«И он остался в армии после войны?» Спросил Бруно.

«Действительно, он это сделал», — сказал Джей-Джей, зачитывая файл. «Он перевелся в двенадцатый полк африканских егерей, с которым служил во Вьетнаме, где получил Военный крест за неудачную попытку спасти гарнизон в Дьенбьенфу. Затем его подразделение было отправлено в Алжир, пока в 1962 году не закончилась война и африканские егеря не были расформированы. Но до этого, вместе с некоторыми другими сержантами и прапорщиками, прослужившими долгий срок, его перевели в учебный батальон регулярных егерей, где он оставался до демобилизации в 1975 году после тридцати пяти лет службы. Он был нанят смотрителем в военное училище в Суассоне после того, как один из его бывших офицеров стал командиром».

«Так что же в этом такого странного, Джей-Джей?» — спросил Бруно.

«Мы не можем найти никаких следов его присутствия в группах Сопротивления вокруг Тулона, где он должен был быть до того, как присоединился к коммандос. Изабель проверила записи Сопротивления. Поскольку после войны было полезно иметь возможность заявить о боевых заслугах в Сопротивлении, большинство списков подразделений были довольно подробными.

И нет никакого Хамида аль-Бакра.»

«Возможно, это мало что значит», — сказала Изабель. «Ни в одной из групп Сопротивления нет большого количества арабских имен — и испанских имен тоже немного, хотя испанские беженцы после гражданской войны сыграли большую роль в Сопротивлении. Но данные по двум основным группам, Вооруженным силам и французам и партизанам, как правило, достаточно надежны. Он мог состоять в другой группировке или проскользнуть через сеть. Он мог даже использовать другое имя в Сопротивлении — это не было редкостью».

«Это просто немного беспокоит меня, как шатающийся зуб», — сказал Джей-Джей «Когда Хамид служил в армии, записи безупречны, но мы не можем отследить его до этого. Как будто он просто появился из ниоткуда.»

«Военное время», — Бруно пожал плечами. «Вторжение, бомбардировки, записи теряются или уничтожаются.

И я могу рассказать вам кое-что из моей собственной военной службы. Все официальные отчеты могут выглядеть очень аккуратными и полными, потому что такими они и должны быть и как их заполняют клерки компании. Но большая часть бумажной работы — чистая выдумка или просто проверка того, что бухгалтерские книги сбалансированы и цифры сходятся. Мы знаем, что он служил тридцать пять лет и участвовал в трех войнах. Его офицеры уважали его настолько, что заботились о нем, и он был хорошим солдатом».

«Да, я все это знаю», — сказал Джей-Джей. — «Поэтому Изабель попыталась заглянуть немного глубже в прошлое».

«Мы попросили полицию Марселя и Тулона провести проверку, но от документов до 1944 года мало что осталось, и у них ничего не было», — сказала Изабель. «Дата и место рождения, которые он указал в армейских документах, были в Алжире, в Оране, 14 июля 1923 года. Парень из архива сказал, что многие алжирские военнослужащие указали эту дату рождения, потому что они не знали своего настоящего дня рождения, а эту дату легче всего запомнить. В те дни записи о рождении алжирцев были довольно редким явлением, даже если бы мы могли получить доступ к алжирским записям. И у нас нет даты его прибытия во Францию. Насколько мы можем судить, официально он не существовал, пока не появился в составе коммандос д'Африка».

«Я настаиваю на этом, потому что не уверен в двух наших подозреваемых», — сказал Джей-Джей.

«Я долго разговаривал с каждым из них по отдельности, и я просто не уверен, что они это сделали. Назовем это предчувствием. Поэтому я попросил Изабель еще раз просмотреть историю Хамида, чтобы посмотреть, нет ли там каких-нибудь зацепок, которые могли бы открыть другие возможности».

«Тавернье, похоже, рад выдвинуть обвинения», — сказал Бруно.

