Обернувшись, он взглянул на Маккленннна.

– Чего ты ждешь? – негромко поинтересовался Лукаш. – Прибавки к жалованью?

Гейб вытянулся по стойке «смирно», словно кадет из Уэст-Пойнта. Буквально пара шагов – и он уже не за диваном, а рядом со мной.

– Что, урод, намеков совсем не понимаешь? – свирепо глядя на меня, спросил Гейб, расстегнул ворот своей рубашки, потом моей. Надо же, ему нравится! Неужели я неверно истолковал ситуацию: может, сначала изнасилуют и только потом убьют? Но тут Ласка-Арнольд вручил Маккленнаиу поддон с принадлежностями, которые показались смутно знакомыми, и Гейб принялся за работу.

На поддоне баночка с хной, баночка с водой и две кисточки: толстая и тонкая. Обмакнув толстую сначала в воду, потом п хну, Гейб нарисовал на моей груди большой, довольно неаккуратный круг. Я невольно содрогнулся: вода холодная, будто из Темзы набрали, зато теперь примерно представлял, что должно произойти. Впрочем, если много об этом думать, точно умру, от страха. В отсутствие лучших вариантов я продолжал разыгрывать оставшиеся на руках карты. Увы, козырей среди них не было.

Я взглянул на Розу – конечно, если связанной, как цыпленок при жарке, с почтовым пакетом на голове была Роза. Так или иначе, ее грудь судорожно поднялась, потом опустилась, и я счел это хорошим знаком.

– Остановись, пока не поздно, – чуть дрожащим голосом обратился я к Дамджону. – Отпустишь ее сейчас – максимум, что на тебя повесят, похищение и соучастие в убийстве, а убьешь – сядешь пожизненно. И не здесь, тебя депортируют в Загреб. Представляешь, двадцать лет в хорватской тюрьме? Думаю, досрочное там кровью и потом зарабатывают.

Дамджон улыбнулся, будто я сморозил плоскую шутку, но он великодушно меня прощал.

– Я не собираюсь убивать Розу, – заверил Лукаш. – По крайней мере, пока на нее есть спрос. Со временем, если не погибнет от болезней, наркотиков или руки ненормального клиента, на девушке придется поставить точку. Но в настоящее время никаких проблем нет: Роза молода, здорова, полностью отрабатывает свое содержание. Да и я к ней неравнодушен… Нет, Кастор, о Розе беспокоиться нечего.

– Тогда зачем ты привязал ее к стулу? – вопрос вполне обоснованный, но Дамджон лишь отмахнулся.

– Очень не хотелось, чтобы Роза с вами разговаривала. На данном этапе я решил держать ее здесь, но это всего лишь временная мера. Кастор, вам действительно следовало просто изгнать боннингтонского призрака и взять деньги. Или, как вариант, принять мое безрассудно великодушное предложение. Так что винить нужно только себя.

– Дай мне убедиться, что с ней все в порядке! – не попросил, а потребовал я тоном человека, припрятавшего в рукаве туз.

Наклоиир голову, Дамджон нахмурился; в его взгляде сквозило толи изумление необычностью просьбы, то ли раздражение – в кои веки ему осмелились приказывать. Так или иначе, Лукаш кивнул Ласке-Арнольду, который подошел к Розе и снял с ее головы почтовый пакет. Оказалось, во рту у девушки кляп из какой-то тряпки, для верности обвязанный несколькими витками веревки, а правый глаз заплыл и не открывался. Зато левый был устремлен на меня: кроме страха в нем читалась настороженность. Похоже, ее действительно отпустят с яхты живой. Хотя, судя по высказываниям Дамджона, это будет лишь приговор, отсроченный исполнением.

– Вот, – улыбка Дамджона получилась чуть ли не лукавой, – при желании слово я держать умею.

Интересно, он для этого показал Розу? Неужели после стольких лет лжи, предательства, насилия и убийств ему еще хотелось самоутвердиться?

Тем временем Гейб взял кисточку потоньше и старательно разрисовывал мою грудь и живот. Кожу неприятно щипало. В железных тисках головорезов у меня могло запросто нарушиться кровообращение, так что, даже не испытывай я слабости от недавнего массажа затылка, вырваться бы все равно не получилось.

– Какой изящный способ разнообразить обычное убийство! – заметил я.

