– Знаете, Том, есть ведь и иной способ, – проговорил я. – Думаю, мы можем друг друга выручить.

Семь ночей сна на голом полу и семь дней сидения в непроницаемо-мрачной гостиной понадобились-, чтобы почуять крошечного призрака, скрывающегося за черным пеплом. Надо же, столько ужаса и отчаяния от такого маленького источника! Я заманил его песенками для самых маленьких: «Есть у меня лошадка», «Девчонки, мальчишки, пойдемте с нами», «Плывет, плывет кораблик», «Черный барашек», а потом все пошло как по маслу. С заключительными аккордами в комнате стало светло, а когда мелодия оборвалась, исчезла и жирная зернистая боль малыша. Крик, вместо ушей терзавший глаза, наконец затих.

Я чувствовал себя обессиленным, предавшим свои принципы, подлым, почерневшим отставшего невидимым пепла. Хотелось уйти, но Уилк не позволил. С него причиталось, и Том, задыхаясь от благодарности, такой же неистовой, как недавнее горе, желал расплатиться. В результате он познакомил меня со всеми существующими видами замков, начиная от простейших рычажных с выступами и выемками до пружинных с фиксаторами, цилиндрических, дисковых, реечных, закончив суперсовременными системами мастер-ключ, которые, пожалуй, имели такое же отношение к искусству освобождаться от цепей, как пули, с урановым сердечником к метанию дротика.

Жадно ловя каждое слово Уилка, я стал его лучшим учеником. Лучшим, первым и последним: в дальнейшем Том ударился в религию и принял духовный сан. Я его больше не видел.

Все это я рассказываю, чтобы подвести к одному выводу, а именно: ключи Элис мне нужны не были. Обладая достаточным количеством времени и унаследованными от Тома Уилка инструментами, я мог попасть в любое хранилище архива. Нет, ценность представляли не ключи, а электронный пропуск, потому что каждый из замков подсоединялся к считывателю. Откроешь одним ключом – сработает сигнализация. А так прошмыгну туда – обратно и никто не заметит. По крайней мере я надеялся, что не заметит.

Ночью архив воспринимался по-другому, причем в самом прямом смысле: другие резонансы, другая тональность. А поскольку здание было пустым – значит, рассеивать естественную картину своими чувствами и эмоциями некому, – пробираясь по темным коридорам, я ощущал все в полном объеме. Объем этот казался печальным, даже зловещим. В воздухе пахло жестокостью, бессмысленной злобой. Естественно, если не занимаешься подобной работой профессионально, остается верить на слово, что такие материи имеют запах и вкус. Для меня это разумеется само собой.

Пройдя по лабиринту коридоров к русскому хранилищу, я представился считывателю Элис Гасконь и снова занялся содержимым коробок. Их осталось всего семь, так что работы максимум на пару часов. Я включил свет: окон в хранилище нет, значит, можно не бояться, что меня увидят с улицы. Несколько минут топтался на одном месте, а потом время снова будто застряло между мрачными пластами прошлого.

Где-то далеко, на заднем плане, раздался рев летящего по улице мотоцикла, от которого под ногами задрожал пол. Затем снова повисла тишина, после перерыва казавшаяся еще мертвее.

Я снова начал плести трехмерную сеть: распластав пальцы над документами, выстукивал чуть слышный такт, который никто, кроме меня, услышать бы не смог. Левая ладонь двигалась медленно, очень медленно: приближаясь ко дну стопки, я подолгу задерживался чуть ли не над каждым документом, не желая признавать отрицательный результат.

Но вот я добрался до последней порции, и слабая надежда испустила дух.

Ничего, абсолютно ничего. Ни один из голосов, чуть слышно взывающих с пожелтевших, исписанных блеклыми чернилами страниц, не принадлежал Боннингтонскому призраку.

Захлебываясь от недовольства и досады, я смотрел на последнюю пачку документов. Так хотелось верить, что обнаружится какая-то зацепка – уж слишком определенно просматривалась логика! Увы, логика меня подвела.

Может, начать все с начала? Страшно не хочется, но иного выхода нет. Раз темноволосая девушка не является, остается положиться на артефакты, которых она касалась еще при жизни. Предметы, до сих пор хранящие отпечаток ее характера.

Порой я не замечаю таких очевидных вещей, что сам диву даюсь. Р-раз – я резко откинулся на спинку кресла, ругательски ругая себя за глупость, а затем потянулся к брошенной на коробки шинели и стал рыться в карманах.

