые и непонятные, но ни "Волколаков", ни, тем более, меня открывшееся обстоятельство ни сколько не смущало, тем более что картинки мне понравились! Обучение же моё было самым простым и незатейливым: мне давался урок на день -- одна страница, и я должен был вызубрить её до вечера, а потом -- после ужина -- пересказать выученное так бойко, чтоб от зубов отскакивало! Затем следовал урок письма: кто-нибудь из отцов -- чаще всего это были Каер с Талли или сам старшой -- открывал книгу на первой попавшейся странице и начинал читать её вслух, а я должен был записывать произнесённое вслед за ними. Брунсвик всегда сохранял каменное спокойствие, а вот у Арраса и Каера глаза лезли, чуть ли не на лоб, когда им на диктант выпадал какоё-нибудь особо туманный отрывок. Они сами с трудом пробирались сквозь хитросплетённые фразы, но самое интересное начиналось тогда, когда мои выведенные веткой на земле каракули начинали сверяться с отображёнными в книге. Головоломка получалась ещё та и "Волколаки" часто спорили между собой о правильности отображённого мною просто до хрипоты!..
Несмотря на мои весьма сомнительные успехи в письме, отцы очень мною гордились и часто говорили другим воинам, что их волчонок развит не по годам. С ними никто не спорил. От меня никто и никогда не слышал скулежа или жалоб, а своим "Волколакам" я всегда, по мере сил, старался быть полезным. Я помогал им чистить оружие, следить за лошадьми, куховарить. Правда, первую, сваренную мною кашу, осилить не смог никто, ведь оказалось, что кроме меня, посолившего её ещё в самом начале, в казан бухнули соли вздумавшие помочь мне со стряпнёю Каер, Эйк и Ламерт, а в заключение ещё и старшой, не пробуя, щедро сыпанул в неё перцу и соли! Шутки по поводу этого, памятного всему отряду, ужина, и едва не выпитого, после такой стряпни, озера продолжались не меньше недели. Больше со мною таких промашек не случалось, но когда мой возраст миновал восемь лет, жизнь намекнула мне, что окружающий меня мир совсем не так прост, как кажется...
СЕКРЕТ БРУНСВИКА
Когда я был совсем мал, лагерь "Волоколаков" казался мне необъятным, но теперь мне стало в нём тесно, и во время стоянок я с удовольствием обследовал окрестности. Отцы не препятствовали моим вылазкам, но только в том случае, если считали, что поблизости не кружат вражеские отряды - запрет на самовольные отлучки был действительно строгим, за его нарушение я даже мог получить ремнём по спине. Причина таких строгостей была мне совершенно ясна, но, тем не менее, долго сидеть на одном месте, когда вокруг столько нового, я не любил. Когда же мы оказались неподалёку от Арэнского ущелья, мне стало по-настоящему тоскливо. Леса здесь соседствовали с остатками старых укреплений и полуразрушенными, замшелыми башнями - меня так и тянуло к развалинам, но отцы не отпускали меня далеко от себя целых четыре дня! На мой взгляд, осторожничали они зря - лендовцы давно отступили, так что, когда я всё же дождался разрешения немного прогуляться по окрестностям, то умчался из лагеря тут же, даже не став дожидаться уже почти поспевшего обеда. Поесть я всегда успею - Ламерт непременно оставит мне самый лучший кусок, а вот развалины могут остаться неисследованными - вдруг уже завтра мы снимемся с места?!
Впрочем, уже первая, увитая диким виноградом башня меня разочаровала - я облазил её сверху донизу, но не нашёл даже ржавого наконечника стрелы, не говоря уже сокровищах и подземных ходах, которыми, судя по рассказам Ракса, должна обладать каждая, уважающая себя, древняя развалина. Я присел на ступеньку полуразрушенной лестницы и вздохнул - нашёл, кому верить! Не то, чтобы мне очень хотелось найти клад - если честно, я даже не представлял, что буду делать с такой уймой денег, а моё воображение безнадёжно пасовало на породистом рысаке и горе сладостей, которой хватило бы не только мне, но и моим отцам... Но меня манила сама тайна, как таковая, и то, что её тут не оказалось, было просто неправильно...
Я ещё раз вздохнул и расстегнул куртку - денёк выдался не только солнечный, но и жаркий, и тут мой взгляд упал на огибающий подножия башни ручей. Глубокий и быстрый, он скоро терялся из виду среди старых дубов, но трещины на лежащем у кромки воды камне в моём воображении тут же превратились в путеводную веху. Мгновенно позабыв о башне и сокровищах, я отправился по течению ручья - впереди просто обязательно должно было оказаться что-то интересное.