– Зато создает правильное впечатление, – парировал Дамджон. – Специалист по изгнанию нечисти взялся за чересчур сложное задание… Подобное случается сплошь и рядом.

Интересно, где моя флейта? Вон, на полу у ноги Дамджона. Лукаш перехватил мой взгляд, щелкнул пальцами: «Фас!», и Ласка-Арнольд послушно выполнил команду.

– В клуб вы приходили с чем-то другим, – задумчиво проговорил Дамджон, вертя инструмент в руках. – Что это? Не флейта ведь?

– Нет, флейта, только с коническим раструбом. Бабушка современной флейты. Когда великий Теобальд Бём изобрел систему клапанов, эта модель отправилась в мусорный ящик.

Дамджон поднял голову и кивнул.

– Вот, и тебе туда дорога! – сказал он моей флейте. – Арнольд, мне нужна та штука!

Лукаш показал на болторез, наполовину закатившийся под второй диван. Послушный любому слову хозяина, Ласка тут же его принес. С нарочитой медлительностью Дамджон под-нялся и через всю комнату прошел ко мне: в узкой каюте на это понадобилось всего три шага. Держа флейту перед моим носом, он раскрыл лезвия болтореза и как следует ее сжал. Дерево затрещало, потом, не выдержав, раскололось на щепки, а эмаль посыпалась красно-коричневой перхотью. Стряхнув с рукава мелкие хлопья, Дамджон бросил остатки флейты и болторез на пол.

– Это на случай, если вы надеялись в последний момент сотворить какое-то чудо, – пояснил он.

– Вообще-то хотелось… – начал я, недоговорить не смог, а сейчас уже не вспомню, что за колкость вертелась на языке. Боль огненным цветком распустилась в груди и перекрыла дыхание; ноги подкосились, и я в очередной раз рухнул на колени.

Гейб отошел назад, потирая испачканные в хне пальцы.

– Знаешь, Кастор, длинный язык – твоя главная проблема, – усмехнулся он. – По крайней мере был твоей главной проблемой, потому что я ее решил.

Адская боль утихла через несколько секунд. Я разразился отборной руганью, однако язык работал вхолостую, и изо рта не вылетело ни звука.

Тогда я понял, хотя, наверное, подозревал с самого начала, какой именно знак нарисован у меня на груди – ТИШИНА. Маккленнан снова украл мой голос.

– А теперь позаботься об остальном, – поднимаясь, велел Дамджон. – У меня еще дела.

Гейб расправил плечи, напустил до смешного торжественный вид и начал быстро-быстро читать заклинание. Говорил он, естественно, на латыни, точнее, на ее средневековом диалекте с мерзким порядком слов, в котором нормальному человеку в жизни не разобраться. Пытаясь вычленить из скороговорки хоть что-то путное, я уловил pretium, что значит цена, implcramus, что значит «дружище, дай на пиво», и damnation, что значит, «пошел…», а куда и объяснять не нужно.

Маккленнан вызывал духов. На моих глазах подобное происходило впервые: я стараюсь держаться подальше от черной магии по вполне объяснимой причине: заклинания очень сложные с непредсказуемым результатом. Они не все такие, а девяносто девять процентов, однако Гейб, похоже, выбрал одно из немногих, что действуют в строгом соответствии с инструкцией.

Его голос разносился по маленькой каюте, вызывая гулкое эхо: такое логичнее было бы услышать в огромной холодной пещере, а не в гламурном неунывающем Челси. По бледным щекам текли ручейки пота – Маккленнан явно выкладывался на все сто и походил на штамповочный пресс, работающий на пределе мощности: латинские слова монотонно впечатывались в воздух, которым мы дышали. Глядя на искаженное гримасой лицо, я понял, почему он выглядел таким измученным, когда я заглянул к нему в офис, и почему глотал метамфетаминовые таблетки, словно леденцы. Ведь это происходило через несколько часов после моей встречи с демоном, и бедный Гейб умирал от психоэмоционального истощения.

Арнольд и головорезы поначалу воспринимали случившееся совершенно спокойно и даже поглядывали на Гейба с насмешкой и презрением. Потом они притихли, потому что температура в каюте стала ощутимо подниматься, а чуть позже, почувствовав едкий запах, начали потеть. Что же, плавали, знаем: жара скорее следствие, чем причина. Роза застонала, давясь кляпом, и закатила здоровый глаз. Даже Лукаш, и тот едва не потерял хладнокровие.