Вместо предмета, которого девушка касалась при жизни, у меня есть предмет, которого она точно касалась совсем недавно.

Вытащив мятую карточку с номером телефона, я поднес ее к свету, по яркости соответствующему Британскому стандарту 5454.

Подобные трюки раньше не пробовал, но ведь это не значит, что ничего не получится. Конечно, последнюю самоутверждающую выходку призрака с эмоциональным отпечатком человека не сравнить, но, с другой стороны, этот след куда свежее. В любом случае попробовать стоит.

Крепко зажав карточку обеими руками, я прислушался к внутренним ощущениям. Ничего… Поскольку других вариантов не просматривалось, напрягся еще сильнее. Снова ничего, самый настоящий нуль. Полные тягостного ожидания секунды казались часами, а потом в зияющем центре того нуля вскрылся новый, совершенно другого характера: пропитанная напряженным вниманием пауза. Будто дозвонился по телефону и теперь слушал тишину – на том конце ждали, что я заговорю первым.

Конечно, хотелось совсем не этого, но я всегда говорю: если судьба насылает леммингов – прыгай со скалы, пусть тонут!

– Эй!

Тишина. Вообще-то на ответ я не надеялся, скорее, демонстрировал упорство и заинтересованность. Но если контакт, который установился между мной и призраком, не является словесным, его нужно использовать другим способом.

Некоторое время я просто ждал, надеясь уловить что-нибудь без особых усилий: вдруг призрак пошлет хотя бы слабый образ или переживание и тем самым поможет отточить необходимые для моего маленького фокуса настройки. Но, похоже, темноволосая девушка тоже ждала.

Не знаю, откуда появилась та странная идея, но, несмотря на кажущуюся нелепость, я за нее ухватился. Есть такая игра: «Двадцать вопросов»: один загадывает слово, а другой постепенно сужает круг ответов, задавая сначала общие вопросы, потом все более конкретные Может, призрак согласится сыграть?

Отрешившись от собственных мыслей, я перевел эмоции на нейтралку: фактически постучал по внутреннему компасу, чтобы освободить стрелку.

Потекли мысли, отвлеченные, бессознательные. Хотелось бы похвастать: эту восточную практику освоил в каком-нибудь ашраме Пуны, но, по правде, дело было в Олсопской средней школе, где приятели подсадили на кислоту. Мне нравилось представлять свой мозг диапроектором: образы формируются сами собой и проплывают перед закрытыми глазами под аккомпанемент вызываемых наркотиками ощущений.

Прелесть в том, что образы даже выбирать не нужно: запускаешь процесс и они меняются сами собой. Пожалуй, сравнение с диапозитивом не очень удачное: мозг куда больше походит на DVD-плеер в режиме ускоренной перемотки, каждую микросекунду выдавая кадры из непрерывного потока памяти. Кадры не случайные: если вместо операционной системы человеческий мозг, случайности вообще исключены. Хотя особой логики тоже не просматривалось.

Щелк. Щелк. Щелк. Ни звуков, ни движения, ни контекста, ни смысла. Просто картинки, возникающие и исчезающие в сознании так быстро, что я едва успевал их воспринимать.

Сначала виды Лондона: Мраморная арка, таверна «Иерусалим», переулок в Сохо, где меня ограбили. Затем эпизоды помельче: незнакомая дверь, на которой лупится зеленая краска; вид сверху на огромные мусорные баки: среди них прячется мальчишка, нюхающий клей из уэйтрозовского пакета; следы шин на гравиевой дорожке – надо же, совсем как волны в дзен-саду. Потом люди: лица, руки, плечи, оскаленные и улыбающиеся рты, округлость бедра, которое гладит рука (моя что ли?), абстрактная плоть, затянутая в абстрактную ткань.

Процесс пошел, по крайней мере так казалось. Стрелка компаса повернулась, и поворачивала ее темноволосая девушка. Я полностью отдался ее власти и позволил образам, на которые реагировал призрак, задерживаться чуть дольше и тянуть за собой следующие, составляя тематический коллаж. За обнаженным бедром возникла мужская, грудь, мускулистая рука, эрегированный пенис, а потом, совершенно непредсказуемо – асфальт и изгиб колеса, усеянного крупными каплями дождя. Еще машины: на дорогах, подъездных аллеях, в забитых рухлядью гаражах, стоящие на возвышении из кирпичей.