«Да, и меня это не устраивает, особенно те доказательства, которые у нас есть на данный момент», — сказал Джей-Джей.

«Как я уже говорила на собрании, мне также хотелось бы получить больше доказательств», — сказала Изабель.

«Таким образом, нас трое, — сказал Бруно, — но, похоже, не так уж много других улик любого рода, которые могли бы их обвинить или направить нас куда-то еще».

«Посмотрите, сможете ли вы узнать что-нибудь еще о нашем таинственном человеке от его собственной семьи. Должно быть, он рассказал им что-то о своем детстве и взрослении», — сказал Джей-Джей.

«В противном случае мы застрянем».

Мэр был в тихой ярости. До начала мероприятия оставалось меньше часа, и двое из его самых надежных знаменосцев решили его бойкотировать.

Это было достаточно плохо, но это был первый раз на памяти живущих, когда ему отказали, что делало ситуацию еще хуже. Отклонить просьбу мэра Сен-Дени было неслыханно, а отклонить его приглашение, когда в городе должны были присутствовать министр Республики и два генерала, было на грани революции.

«Тебе придется нести флаг Франции, Бруно», — раздраженно сказал мэр. «Старина Башело и Жан-Пьер отказываются участвовать в твоей маленькой церемонии. Они совершенно ясно дали понять, что не одобряют мусульман, алжирцев или иммигрантов в целом и не намерены оказывать им почтение.»

Бруно отметил «ваше». Если бы его идея превратить антирасистский марш в патриотическую акцию памяти французского ветерана войны провалилась, это была бы его вина.

«Что будет с Монсурисом?» Спросил Бруно. «У нас не может быть красного флага, поскольку нет никаких признаков того, что Хамид вообще занимался какой-либо политикой, тем более коммунистической».

«Я думаю, он планирует вывесить алжирский флаг», — сказал мэр, и его голос звучал довольно устало от всего этого. «Вы знаете, что к нам приедет министр внутренних дел с парой генералов? Сегодня утром мне уже пришлось дать два интервью, в том числе длинное интервью «Франс-Интер», и сегодня днем меня хочет видеть женщина из Le Monde. Единственный, кто остался в городе, — это парень из LibйRation, который, вероятно, не может позволить себе присоединиться к остальным во «Вье Логис». Забавно, что эти типы из ПРЕССЫ всегда вынюхивают, в каких отелях лучше остановиться. Все это внимание наихудшего возможного рода. Мне все это не нравится, Бруно. И теперь вы говорите, что судья, похоже, убежден, что молодому Ричарду будет предъявлено официальное обвинение в убийстве?»

«Его зовут Тавернье, он очень современный, очень инициативный, очень решительный», — сказал Бруно. «И у него очень хорошие связи».

«Да, я думаю, что знал его отца по политехническому университету». Бруно не был сильно удивлен. Казалось, мэр знал всех, кто имел значение в Париже. «И его мать написали одну из тех ужасных книг о новой женщине, когда феминизм был в моде. Мне будет интересно посмотреть, каким стал мальчик. Теперь вам лучше пойти и убедиться, что к полудню все организовано. Мы не хотим хаоса перед всеми этими журналистами. Тихо и с достоинством, вот наш стиль.»

Снаружи, на городской площади, две телекамеры снимали мэрию и мост, а группа людей, которых Бруно принял за репортеров, заняла два столика на открытом воздухе в кафе Fauquet's caféй, и все они брали интервью друг у друга. В баре внутри сидели какие-то дородные мужчины и пили пиво, вероятно, друзья Монсуриса из профсоюза. Бруно отмахнулся от репортера, который сунул ему в руки магнитофон, когда он забирался в свой фургон, и поехал к колледжу, где должно было начаться шествие, заметив несколько автобусов, припаркованных на стоянке перед банком. Монсурис, должно быть, организовал большую явку, чем ожидалось.